ядит, первой опустила глаза старшая женщина.
   - У меня есть более приятные развлечения,  чтобы  занять  свое  время,  -
произнесла она наконец, раздраженно отпив "Феймос граус скотч".
   Прошло совсем немного времени, и  внимание  с  маленькой,  но  далеко  не
незначительной победы Лайзы переключилось на другое событие.
   Пробормотав,  "я  чувствую  себя  нехорошо,   совсем   нехорошо,   совсем
нехорошо", Дэвид Воган с трудом поднялся на ноги и,  прежде  чем  кто-нибудь
успел прийти к нему на помощь, пошатнувшись, исчез в ночи. Через пару  минут
за коротким, резким воплем последовал треск  ломающихся  растений,  а  затем
наступила полная тишина.
   Мужчинам потребовалось десять  минут,  чтобы  обнаружить  его  в  темноте
крепко спящим в прочных объятиях ветвей кустов темно-красной бугенвиллеи,  в
пятидесяти футах ниже по склону.
   Кое-как, хотя и не так скоро, как хотелось бы Лайзе, ужин завершился.
   Лайза поймала взор Бобби, и тот, отметив выражение крайнего изумления  на
ее лице гротескно подмигнул. В ответ Лайза улыбнулась. Слава Богу, что  хоть
кто-то из присутствующих еще сохранил чувство юмора. А покажи эту  сценку  в
передаче "Вокруг смеха" - все просто лягут.
   - И кто теперь смеется последним? - прогудела принцесса Маргарет.
   По бурным аплодисментам стало ясно, что "песенка спета".
   - Клянусь, вы пели прекрасно, мэм, - сказал кто-то, буквально изнывая  от
восторга.
   Внезапно  Лайза  почувствовала,  что  с  нее  более  чем  достаточно.  Ей
захотелось оказаться подальше от  этих  людей  с  их  чуждыми  ценностями  и
причудами. Для нее они были марсианами. Вполне возможно, что  действуют  они
из лучших побуждений, но Лайза к такому была совершенно не приучена. Их  мир
не был ее миром, и ей захотелось убежать.
   Лайза выскользнула вон, воспользовавшись неразберихой, которая возникла в
результате возбужденных требований исполнить "Хэлло, Долли".  Очевидно,  эта
песенка была гвоздем королевской программы.
   Лайза торопливо шла по узкой деревянной веранде;  она  не  удивилась  бы,
если бы вслед за ней полетели резкие команды и псы взяли  след  беглянки  из
королевской  аудитории.  Что  за  преступление  она  совершила?  Оскорбление
монарха? Уже послана  телеграмма  о  том,  чтобы  ей  подготовили  камеру  в
Тауэре?
   Лайза сбросила обувь, добравшись до  песка,  еще  теплого  после  жаркого
солнца. Господи! Насколько тут лучше. И больше ничего не надо. Мягкий песок,
шум набегающих волн Карибского моря,  запахи  готовящейся  аборигенами  еды,
доносившиеся из-за сосен позади пляжа. В семидесяти ярдах от берега  упорные
волны  покачивали  с  полдюжины  яхт.  Некоторые  были  залиты  огнями,  как
рождественские елки, владельцы демонстративно вкушали ужин на корме, а члены
экипажа метались по палубе, исполняя любой их каприз. На других  яхтах  были
зажжены лишь самые необходимые навигационные огни,  а  пассажиры,  вероятно,
ужинали  на  берегу  -  наверно,  с  Коллином  Теннантом  или  с  одним   из
многочисленных персонажей Книги  рекордов  Гиннеса,  которые  владели  здесь
домами. Мюстик.  Остров  диких  контрастов.  Какой  же  он  на  самом  деле,
Москитовый остров? Нефритовые  горы,  жемчужно-белые  берега,  аквамариновое
море, розовые раковины, усеявшие омываемое карибскими волнами побережье? Или
же суть  этого  места  определяют  воплощающие  в  себе  все  самые  мерзкие
крайности  английского  снобизма  расхлябанные  аккорды   "Соблазнительной",
которые  так  неуместно  вибрируют  сейчас  в  ароматном  ночном  воздухе  и
отравляют очарование окружающей природы, капризно подчинив ее себе?
