слух, то в них верится легче. Раз Лайза убеждена,  то,  скорее
всего, так оно и будет.
   - Хорошо, Лайза. Давай сразу приступим к делу.  Прежде  всего  необходимо
помещение. На Клематисе сдается отличный зал. Я как раз  на  днях  думала  о
том, как прекрасно он подошел бы для  гимнастических  занятий.  Одному  Богу
известно, сколько за него просят.  Чем  ты  собираешься  сейчас  заниматься,
Лайза? Можно, я приду  к  тебе,  и  мы  начнем  разрабатывать  планы?  Лайза
охладила кипучую энергию подруги.
   - Боюсь, сегодня вечером не получится, Мэгги.  Уилли  Бой  Уиллис  обещал
заглянуть к половине шестого, чтобы поговорить о былых днях. Ты  же  знаешь,
каким он становится, когда начинает пить пиво.
   Мэгги заметила, что Лайзу при  этих  словах  охватила  грусть.  Плечи  ее
опустились, голос стал глуше, глаза внезапно затуманились.  Мэгги  знала,  в
чем тут дело, и протянула руку через стол, чтобы подбодрить подругу.
   - О, Лайза, милая. Если бы я только могла  тебе  помочь.  Ты  ведь  такая
стойкая. Крепись.
   И Мэгги увидела, как по прекрасному, но сейчас вдруг  помрачневшему  лицу
покатилась огромная слеза.

***

   Мешки под глазами у Уилли Бой были такими, что в них  уместился  бы  весь
мусор из бара, и когда ему случалось поздно вечером проходить мимо ящиков  с
отходами заведения "У Рокси", то такое  вполне  могло  произойти.  Заплывший
жиром живот свисал у него над ремнем, словно некий  непристойный  фартук,  а
между пропотевшей тенниской и поясом столь же  неопрятных  джинсов  на  пару
дюймов выпирала нездоровая кожа. В рыжей его бороде явно что-то водилось,  и
обследования, которые время от  времени  он  производил  там  своими  тупыми
пальцами с ногтями в трауре, похоже, подтверждали эти тревожные догадки.
   Однако Лайза не видела того, что видели в Уилли Бой Уиллисе другие, и  не
ощущала тех его запахов, которые ощущали  другие.  Для  нее  Уилли  Бой  был
повлекшей мечтой, горько-сладкой прогулкой  по  воспоминаниям,  пропуском  в
прошлое, где все было так прекрасно и по-другому.
   - Да, Лайза, крошка, я помню тот случай, когда твой  старик  и  твой  дед
устроили в баре арм-рестлинг. Помню его, как вчера. В  тот  вечер  никто  не
хотел ставить на победителя. Понимаешь, они ругались и орали друг на  друга,
словно заклятые враги, но так же точно, как то, что я сейчас стою тут  перед
тобою, я не видел, чтобы кто-нибудь любил друг друга больше,  чем  эти  двое
мужчин.
   Лайза знала это. Мать всегда притворялась, будто ее бесит дружба  отца  с
мужем, однако в душе эта дружба доставляла ей удовольствие.
   - И что же произошло, Уилли Бой?
   Усевшись на потертый  диван,  Лайза  поджала  под  себя  длинные  ноги  и
пристально, с напряженным вниманием уставилась в лицо гостя.
   Уилли Бой наигранно рыгнул. Жизнь, проведенная за стойкой бара "У Рокси",
научила его рассказывать истории. Весь  фокус  был  в  том,  чтобы  говорить
столько времени, сколько могло хватить для внимания аудитории.  Он  жадно  и
долго пил пиво из банки, как бы задабривая недовольных божков своего желудка
ценной ритуальной жертвой.
   - Ну, я уверен, там речь шла о деньгах. Помнится, о больших  деньгах.  По
крайней мере, о пятидесяти баксах - это настоящие  деньги.  А  твой  отец  и
говорит мне:
   "Держи эти деньги, Уилли Бой, потому что старина Джек, такой гад, никогда
не платит свои долги".
