чно, но ведь другого выхода у меня нет.
   Вдобавок  кто  знает,  может,  потом,  когда  он  родится,  Джоэль  и
передумает.
   - Не строй иллюзий, Кейт. Джоэля ты больше не увидишь.  И  вообще  ты
должна быть ему благодарна за то, что он убрался из твоей жизни.
   - Благодарна?
   - Да. У тебя были шоры на глазах, и вдобавок ты вбила себе в  голову,
что он тоже тебя любит. Однако правда заключается в том, что он  никогда
тебя не любил. Ему не нужны ни ты, ни твой ребенок.
   Слезы градом покатились из глаз Кейт.
   - Не говори так! - закричала она. - Яне могу это слышать.
   Отец устало вздохнул и присел с ней рядом.
   - Послушай, Кейт, - сказал он, обнимая дочь за плечи. -  Со  временем
ты поймешь, что я был прав и что другого выхода у тебя нет.  Неужели  ты
не понимаешь, что я люблю тебя и хочу тебе только добра?  Перебирайся-ка
ты ко мне, и давай будем жить  вместе.  Без  твоей  матери  мне  страшно
одиноко, а она проводит в больнице все больше и больше времени.  К  тому
же теперь, когда ты на вольных хлебах, тебе совершенно необязательно все
время жить в Лондоне. Здесь ты можешь спокойно сочинять свой  роман,  не
опасаясь, что тебе помешают. А потом, когда все наладится,  можно  будет
подумать и о семье, и о том, чтобы детишек завести. Но только не сейчас,
Кейт. Не сейчас, когда в твоей жизни все складывается так удачно.
   - Вот здесь ты и ошибаешься, - вздохнула Кейт. -  Я  не  хотела  тебе
говорить,  чтобы  тебя  не  расстраивать,  но,  похоже,  пришло   время.
Понимаешь, папа, я не смогу написать роман. У  меня  нет  таланта.  Как,
впрочем, и вдохновения.
   - Ну разумеется, - пожал он плечами. - Сейчас ни о каком  вдохновении
и речи быть не может. Но я уверяю тебя:  это  лишь  потому,  что  Джоэль
Мартин отравлял твою жизнь в последние месяцы. Это пройдет,  дочка,  вот
увидишь. Ты снова сможешь писать. Но только тебя не должны отвлекать  ни
пеленки, ни плачущий младенец. Ну как,  что  скажешь?  Операцию  сделают
мигом, а потом мы с тобой начнем все  сначала.  Заживем  вместе,  как  в
былые времена.
   Кейт замотала головой и снова смахнула с глаз слезы.
   - Нет! - крикнула Кейт, отталкивая отца. - Я оставлю ребенка и,  если
ты мне не поможешь, воспитаю его сама. Я поняла: никто из  вас  меня  не
любит. Раз мы вам не нужны, то обойдемся без вас.  Ненавижу  всех!  Всех
ненавижу...
   Упав на диван, она разразилась рыданиями. Отец обнял ее  и  прижал  к
себе.
   - Ну хорошо, - сказал он. - Не будем больше это обсуждать. Пойдем,  я
уложу тебя  в  постель.  Ты  слишком  устала.  Когда  выспишься,  будешь
смотреть на мир другими глазами.
   Кейт хотелось закричать на него, затопать ногами, но усталость  взяла
свое. Да и се нервы были на пределе. После ссоры с Джоэлем она несколько
раз ему звонила, но он наотрез отказывался даже говорить с ней. Дженнин,
в свою очередь, звонила ей, но Кейт не стала  с  ней  говорить.  Даже  с
Элламарией или Эшли не согласилась увидеться. Ей хотелось побыть  одной.
Лишь на отца она возлагала какие-то надежды, но и он не оправдал их.
   Она позволила ему проводить себя в спальню и легла  в  постель.  Отец
некоторое время молча сидел рядом и только гладил ее по голове, держа за
руку. Он должен понять, думала Кейт. Если он ее не  поймет,  то  кто  же
еще? Она должна сохранить ребенка. Она любит Джоэля и не может убить его
дитя. Их ребенка. В конце концов он все поймет и вернется к ней. Иначе и
быть не может.