   Лайза присела на прибившееся к берегу бревно  и  попыталась  собраться  с
нахлынувшими на нее мыслями? Куда она идет? Что происходит? До этого  вечера
у нее не оставалось времени на размышления, так как она оказалась во  власти
желания, волшебного наваждения. У нее не было времени усомниться,  любят  ли
ее. Подсознательно она считала  это  само  собой  разумеющимся.  Сейчас,  на
Гренадинах, Лайза осмелилась задуматься о том,  не,  является  ли  оазис  ее
экстаза миражем, созданным  сверкающими  песками  и  готовыми  растаять,  не
оставить после  себя  ничего,  кроме  горько-сладостной  пустоты.  При  этой
ужасной  мысли  в  уголках  глаз  навернулись  две  большие  слезы   и,   не
удержавшись, покатились по щекам.
   Ее сознание пронзил нежный голос, донесшийся из-за плеча:
   - Лайза Старр, я и подумать не мог, что ты не любишь музыки.
   Лайзе пришлось улыбнуться сквозь слезы, однако улыбнулась она, скорее, из
благодарности, а не из-за того, что ей стало смешно. Он ушел вслед  за  ней.
Она ему небезразлична. Он любит ее.
   - О, Бобби. Можно, мы пойдем сейчас домой? Но только вдвоем, бросим их.
   - Уже идем, - ответил Бобби и, тихонько склонившись к Лайзе,  слизнул  ее
слезы.

***

   Лайза посмотрела на усыпанное звездами небо  и  глубоко  вздохнула.  Луна
стала уже почти полной  и  бросала  магический  отблеск  на  покрытую  рябью
поверхность воды бассейна. Бобби преклонил  колени  на  ступеньках  рядом  с
Лайзой и ласково положил руку на ее крепкое плечо.
   - Мне кажется, что бассейны играют в нашей жизни какую-то особую роль,  -
наконец произнесла Лайза, и в ее тихом, звенящем смехе послышался прозрачный
намек.
   Бобби рассмеялся.
   - Купание при луне. Вещь, конечно, потрясающая. Лайза шутливо ударила его
по руке.
   - Я говорила о нас, сенатор. - Она притворилась, что ревнует.  -  Знаешь,
это самое красивое место на острове. Я имею в виду, вот здесь,  в  бассейне.
Это все равно, что плавать у подножия скалы. Дом мне  не  очень  понравился,
хотя фамильное серебро весьма недурно. Но она явно не пользовалась  услугами
художника по интерьерам. Белая виниловая мебель и латунные ручки. Фи!
   - Видно, хорошей придворной дамы из тебя не получится, - заметил Бобби. -
Не хватает почтения.
   - А тебе от этого не тошно?
   -  Понимаешь,  чтобы  заниматься  политикой,  надо  уметь  потворствовать
людским слабостям. Ну и встреча с Хейверсом была полезной. Это - главное.
   - А мы - не главное, Бобби? Бобби не ответил. Вместо этого он  обнял  ее.
Лайза рухнула в его  объятия,  вся  отдавшись  чувству.  У  нее  было  такое
ощущение, будто она - подарок, прекрасный, искренний  дар,  который  слишком
хорош для того, чтобы его упаковывать.
   Бобби приподнял ее к себе и склонил голову к  приоткрытым  навстречу  ему
губам. Его действия были ответом на ее вопрос. В словах нужды не  было.  Но,
целуя Лайзу, Бобби знал, что слова ему подыскать было бы сложно, потому  что
где-то  внутри  он  избегал  их,  так  как  не  знал,  какими  именно   надо
воспользоваться. Лайза Старр.  Что  она  для  него?  Конечно,  возлюбленная.
Никогда раньше его далеко не скудный опыт не приносил ему такой  радости  от
занятий любовью, какую испытал он с Лайзой. К тому  же  она  обладала  душой
чистой, неукротимой, незапятнанной горечью жизненных поражений, -  вовсе  не
душой дешевой оптимистки, которая видит в людях хорошее потому, что не хочет
задуматься над плохим. Ее бурлящий оптимизм давал Бобби заряд бодрости,  был
тоником для ее обветренного неба, и он  чувствовал,  как  под  расковывающим
воздействием Лайзы с него спадают покровы цинизма, в которые  он  так  часто
любил заворачиваться. Смотря на мир ее страстными глазами, Бобби в последние
дни по-новому его увидел. Все это так. Но к чему это ведет? Любовь  ли  это?
Если да, то он испытал ее впервые. Стэнсфилдам  никогда  не  рекомендовалось
влюбляться. Любовь - довольно безответственная штука,  она  часто  открывает
ящик Пандоры  с  гнусными  штучками,  которые  способны  испортить  в  жизни
главное. Конечно, его отец "любил" мать, и  наоборот.  Это  разумелось  само
собой. Мужья и жены любят друг друга - до развода. Однако "влюбляться" - это
дело совершенно иное, мир романов Барбары  Картленд,  в  которых  прекрасные
принцы влюблялись в служанок и бросали свои царства ради любви.  Да,  таковы
условия  игры.  Чем-то  приходится  поступаться.  Чем-то  важным.  Например,
политическим честолюбием. Язык Лайзы сладостно извивался во рту Бобби, и  он
ощутил резкую боль вины, так как понял, что дарит поцелуй Иуды.