   Лайза мысленно представляла эту сцену, слышала любимые голоса.
   - И вот они начали. Вот что я тебе скажу, и не Ошибусь.  Мне  приходилось
видеть арм-рестлинг - и большой, и маленький, и  высокий,  и  низкий,  -  но
такого соревнования, какое произошло в тот вечер  в  баре  "У  Рокси"  между
стариной Джеком Кентом и молодым Томми, мне видеть  не  доводилось  никогда.
Клянусь жизнью, что если бы в зале пукнул таракан, то мы бы его услышали.
   Лайза ощутила напряжение  в  душном  от  испарений  баре,  где  притихшие
пьянчуги наблюдали за борьбой гигантов.
   Уилли Бой отметил, что увлек аудиторию. Безо всяких усилий. Память у него
была уже не  та.  Спиртное  сделало  свое  дело,  однако  он  знал  ценность
преувеличения.
   - И можешь дать мне в ухо, если я вру,  но  клянусь,  что  этот  поединок
продолжался пятнадцать минут по часам, и за все это  время  я  не  видел  ни
капли пива ни на чьих губах - настолько борьба захватила всех, - а такого  в
часы работы "У Рокси" не случалось ни до, ни после того, это точно.
   Лайза тоже находилась там. Болела за обе стороны. За отца, который  любил
ее, защищал ее, доставлял ей самые счастливые минуты в  жизни;  и  за  деда,
который  веселил  и  пугал  ее,  который  олицетворял  собой  и  радость,  и
опасность, и приключение.
   - Знаешь, когда рука  старины  Джека  все-таки  рухнула  на  эту  стойку,
раздались такие вопли радости, какие услышишь разве что на собачьих бегах. И
радовались все за обоих, это точно.
   Уилли Бой тяжело опустился на стул и потянулся к награде за свой  рассказ
- банке "бада". Выходить на манеж ради "жидкого ужина" ему случалось не раз.
Он слишком крепко сжал банку, и струя смешанного со слюной  пива  потекла  у
него изо рта по руке на некогда голубые джинсы.
   - А как Джек принял поражение?
   Уилли Бой рассмеялся.
   - О, Лайза. Его же победил Томми. Бесплатно скажу тебе вот  что.  Старина
Джек был крутой мужик. Настоящий громила. Я видел, как он делал в этом  баре
из ребят отбивную только за то, что ему не понравились их лица.  Он  и  меня
пару раз отодрал. Но Томми Старр мог открутить Джеку яйца, и тот  все  равно
бы любил его. Вот какая у них была дружба.
   Некоторое время Уилли  Бой  молчал,  как  бы  взвешивая  целесообразность
последующего сообщения.
   - После этого Джек хотел упиться в доску, но Томми не хотел ничего, кроме
как вернуться к твоей матери. Я никогда не видел, чтобы  мужчина  так  любил
девушку, как Томми любил Мэри Эллен. Никогда, правду говорю.
   Он поднял глаза, чтобы выяснить, какой  эффект  произвели  эти  слова  на
Лайзу, но увидел, что она уже не с ним,  что  она  ушла  в  мир  собственных
воспоминаний.
   Ни  один  звук  не  вызывал  у  Лайзы  такой  уверенности  в   надежности
окружающего ее мира, как скрип старого кресла-качалки, но существовал он как
часть общей обстановки.  Он  прочно  ассоциировался  с  другими  ощущениями:
теплыми и крепкими коленями матери, на которых, поджав ножки, сидела  Лайза,
вечерним дурманящим запахом цветущего жасмина,  горько-сладостными  жалобами
исполнителя кантри по радио, мерцающим светом керосиновой лампы. Лайза  была
почти что на седьмом небе, когда сидела на материнских  коленях  на  крыльце
старого дома, и Мэри Эллен всегда рассказывала ей именно про рай. Пять бурно
прожитых Лайзой Старр на этом свете лет не позволяли ей  прочувствовать  все
тонкости рассказов матери, однако она  безошибочно  угадывала  в  них  тихую
страсть и помнила ее слова так, словно они  были  сказаны  вчера.  Вечер  за
вечером эти рассказы будоражили Лайзу, проникали в  глубины  ее  сознания  и
наконец стали частью ее жизни; как иногда ей казалось - самой важной частью.