 
*** 
 
   Войдя в гостиную, Элламария протянула Дженнин стакан.
   - Кто-нибудь из вас разговаривал  с  ней?  -  спросила  она.  -  Хоть
мимоходом.
   - Нет, - покачала головой Эшли.
   - Стоит ей только услышать  мой  голос,  как  она  вешает  трубку,  -
пожаловалась Дженнин с обидой. - Я все равно пробую дозвониться, но пока
это бесполезно. А ты, Элламария? Тебе удалось с ней поговорить?
   - Нет, - ответила Элламария. - Меня она тоже не хочет видеть. Зато  я
пообщалась с Джоэлем.
   - А что он сказал?
   - Она пыталась ему дозвониться пару раз, но он сказал, что  не  видит
никакого смысла в том, чтобы снова переливать из пустого в порожнее.
   - Скотина! - пробормотала Дженнин.
   - Вот именно, - согласилась Элламария. - Но мы тоже не должны  сидеть
сложа руки. Я предлагаю, чтобы одна из нас позвонила ее отцу.
   Женщины переглянулись; ни одной из них вовсе не улыбалось  беседовать
с суровым мистером Кэллоуэем. Элламария вновь заговорила:
   - Возможно, будет лучше, если это сделаю я, ведь я гостила у  них  на
Рождество. Я просто хотела узнать, согласны ли вы.
   Эшли и Дженнин дружно закивали.
   Элламария вышла в прихожую, где стоял телефон.
   Дженнин и Эшли молча  сидели,  терпеливо  дожидаясь  ее  возвращения.
Дженнин ругала себя  на  все  корки  за  то,  что  втянула  Кейт  в  эту
передрягу.
   Наконец Элламария вернулась. Подруги уставились на нее в ожидании.
   - В пятницу Кейт сделает аборт, - наконец сказала она.
   - О нет! - вскричала Дженнин. - Быть не может.
   Ведь она так хотела ребенка!
   - Значит, больше не хочет, - сухо заметила Элламария. - По словам  ее
отца, они весь уик-энд говорили об этом и пришли к выводу, что так будет
лучше.
   - Даже не знаю, что и сказать, - развела руками Эшли.
   - А я знаю, - промолвила Элламария. -  Мистер  Кэллоуэй  спросил,  не
можем ли мы приехать к ним завтра,  чтобы  повидаться  с  ней.  Как  вы,
сможете вырваться?
   - Конечно, - мгновенно согласилась Дженнин. - Я отложу все дела.
   Элламария пытливо посмотрела на нее. Уж  она-то  видела,  как  тяжело
далась Дженнин вся эта история, как она винила себя  в  случившемся.  Но
беда была в том, что Кейт отказалась видеть Дженнин. С Элламарией и Эшли
она была  готова  встретиться.  Но  не  с  Дженнин.  Элламария  даже  не
представляла, как объяснить это подруге.
   - Мне очень жаль, - прошептала она, отводя глаза в сторону.
   Дженнин поставила стакан на столик; ее рука дрожала.
   - Она не хочет, чтобы я приехала? -  спросила  она  упавшим  голосом.
Элламария молча кивнула.
   Дженнин закрыла глаза и проглотила внезапно застрявший в горле комок.
   - Мне очень жаль, - повторила Элламария, обнимая ее.
   Дженнин уронила голову ей на грудь и расплакалась.
   Что же с ней творится? Она гробит все, к чему прикасается.  Но  Кейт!
Как может Кейт поступить с ней столь жестоко? Ведь она  искренне  любила
Кейт и сделала бы все для ее счастья. А теперь Кейт отказалась от своего
ребенка; она уже не будет такой, как прежде. И обе до конца  своих  дней
будут знать, что она, Дженнин, могла уберечь ее от этого  несчастья,  но
не сумела.