   Пока Бобби боролся  со  своими  сомнениями,  Лайза  чувствовала,  как  ее
сомнения отступают. Она сольется с этим прекрасным мужчиной, станет  им.  Их
тела уже соединились, две зажигательные жидкости смешались  в  единой  чаше,
проникли друг в друга, пробежали друг через друга, спаяли их вместе. Их брак
станет  для  мира  лишним  доказательством  того  мистического,  сладостного
причастия, которое объединило их души и скрепило их плоть.  И  когда-нибудь,
как окончательное благословение, появится ребенок - живое  свидетельство  их
потребности слиться воедино. Ее ребенок, его ребенок. Их ребенок.
   Лайза крепко обвила Бобби  ногами  и  вжалась  в  него,  радостно  ощутив
знакомые судороги. Она по-прежнему блуждала по знакомому ей рту,  с  любовью
нащупывая памятные тропки, маленькие уголки  удовольствия,  его  шелковистый
нежный язык. Они будут любить друг Друга прямо здесь, в бассейне,  где  тело
ее в теплой воде станет легким, будто пушинка, а душа будет парить над  ними
обоими, наблюдая желание, жажду и страсть.
   Бобби  замер  на  грани  первого  шага  и,   наслаждаясь   предвкушением,
чувствовал, как она открывается ему. Затем, не в состоянии более  длить  это
ощущение, он толчком вошел  в  глубину  существа  Лайзы,  и  она  благодарно
сомкнулась  над  ним.  На  мгновение  он  застыл,  испытывая  восхитительные
импульсы удовольствия, а потом,  освоившись  в  блаженном  состоянии,  начал
двигаться внутри нее.
   Лайза откинулась на спину, обхватив  руками  шею  Бобби  и  обвив  ногами
талию, в то время как он вдавливался в нее. Ей хотелось  видеть  его  глаза,
его лицо. В лунном свете  она  испытает  все  -  любовь,  восторг,  -  когда
животворная влага изольется в ее тело.
   При каждом толчке она  изгибалась,  поддаваясь  силе  ритма  мужчины,  и,
каждый раз, напрягая мускулы вокруг  источника  своего  удовольствия,  Лайза
смотрела в глаза Бобби. Отрешенность на его лице призвала  ее  к  готовности
принять от  него  дар  -  веки  его  внезапно  опустились,  блеск  в  глазах
потускнел, дыхание стало быстрее, губы полуприоткрылись,  язык  трепетал  на
грани крика упоения. Лайза почувствовала, как Бобби отчаянно впился пальцами
в ее спину, как напряглись ягодицы под ее Пятками, собирая остатки  сил  для
звездного взрыва, который насытит ее душу.
   Лайза приложила ладони к  голове  Бобби,  держась  за  него  одними  лишь
ногами. Нежность и мощь, горение света любви, красота единения. Он почти уже
был у цели.
   Она почувствовала, как ноги ее слабеют, она жадно,  напряженно  наблюдала
за ним с решимостью сохранить это мгновение навечно. Что  бы  ни  случилось,
никто его не отнимет.
   Любовники возопили о своей страсти на  луну,  и  отрешенный,  бесстыдный,
откровенный крик понесся сквозь неподвижный  ночной  воздух  к  безоблачному
небу.

Глава 9

   Для Джо Энн это был вполне обычный день в Палм-Бич. Она проснулась  рано,
около семи часов, и позавтракала в постели. Чай "Эрл Грей", ваза со  свежими
фруктами, несколько тонких  тостов  и  одинокий  розовый  цветок  гибискуса,
плавающий в  маленькой  чаше  севрского  фарфора  в  качестве  украшения  на
подносе.  Гораздо  важнее  завтрака  был  безупречно   свернутый   экземпляр
"Сверкающего листа". Прозванная так за высокое  качество  глянцевой  бумаги,
бело-голубая "Палм-бич дейли  ньюс"  занимала  наиважнейшее  самостоятельное
место в крупной светской игре в Палм-Бич с момента своего учреждения в  1894
году. Разыгрывать карту "Сверкающего листа" можно было  тремя  способами,  и
Джо Энн досконально изучила все три. Во-первых, в высший свет  города  можно
было забраться, только  постоянно  напоминая  о  себе  на  колонках  газеты.