Приятная обстановка, в которой происходили  эти  разговоры,  сформировали  у
девочки  мощные  ассоциации,  и  постепенно,  но  непреклонно,  ее  сознание
очистилось от всякой, ереси,  которая  могла  выхолостить  силу  непреложных
истин, изрекаемых матерью.
   Лайза ни на секунду не забывала о смысле материнских слов. За  мостом,  в
нескольких сотнях ярдов, существовал  волшебный  мир,  населенный  богами  и
полубогами, прекрасными, добрыми людьми, которые  не  могли  совершить  зла.
Очаровательные, обладающие изысканными манерами, остроумные, утонченные и  в
высшей степени порядочные обитатели и  временные  жители  Палм-Бич  заселяли
иную планету, их поведение и образ мыслей отличались от поведения  и  образа
мыслей обычных смертных из Уэст-Палма.  Они  вели  блестящую  жизнь,  полную
музыки и танцев, учтивых бесед, культуры  и  совершенства,  отстраненную  от
финансовой и моральной борьбы за выживание, которая кипела по другую сторону
от  прибрежного  железнодорожного  полотна.   Сверкая   глазами,   с   верой
новообращенной, Мэри Эллен вновь и вновь рассказывала о роскошных  банкетах,
о  хитроумном  расположении  цветов,  о  приездах  и  отъездах   богачей   и
знаменитостей; а Лайза все это время удивленно слушала, и умиротворенная,  и
возбужденная живым голосом матери. У других детей, ее  друзей  и  врагов  по
сотням невзаправдашних уличных сражений, существовали Другие идолы - Человек
- Летучая Мышь, Супермен, - Капитан Марвел, - однако для Лайзы все они  были
вымышленными  героями,  бесплотными  призраками,   готовыми   растаять   при
соприкосновении   с   несравненной   Палм-Бич   реальностью    какого-нибудь
Стэнсфилда, Дьюка или Пулитцера. На  свои  наивные  вопросы  Лайза  получала
терпеливые, уверенные разъяснения.
   - А почему мы не живем в Палм-Бич, мама?
   - Такие, как мы, там не живут, золотко.
   - Но почему?
   - По рождению. Некоторые люди рождаются для такой жизни.
   - Но ты же там когда-то жила, в доме у Стэнсфилдов.
   - Да, но я там работала. Я там по-настоящему не жила.
   После этого мать уносилась в мечты, глаза ее заволакивала пелена,  и  она
осторожно говорила:
   - Но в один прекрасный день, Лайза, если ты вырастешь  очень  красивой  и
очень доброй, как принцесса из сказки, кто знает, может  быть,  какой-нибудь
принц возьмет тебя туда, за мост.
   Плохо разбираясь в премудростях мира, Лайза,  тем  не  менее,  улавливала
отсутствие логики в словах матери, однако  этого  было  недостаточно,  чтобы
усомниться в справедливости ее слов, да девочка этого не  хотела.  Это  было
царство  фантазии,   мечтаний,   белых   рыцарей   и   стремительных   пони,
сверхчеловеческих возможностей и высшего разума, а Палм-Бич был таинственной
вселенной, по которой скакали мифические  существа  и  без  конца  совершали
безрассудные подвиги. И Лайза навсегда сохранила в себе блистательную  веру.
Она мечтала о том, что в один прекрасный день сама станет частью этой жизни.