 
*** 
 
   В пятницу утром отец Кейт, стоя перед старым викторианским  особняком
на Кенсингтон-сквер, вглядывался в его окна. Затем, снова  сверившись  с
записанным на бумажке адресом, он позвонил в дверь.
   Из  домофона  протрещал  молодой  женский   голос,   и   он   вежливо
представился.
   - А вы договаривались с мистером Мартином о встрече?  -  осведомилась
девушка.
   - Нет, но, думаю, он меня примет.
   Воцарилось молчание. Кэллоуэй терпеливо ждал. Наконец зажужжал звонок
и дверной замок щелкнул.
   - Четвертый этаж, - произнес невидимый голос.
   Кэллоуэй медленно поднимался по лестнице. Его лицо было  преисполнено
мрачной решимости, но казалось  совершенно  непроницаемым,  несмотря  на
бушевавшую у него внутри ярость.
   Наконец он поднялся на  четвертый  этаж.  Сияющая  бронзовая  дощечка
"Джоэль Мартин и компаньоны" сразу бросилась в  глаза.  Он  постучал  и,
услышав женский голос, толкнул дверь и вошел.
   -  Мистер  Мартин  сейчас  освободится,  -  прощебетала  девушка.   -
Посидите, пожалуйста. - Она указала па огромный диван у окна.
   Несколько минут спустя на столе секретарши прожужжал  звонок,  и  она
приветливо улыбнулась.
   -  Мистер  Мартин  готов  принять  вас,  -  сказала  она,  вставая  и
распахивая перед ним дверь.
   Он пересек приемную и вошел в кабинет Джоэля  Мартина.  Увидел  перед
собой  привлекательного  темноволосого  мужчину,  сидящего  за  огромным
столом, на губах которого играла улыбка, но взгляд был настороженный.
   - Мистер Кэллоуэй, - произнес он, вставая. - Приятная  неожиданность!
- Он протянул руку, но  Кэллоуэй  сделал  вид,  что  не  заметил  ее.  -
Присаживайтесь, пожалуйста. - Джоэль указал на стул напротив.
   - Неожиданность, говорите? - Кэллоуэй ослабил узел галстука. Нужно во
что бы то ни стало держать себя в руках.
   - В том смысле, - сказал, чуть запинаясь, Джоэль, - что я  не  ожидал
вас увидеть. Не здесь по крайней мере.
   - Вот как? А где в таком случае?
   - М-мм, не знаю... - замялся Джоэль.
   - Похоже, - согласился Кэллоуэй, - моя дочь тоже не ожидала.
   Джоэль покраснел как рак.
   - Как дела у Кейт?
   - Не задавайте вопросов, ответы на которые вас не интересуют.
   Джоэль нахмурился. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали, и  уж
тем более в собственном кабинете. Кэллоуэй уже начал действовать ему  на
нервы.
   - Послушайте, мистер Кэллоуэй, зачем вы  пришли?  Вам  нужны  деньги?
Если так, то я...
   Внезапно Кэллоуэй вскочил и, тигром бросившись на  него,  схватил  за
горло и прижал к стене.
   - Я уже не молод, Мартин, - прорычал он, - но, клянусь  Богом,  готов
взять грех на душу и убить вас. Вы знаете, где сейчас Кейт?  Знаете  или
нет? Впрочем, вам ведь глубоко наплевать на нее. Так ведь? Да или нет? -
Он тряс Джоэля и бил его головой о стену.
   Изо всех сил напрягшись, Джоэль оттолкнул его.
   - Я бы хотел, чтобы вы ушли,  мистер  Кэллоуэй,  -  прохрипел  он,  с
трудом сдерживаясь.
   - Я уйду, когда сочту нужным, - отчеканил Кэллоуэй. - Моя дочь сейчас
находится в больнице, где умерщвляют ее ребенка. Вашего  ребенка!  Я  не
знаю и не хочу знать, как это все случилось, но одно я  знаю  наверняка:
вы самый гнусный подонок, которых только свет видывал. Вы растоптали мою
дочь, отняли у нес все: человеческое достоинство, самоуважение, а теперь
еще и ребенка. Вы ее уничтожили, Мартин, и теперь вы за все  поплатитесь
- обещаю вам!