Существенной платой за известность в свете становилась тысяча отпечатков  на
лощеной бумаге,  появившихся  на  свет  в  результате  тысячи  бесцеремонных
вспышек  магния.  Важнейшим  условием  для  приобретения  известности   было
"вращение   там".   С   религиозным   фанатизмом   посещались    бесконечные
благотворительные балы, одни из которых были немного  пышнее  и  престижнее,
чем другие. Самыми главными изо всех считались - Бал  Сердца,  Бал  Красного
Креста, Праздник американского общества по борьбе с раком, и  пропустить  их
было безответственно, со светской  точки  зрения;  однако  быстро  возрастал
престиж  и  других  -  например,  "регулируемого  деторождения"   и   банкет
Нортоновской галереи с танцами. Основное правило для новичков  гласило,  что
болезни котируются  выше  культуры,  -  так,  например,  праздник  института
исследований сетчатки глаза, любовно прозванный "Сеточкой", считался гораздо
более престижным событием, чем бенефис какого-нибудь оркестра  или  балетной
труппы.
   Однако просто "вращаться там" было недостаточно. Вращаться-то было можно,
но вот встать прочно на ноги... Нет, важно было очутиться в центре внимания,
а для этого требовалось документальное подтверждение на  пленке.  Необходимо
было каким-то образом сфотографироваться. В этом заключалась сложность номер
один. Далее, необходимо было найти такого фотографа,  который  обеспечил  бы
публикацию в самой  газете.  Для  этого  следовало  добиться  благосклонного
расположения могущественного редактора светской хроники Шэннона  Доннелли  и
еще более могущественной издательницы Агнессы Эш.  На  самом  первом  этапе,
когда Питер  Дьюк  представил  свою  юную  супругу  чудовищно  недоверчивому
обществу Палм-Бич, Джо Энн считалась виновной до тех пор, пока  не  доказала
свою невиновность. Таковы были правила игры в Палм-Бич. Втереться в  доверие
к стопроцентным американцам Палм-Бич - белым англосаксонским протестантам  -
пытались все  светские  парвеню,  жиголо,  аферисты  и  липовые  европейские
аристократы, пробующие свои силы в  Западном  полушарии,  и  это  обусловило
природную  подозрительность  обитателей  городка.  Начав  с  нуля,  Джо  Энн
принялась обрабатывать фотографов. В качестве жертвы был  выбран  конкретный
человек. Он был молод, доверчив и легко возбудим, - прекрасное сочетание для
женщины, обладающей опытом исключительно в сфере соблазнения мужчин. Бедняга
Джон Дестри был слабохарактерным малым. Он влюбился в Джо Энн после  первого
же головокружительного поцелуя за железнодорожным вагоном Генри Флэглера  на
территории Флэглеровского музея в щекочущей нервы ситуации,  когда  общество
Палм-Бич танцевало и веселилось всего в нескольких футах  от  них.  Джо  Энн
подсекла его, как рыбку, держа леску натянутой, а его - прочно на крючке,  и
в течение двух сезонов Дестри практически больше никого  не  фотографировал.
Вершители  судеб  из  "Сверкающего  листа",  расположившиеся  в   офисах   в
"Ройал-поинсиана", были в определенной степени вынуждены публиковать  снимки
с Джо Энн против собственного желания, и к тому времени, как  пристрастность
Дестри всплыла на поверхность и его освободили, Джо Энн уже прочно стояла на
светской  лестнице.  Далее  она  уже  укрепляла  свои   позиции,   одевалась
продуманно, никогда не выделялась из большинства на публике, и макияж ее был
столь  же  простым  и  прямолинейным,   как   и   ее   общепринятые   правые
республиканские взгляды в политике. По прошествии лет эта тактика  оправдала
себя. Неважно, что время от времени у нее в постели оказывались  женщины  из
числа устроителей торжественных вечеров. Главное, что на публике  образ  Джо
Энн оставался чистым, как исподнее монашенки.
   Следующий и окончательный этап вхождения в общество Палм-Бич,  на  первый
взгляд, казался немного парадоксальным. На несколько лет Джо Энн должна была
полностью исчезнуть со страниц "Сверкающего листа". В разряженной  атмосфере
кроны того дерева, на котором проживали Мэддоки и Фиппсы, любое появление  в
прессе считалось дурным тоном - даже в  колонках  новостей  Агнессы  Эш,  на
которые в  иных  случаях  смотрели  с  благосклонностью.  Это  действительно
выглядело странно, но в то же время имело  сходство  с  жизнью.  Ученичество
завершилось, а целью вступления в крысиные гонки  является  лишь  достижение
такого положения, при котором можно задирать нос и презрительно  фыркать  на
соперниц, занимающих недавно покинутые тобой ступени.