Ее повезут туда в золотой карете под звуки марширующего оркестра, в  раю  ее
встретит хор ангелов, и когда она во всей красе переедет по мосту на  другую
сторону, то туда вместе с ней перенесутся ее  мать  и  семья.  И  тогда  вся
огромная благодарность семьи прольется на нее.  Она,  Лайза,  превратит  эту
невероятную мечту в явь и будет вечно купаться в лучах любви и  уважения  за
совершенный подвиг.

***

   Твердый голос Уилли Боя вклинился в сознание  Лайзы,  прерывая  грустные,
сладкие воспоминания.
   - Кажется, мы с тобой разминулись, Лайза.
   - Да, я вспомнила маму, - слабо улыбнулась она.
   - Да, что за женщина была! Второй такой красавицы я  в  нашем  округе  не
видел. Да, у нее был шик - настоящий шик, - он был у  твоей  матери,  Лайза.
Томми повезло.
   Они грустно посмотрели друг на друга. Оба знали, что  сейчас  произойдет.
Оба желали этого. И каждый по-своему боялся.
   Зачарованно, словно  змея  во  власти  заклинателя,  Лайза  наблюдала  за
развитием событий, не в силах остановить заведомо обреченную попытку изгнать
духов, тщетное стремление заставить сгинуть призраки прошлого.
   - Так я и не узнаю, как это случилось. Никогда себе не прощу того вечера.
   Уилли  Бой  часто  начинал  именно  так.  Но  Лайза-то  знала.  Знала  до
мельчайших подробностей - и хранила эту память  денно  и  нощно  всю  жизнь.
Томми и Джек.  Пьяное  возвращение  домой.  Ускользающие  мысли,  подогретое
алкоголем воображение. Рука об руку, мужской запах, товарищество многолетних
проверенных партнеров по пьянке. Старый дом, тихий,  но  хорошо  освещенный.
Хихиканье с настояниями неукоснительно соблюдать тишину. Скрипящие половицы,
спотыкающиеся шаги, притупившееся  зрение.  Кто  по  рассеянности  опрокинул
локтем керосиновую лампу, какой случайный шум заглушил  звук  ее  падения  -
проехавшая машина? Паровозный гудок? Чья-то шутка, без  которой  можно  было
обойтись?
   Пожар начался еще до того, как мужчины забрались под жаркие простыни;  он
набирал  силу,  пока  приятели  проваливались  в  пьяное  оцепенение.  Жадно
набросившись на рассохшиеся от дневной жары  бревна,  подгоняемый  капризным
ночным бризом,  огонь  беспрепятственно  предался  дикой  оргии  разрушения.
Лайза, спавшая беспокойно, услышала и почувствовала  его  первой.  Распахнув
настежь дверь, она ударилась о стену жара, оглушившую ее треском и  шипением
ревущих языков пламени. Ее спас  только  инстинкт.  Лайза  захлопнула  дверь
перед огнем и за несколько мгновений, которые подарило  ей  это  интуитивное
правильное действие, успела выбраться  через  окно  спальни  в  спасительную
темноту заднего двора.
   Стоя там одна, в полном смятении чувств, едва соображая, что  происходит,
Лайза наблюдала, как пламя пожирает ее мирок.  Между  сном,  пробуждением  и
явью пронеслись лишь несколько коротких секунд.  Теперь  ее  охватил  жуткий
ужас. За оградой кричали соседи, и их тревожные крики проникали в полусонное
сознание Лайзы.
   Ее отец, мать и дед находились в гудящем огненном котле. Удалось  ли  им,
как и ей, спастись? Или они  уже  исчезли  -  исчезли  навечно,  не  оставив
возможности даже  для  горестного  прощания?  Лайза  подбежала  к  свирепому
пламени, еще раз  ощутила  на  своем  лице  его  беспощадный  жар,  вдохнула
удушающий запах дыма.  Боль,  которая  обожгла  ее  неприкрытые,  обнаженные
соски, чудовищный, безымянный - ужас, который внушал пожар, заставили  Лайзу
отпрянуть назад. И тут она увидела тень.