   - Да ладно вам, папаша,  -  криво  ухмыльнулся  Джоэль.  -  Вы  не  в
кинематографе. Да и кто вы такой, чтобы угрожать мне?
   Глаза Кэллоуэя гневно блеснули.
   - Молчать! Я не собираюсь вас выслушивать. Я пришел  к  вам  по  двум
причинам. Первое: хочу предупредить вас, что  отныне  ни  одно  из  пяти
наших крупнейших издательств даже на порог вас не пустит. С  завтрашнего
дня их примеру последуют и все остальные.
   На  мгновение  во  взгляде  Джоэля  скользнула  неуверенность,  но  в
следующую секунду он расхохотался:
   - Что за чушь! Вы думаете, что я клюну на эту удочку?
   Это вам не провернуть.
   - Я это уже провернул. Авторы, имевшие  несчастье  работать  с  вами,
найдут себе других агентов, а  издатели,  как  я  уже  сказал,  навсегда
забудут о вашем существовании.
   - Это не в вашей власти, Кэллоуэй,  -  ощерился  Джоэль.  -  И  не  в
чьей-либо еще!
   - Ошибаетесь. Впрочем, если не верите,  можете  позвонить  любому  из
своих издателей.
   Кэллоуэй снял трубку телефонного аппарата и протянул ему,  но  Джоэль
не взял ее.
   Кэллоуэй положил трубку на рычаг.
   - Теперь о второй причине моего прихода,  -  с  ледяным  спокойствием
произнес он. - Мне  следовало  бы  убить  вас  за  то,  что  вы  посмели
осквернить мою дочь, но я не хочу пачкать о вас руки. Но  зарубите  себе
на носу: если вы хоть раз еще приблизитесь к Кейт - вам конец! Слышите?
   Она моя, и никто, никто не смеет ее даже пальцем тронуть!
   Лицо  Джоэля  перекосилось  от  омерзения.  Его   губы   презрительно
скривились.
   - Господи, да вы же больной! - процедил он. - Я  это  еще  при  нашей
первой встрече заподозрил, но даже представить не мог, как далеко это  у
вас зашло. Дело ведь вовсе не во мне, да? Вам будет одинаково ненавистен
любой мужчина, который осмелится прикоснуться к вашей драгоценной дочке,
верно? От одной этой мысли вы уже с ума сходите. Она как червь точит вас
изнутри. Кейт - с другим мужчиной. Вы ведь  сами  в  нее  влюблены,  да?
Упырь, извращенец несчастный! Господи, да мне от  вас  блевать  хочется!
Вам плевать, кто ее обрюхатил, коль скоро это не вы...
   Бац! От страшного удара в  челюсть  Джоэль  рухнул  как  подкошенный.
Кэллоуэй возвышался над  ним,  стиснув  кулаки.  Его  лицо  побелело  от
бешенства.
   - Я предупреждаю, Мартин! В следующий раз  я  тебя  убью.  Ты  понял?
Раздавлю как гниду!
   Круто повернувшись, он вышел из кабинета.
 
*** 
 
   Вот, значит, что чувствуешь, когда убиваешь собственного ребенка.  То
есть ровным счетом ничего. Кроме пустоты. Внутри  все  пусто,  стих  еле
слышный шепот крохотной зарождающейся  жизни.  Не  осталось  ничего.  Ни
чувств, ни забот, ни любви, ни ненависти. Отняв у  нее  ребенка,  у  нее
отняли  душу.  Выпотрошили  наизнанку.  От  тела  осталась  лишь  пустая
оболочка.
   Иногда она засыпала, но ненадолго. Иногда открывала глаза, но  ничего
не видела перед собой. Приходили какие-то люди,  она  их  не  различала.
Держали ее за руки, целовали, но, сознавая, что должна их знать, она тем
не менее воспринимала их как незнакомцев, и они пугали ее. Она с ними не
разговаривала, потому что говорить было не о чем.