   Нарядившись неброско - простой белый костюм от "Кэлвин Клейн",  прекрасно
сшитый, - Джо Энн пару раз брызнула на себя "Джоем", который выбрала потому,
что не хотела благоухать, как все остальные обитатели Палм-Бич ее  возраста,
которые в данный момент явно предпочитали "Опиум", и спустилась по  лестнице
в огромный мраморный вестибюль, где ее  поджидал  главный  шеф-повар.  В  ее
кабинете, уставленном книгами, они просмотрели  меню  к  вечернему  банкету:
суфле из копченого лосося, говядина по-веллингтонски, и замороженный  десерт
и манго. Для выбора вин к ним  присоединился  главный  дворецкий.  Здесь  ей
приходилось целиком полагаться на опыт англичанина: сухое "Картон Шарлемань"
1973 года - к рыбе, "Лятур" 1961 года - к  мясу  и  "Крюг"  1975  года  -  к
десерту, который высший свет и его  слуги  в  Англии  предпочитают  называть
пудингом.
   - Цветы я оставлю на ваше усмотрение, -  бросила  Джо  Энн  через  плечо,
направляясь  к  "роллс-ройсу".  -  Пусть  пришлют  из  цветочного   магазина
"Эверглейдс". Их лилии на прошлой неделе были очаровательны.
   В святая святых мирового ювелирного искусства по адресу Уэрт-авеню,  340,
Джо Энн долго не размышляла. За тридцать минут в отдельном кабинете в задней
части магазина она набрала драгоценностей на  триста  семьдесят  пять  тысяч
долларов.
   Управляющая магазина "Картье" Джилл Ромео и глазом не моргнула, когда Джо
Энн заявила, что  прямо  сейчас  наденет  кольцо  и  леопардовый  браслет  с
сапфирами и бриллиантами. Она не заикнулась и об оплате, даже  не  попросила
подписать квитанцию, когда Джо Энн поднялась уходить. Главное для "Картье" -
знать своих клиентов. Дьюк - в состоянии расплатиться. Дьюк - расплатится. А
самое главное - Дьюк придет еще раз... и еще, и еще.
   Из прихоти Джо Энн  решила  заехать  в  маникюрный  салон  "Армондс".  Ей
нравилось, когда возятся  с  ее  пальцами.  Через  час,  с  кроваво-красными
ногтями на суперклее, она была готова к легкому ланчу в  "Петит  Мармайт"  -
крабы,  отваренные  на  пару,  и  зеленый  салат  с  настоящим   французским
дрессингом - в компании Ингер Андерсон и ее  очаровательного  супруга  Гэрри
Лоя.
   К двум часам приблизился момент наивысшего наслаждения этого дня. Джо Энн
комфортабельно устроилась во  вращающемся  кресле  из  красного  пластика  в
салоне-парикмахерской "Домейни", а внимательные пальцы Дайно забегали по  ее
длинным светлым волосам. Дайно был великолепен. Главное - он был  надежен  и
понятлив. Отчего так понятливы парикмахеры? Из-за того, что видят за  маской
лицо?  Подавляют  тебя  в  тот  момент,  когда  ты  предельно   расслаблена?
Интимность тесного соприкосновения тел, лишенного сексуальности?  Во  всяком
случае, во многом из-за всего этого. Трудно сказать точнее. Гладкие, сильные
пальцы умело перебирали сверкающие локоны Джо  Энн,  случайно  прикасаясь  к
мочке уха - профессионально, с полным  знанием  своего  дела.  Иногда  Дайно
собирал все волосы  и,  на  мгновение  подняв  их,  наблюдал  за  полученным
эффектом в зеркале, прежде чем бросить их вниз,  словно  снесенные  карты  в
канасте. Джо Энн с наслаждением ощущала себя вовсе не человеком,  а  скорее,
объектом приложения сил, собранием  частей  и  деталей,  которые  необходимо
перекомпоновать так, чтобы внешность  стала  еще  приятней.  Если  бы  любой
другой мужчина  в  мире  заставил  ее  испытать  подобное  чувство,  она  бы
беспощадно уничтожила его. А с Дайно это было просто прекрасно.
   - Я не видел вас со дня похорон. Вы замечательно выглядите, Джо Энн.
   Джо Энн оценила эти слова.  Очаровательно