   Из  самого  центра  бушующего  огня,  дергаясь  точно  лунатик,  появился
призрак.
   Парализованной ужасом Лайзе потребовалось несколько секунд, чтобы понять,
кто это. Это была ее мать, и она пылала. Мэри Эллен вырвалась из ада, однако
ей не удалось спастись от него.
   Лайза прыгнула вперед, как зачарованная глядя на пляшущие, рвущиеся языки
пламени, которые скакали и вились вокруг  обнаженной  плоти  матери.  Ноздри
Лайзы пронзило зловоние горящей кожи  тела,  которое  подарило  ей  жизнь  и
теперь на ее глазах корчилось в огне. Сердце Лайзы застонало от ужаса.
   Ослепленная огнем, Мэри Эллен проковыляла к Лайзе, и сквозь ее обожженные
губы просочился  сухой,  опаленный  крик  боли  и  страха.  Пытаясь  обрести
спасение, которого ей не  суждено  было  найти,  Мэри  Эллен  делала  руками
странные,  молящие  жесты,  напоминающие   движения   ребенка,   который   с
завязанными глазами 'играет в жмурки.
   Не обращая внимания на огонь,  Лайза  бросилась  в  объятия  Мэри  Эллен,
предлагая свое обнаженное тело как бальзам для смертоносных  ран,  как  пищу
для безжалостного огня взамен материнской плоти. Она грубо опрокинула . Мэри
Эллен на землю и, распластав ее, накрыла собой, словно одеялом, в  отчаянной
попытке перекрыть к телу матери доступ  кислорода,  без  которого  пламя  не
может гореть. Она не чувствовала боли, когда огонь пытался  перекинуться  на
нее,  не   думала   об   увечьях,   которые   могла   нанести   себе   своим
самопожертвованием. Она была животным, которым движет только сила инстинкта,
сила любви.
   Мать и дочь катались вместе по  выжженной,  редкой  траве  двора,  стеная
духовно и физически. Потом появились руки  других  людей,  раздались  другие
голоса, последовал резкий шок от  холодной  воды,  послышались  приглушенные
восклицания ужаса.
   Поменявшись местами с матерью в отношениях,  освященных  временем,  Лайза
покачивала Мэри Эллен на своих руках; мать и дитя вцепились  друг  в  друга,
сопротивляясь  рукам,  которые  пытались   разъединить   их.   Лайза   нежно
вглядывалась в обезображенное лицо,  красоту  которого  слизнул  беспощадный
огонь; сила пожара  искорежила  и  истерзала  родные  черты.  Бормоча  слова
ободрения  и  отчаянной  надежды,  Лайза  гладила   спаленные   волосы,   но
чувствовала присутствие ангела смерти, который парил над  ними,  подлетая  и
вновь отлетая прочь, - и она понимала, что мать умирает.
   И когда ощущение горя прорвалось сквозь захлестнувшие Лайзу волны  страха
и ярости, сквозь ток адреналина, толкавшего к действию, то хлынули слезы.
   - О, мама, - рыдала Лайза, а большие соленые слезы наполняли ее  глаза  и
струились по сухим щекам, равномерно капая на распухшую, потерявшую  цвет  и
сочащуюся влагой кожу. - О, мам, останься со  мной.  Не  уходи.  Пожалуйста,
останься.
   Она обнимала умирающую  мать,  прижимала  ее  к  своему  сердцу,  пытаясь
слиться с нею, вдохнуть жизнь в смерть, отсрочить неизбежный уход  в  вечную
пустоту. Узнать Мэри Эллен было невозможно,  она  была  низведена  до  самой
жалкой карикатуры на свою былую красоту, однако в ее изуродованном теле  еще
билось сердце, еще дышали легкие. Для Лайзы этого  было  достаточно,  и  она
молила Бога не забирать  дар  жизни,  без  которого  ничто  невозможно,  без
которого нет никакого будущего.