   Но одно ее озадачивало. Почему ребенок все время плакал?  Почему  ему
позволяли плакать? Неужто никому не было до этого  дела?  Кто-то  к  ней
обращался. Зачем? Неужели не понимают,  что  она  никого  не  слышит?  И
почему никто не помогает ребенку? Почему не успокаивают?  Она  понимала,
что плачет ее ребенок. Тот, которого она убила.
   Он умер, а плачет из-за того, что она  его  убила.  И  будет  плакать
вечно. Никто о нем не позаботится, не обнимет, не приласкает, не прижмет
к груди. Ничего больше не осталось для ее дитятка,  кроме  слез.  Вечных
слез из-за жизни, которую у него отняли. Которую она отняла.
   Ничего, скоро она сама умрет, и тогда она его приголубит, вернет  ему
всю нерастраченную любовь, накормит  молочком  вечной  жизни.  Да,  надо
побыстрее умереть, чтобы воссоединиться со своим младенцем.
   - Бесполезно, - сказала Элламария, возвращаясь в гостиную. -  Она  ни
на что не реагирует.
   Кэллоуэй поднял голову. Два дня прошло с тех пор, как он перевез Кейт
домой. Все это время она неподвижно  лежала  в  постели.  Ни  с  кем  не
разговаривала, не ела и даже не плакала.
   Кэллоуэй провел рукой по  волосам,  и  Элламария  заметила,  что  его
пальцы дрожат.
   - Я уже не знаю, что и  делать,  -  пробормотал  он.  -  Просто  руки
опускаются.
   - Мне кажется,  нужно  снова  вызвать  врача.  Так  больше  не  может
продолжаться; должна же она хоть что-то есть.
   - Хорошо, - устало закивал он. - Как ему звонить?
   - Да вы посидите, - вмешалась Эшли. - Я сама позвоню.
   - Какое счастье, что вы здесь, - вздохнул Кэллоуэй.
   По всему чувствовалось, что его нервы на пределе.
   - Мы любим Кейт, - ответила Элламария. -  Мы  сделаем  все,  лишь  бы
помочь ей.
   - У нее просто депрессия, - глухо сказал Кэллоуэй. - Со временем  это
пройдет. Она поправится, вот увидите. - Он посмотрел на Боба  умоляющими
глазами.
   Тот улыбнулся:
   - Конечно, поправится. После такого потрясения должно пройти время. А
потом мы снова увидим прежнюю Кент.
   Вернулась Эшли.
   - Доктор уже выехал.
   Кэллоуэй потрепал ее по руке.
   - Спасибо, милая. Вы так добры. Просто не представляю, что бы  я  без
вас делал.
   Эшли прижала его руку к своей щеке.
   - Нам очень дорога ваша дочь,  мистер  Кэллоуэй,  -  сказала  она.  -
Положитесь на нас. Жаль только, что не удалось помочь ей раньше.
   Воцарилось продолжительное молчание.
   Наконец приехал врач. Он сразу прошел к Кейт. И снова Кэллоуэй,  Боб,
Элламария и Эшли  сидели  в  молчании,  терпеливо  дожидаясь.  Никто  не
удивился, когда врач сказал, что должен снова забрать Кейт  в  больницу.
Ей требовалось лечение, обеспечить которое в  домашних  условиях  он  не
мог.
   Кэллоуэй на руках отнес дочь к машине и  усадил  на  заднее  сиденье.
Элламария пристроилась рядом, держа Кейт за  руку.  Она  распрощалась  с
Бобом, пообещав позвонить.
   "Господи, - молилась она про себя, когда  они  катили  по  оживленным
улицам Кенсингтона, - помоги ей. Сделай так, чтобы она поправилась".
 
Глава 19 
 
   Дженнин закончила читать письмо. Оно шло долго, несколько недель. Она
перечитала его заново. Так, пустой треп. Ни слова  о  том,  чего  она  с
таким волнением ожидала.
   Однако вопреки ожиданию особого облегчения Дженнин не испытала.
   Отец и братья в порядке, писала мать,  как  всегда  умолчав  о  себе.