   Мэри Эллен попыталась пошевелить израненными губами, и Лайза  склонилась,
чтобы услышать произносимые сквозь боль слова. Она их  никогда  не  забудет,
всегда будет относиться к ним с уважением и пронесет  их  через  жизнь,  как
талисман - волшебный амулет, который осветит ей путь вперед.
   - Милая Лайза. Я так тебя люблю... так люблю.
   - О, мам, я тоже люблю тебя. Я люблю тебя. Оставайся со  мной.  Оставайся
со мной.
   - Я пошла... в твою комнату. Но ты спаслась. Я так счастлива.
   Ее голос звучал все слабее, но она снова заговорила:
   - Лайза. Милая девочка. Все эти вечера, на крыльце. Помни, о чем  я  тебе
рассказывала. Не сдавайся, как я. У тебя получится. Я знаю,  что  получится.
Понимаешь, о чем я говорю. О, Лайза... прижмись ко мне.
   - Не разговаривай, мам. Скоро сюда приедут врачи. Постарайся не говорить.
   Теперь  пучина  горя  окончательно  поглотила  Лайзу,  и  она   зарыдала,
почувствовав под своими руками, как  дернулось  исковерканное  тело  матери,
цеплявшееся за ускользающую жизнь.
   - Я помню, мамочка. Я все помню. Не умирай.
   Мамочка, пожалуйста, не умирай.
   Но, не внимая этой горячей мольбе, Мэри Эллен вогнула спину, и по телу ее
пробежала судорога. И словно лист, гонимый ветром,  в  ее  последнем  вздохе
прошелестело:
   - Палм-Бич... Лайза... всего лишь только мост...

***

   Было двенадцать часов дня, и  солнце  палило  землю,  вонзаясь  лучами  в
пропеченный тротуар, как стрелами, сверкающими  и  дрожащими  в  неподвижном
воздухе. Но Лайза и Мэгги отчего-то как бы  не  замечали  этого  и,  сдвинув
головы, вели напряженный разговор возле банка.
   -  Но  что  же  ты  собираешься  сказать,  Лайза?  Ты  же   знаешь,   это
действительно ушлые ребята. Папа всегда говорит, что они дают в долг  только
тем, кто в деньгах не нуждается.
   - Все будет нормально, Мэггс. Гимнастический зал у меня заработает. Я это
знаю и заставлю этого типа тоже поверить. Мы договоримся. Вот посмотришь.
   Вид у Мэгги был сомневающийся, однако, как всегда, самоуверенность  Лайзы
оказалась заразительной.
   - У тебя есть все документы?
   Лайза помахала скоросшивателем перед носом подружки и рассмеялась.
   - Это все бутафория, Мэгги. Банкиры дают деньги людям, а не стопке бумаг.
Как я выгляжу?
   Теперь наступила очередь Мэгги  смеяться.  На  ее  взгляд,  Лайза  всегда
выглядела прекрасно. Свободный,  небесно-голубоватого  цвета  льняной  жакет
поверх белой тенниски. Длинные  загорелые  ноги,  рвущиеся  из-под  короткой
белой плиссированной хлопчатобумажной юбки, носки по щиколотку и парусиновые
туфли на шнуровке. Но одежда была, по правде  говоря,  не  существенна,  она
лишь отвлекала от главного  -  от  великолепного  тела,  которое  наряд  так
неумело скрывал.
   - Будем надеяться, что этот парень счастливо  женат  и  является  столпом
церкви - в противном случае там на тебя будет совершено покушение.
   - Ты о чем-то другом можешь подумать, Мэгги? Э, уже поздно.  Я,  пожалуй,
пойду. Пожелай мне удачи.
   По мере того как лифт поднимал Лайзу все выше, самоуверенность ее падала.
Прошла неде