Дальше она сообщала, что  юная  Мэгги  Дивер  только  что  вернулась  из
Лондона и рассказала матери, что остановилась у своего  друга  по  имени
Мэттью Бордели. Не тот ли это  актер,  с  которым  когда-то  встречалась
Дженнин?
   Вот и все, о чем хотела сказать ее мать,  за  исключением  разве  что
того, что она  очень  любит  Дженнин  и  надеется  в  ближайшем  будущем
повидаться с ней. Ни одного упоминания  о  Мэгги  или  Мэттью  в  письме
больше не было, значит, подлая девчонка не осуществила  свою  угрозу.  И
вообще все встало на свои места. Мэттью шантажировал ее  пуще  прежнего.
Теперь он вымогал у нее уже не по двадцать или пятьдесят фунтов. Нет, он
требовал не меньше сотни за раз. А иногда и двух.  Немудрено,  ведь  ему
приходилось содержать Мэгги. Господи, что за гримасы судьбы!
   Она сама познакомила их, и теперь эта парочка высасывала из  нее  все
соки.
   Одевшись, она  вышла  на  улицу.  Нужно  спешить,  не  то  она  снова
опоздает, как часто случалось  с  ней  в  последнее  время.  В  половине
десятого вся ее  команда  встречалась  в  Эрлз-корте.  Показы  коллекций
демисезонной одежды были в самом разгаре.
   Когда  она  приехала,  остальные  уже  сидели  в  кофейном   баре   и
завтракали. Дженнин посмотрела на часы. Слава Богу, не опоздала.
   Режиссер и  ассистентка  поздоровались  с  ней  так  приветливо,  что
Дженнин тут же, как часто случалось в последнее время, охватила  паника.
Почему они так добры к ней?
   Неужели  узнали  что-то?  Может,  Мэттью  проболтался?  Где  утренняя
газета? Однако Брайан, режиссер, принялся обсуждать предстоящую  съемку,
а Пэтси отправилась за кофе.
   Все как всегда. Постепенно Дженнин успокоилась.
   Дженнин пришлось сделать целых восемь дублей  перед  камерой,  прежде
чем удалось произнести свой текст так, как следовало. Брайан не  скрывал
удивления: обычно Дженнин делала все с первой или в  крайнем  случае  со
второй попытки.
   Когда настало время обеда, она решила прогуляться.
   Она слишком нервничала,  чтобы  спокойно  обсуждать  текущие  дела  с
коллегами. Да и материнское  письмо  все-таки  вывело  ее  из  душевного
равновесия.
   Дженнин вспомнила, как Мэттью  в  последний  раз  едва  ли  не  силой
вломился к ней. Она была на грани нервного срыва и, плача  от  отчаяния,
попыталась рассказать ему о Кейт, надеялась услышать хоть какие-то слова
поддержки.
   Однако Мэттью только поднял ее на смех. Сказал, что ей поделом и  что
нечего быть такой самовлюбленной эгоисткой. Что она докатилась до  того,
что предала лучшую подругу. Что в глубине души она просто ревновала Кейт
и мечтала соблазнить ее сама.
   Тщетно Дженнин просила  его  замолчать,  выслушать  ее  и  попытаться
понять, посоветовать хоть что-нибудь - Мэттью был неумолим. Наконец  она
отдала ему деньги, за которыми он пришел, и он отбыл восвояси.
   И вот теперь Дженнин шла куда  глаза  глядят  и  снова  размышляла  о
судьбе Кейт. Больше всего на свете она хотела сейчас быть с  ней  рядом.
Обнять ее, попросить прощения. Ей казалось, что, если Кейт  простит  ее,
жизнь снова станет прекрасной и безоблачной. Однако Кейт сейчас было  не
до Дженнин.
   Подняв голову, Дженнин увидела, что находится буквально в двух  шагах
от больницы Кромвеля. Разглядывая голубые занавески на больничных окнах,
она попыталась угадать, за какой из них находится палата Кейт. Ее так  и
подмывало зайти туда, но она понимала, что этого