ся и с отцом, и с дядей, и с Киприаном. Но у нее были и союзники. Был Обри; Оливер, Ксавье и Ана тоже были на ее стороне. Даже Перри, пожалуй, склонялся к тому, чтобы поддержать сестру. Элизе оставалось только молиться, чтобы этого оказалось достаточно.

***

     - Ни слова больше, - оборвал Киприан Ксавье, глядя на своего первого помощника с угрозой. Но Ану не так легко было запугать.
     - А еще говорят, что мужчины сильнее и храбрее женщин, - пробормотала она себе под нос, завязывая на талии тесемки муслинового передника. Она не сомневалась, что Киприан ее прекрасно расслышит.
     - Ты ничего не понимаешь, Ана, так что занимайся своим делом, будь добра, - отрезал Киприан весьма нелюбезным тоном.
     - Смею думать, что Элиза - это мое дело, - парировала Ана, протягивая Оливеру пустое ведро. - Принеси воды, - приказала она юноше и принялась раскладывать на широком кухонном столе зелень и всевозможные пряности. - Мы с Элизой очень подружились. Она мне как сестра, и я восхищаюсь ее мужеством. - Ана подняла голову и устремила на Киприана загадочный взгляд своих темных глаз. - Эта девушка знает, чего хочет, и не боится идти к своему счастью - даже если ее путь усеян препятствиями. О тебе я этого сказать не могу, - резко закончила она.
     Киприан сжал кулаки, испепеляя Ану взглядом.
     - Если бы она хотела остаться, она бы осталась! - рявкнул он. - Она предпочла уехать. Я ее не гнал.
     - Она поехала к своей матери и пригласила тебя на обед! Немного другая картинка получается, правда?
     - Иисусе! - Киприан повернулся на каблуках и ринулся к двери. - Я ухожу.
     - Не забудь свои деньги! - крикнула ему в спину Ана. - Я знаю, как ты ими дорожишь. Надеюсь, они принесут тебе покой нынче ночью - и во все долгие ночи, которые тебе еще предстоят!
     Хлопок дверью был ей ответом, но Ану это ничуть не обескуражило. Ее губы изогнулись в легкой улыбке.
     - Ты не переборщила? - озабоченно спросил Ксавье.
     Улыбка Аны стала шире.
     - Не думаю. Сейчас он слишком уязвлен и зол, чтобы мыслить здраво. Но он опомнится. Ксавье ухмыльнулся и обнял ее.
     - И когда ты успела стать такой мудрой?
     - Ты спрашиваешь меня об этом после всего, что мне пришлось испытать, пока я не научила тебя любить? - рассмеялась Ана. Взгляд ее упал на Оливера, до сих пор стоявшего с пустым ведром в руке, наблюдая за разыгрывавшейся перед ним сценой. - Иди за водой, - снова приказала она. - Если этот Хэбертон согласился подарить Обри корабль и сделать тебя капитаном, это еще не значит, что для тебя здесь уже не осталось работы. - Ана снова улыбнулась Ксавье и добавила: - И знаешь, Оливер, не слишком торопись назад.
     Закрывая за собой дверь, Оливер слышал смех Аны и рокочущее бормотание Ксавье. Ни одному мужчине этого не избежать, думал молодой моряк, шагая к колодцу. Как ни боролся с любовью Ксавье, ему пришлось покориться. Теперь с любовью боролся Киприан. Интересно, чьей любви будет сопротивляться он, спросил себя Оливер, потом рассмеялся. Почему обязательно сопротивляться? Пока он молод, красив, пока у него приветливое, открытое лицо, длинные шелковистые кудри и сильное юное тело, ему нет нужды бояться любви.
     Вдруг Оливер озабоченно нахмурился. У него так давно не было женщины. Ксавье и Ане сейчас не до него, это совершенно ясно, так что он вполне может прогуляться и взглянуть, что может предложить ему в смысле женского общества деревенька на соседнем холме.

***

     На этот раз Киприан не поехал верхом. Он и так прошлым вечером чуть не загнал своего скакуна, так что теперь лишь собственные ноги быстро несли его прочь от коттеджа - так взбесили Киприана слова Аны. Какое право имела эта женщина вмешиваться в его дела?
     Сухое мерзлое жнивье захрустело под ногами - Киприан стремительно шагал по полю. Вдали, за голыми ветвями березовой рощицы, едва виднелся церковный шпиль в Данлопе. Англия зимой отвратительна, подумал Киприан, все кругом такое унылое, все в бурых тонах. Совсем неподходящее место для человека, который сейчас мог бы быть на прекрасном острове Олдерни или на берегах Мадейры, где царит вечный июнь.
     Перед Киприаном показалась груда мусора на обочине дороги - одна из множества мусорных куч, которыми усеяны все дороги и тракты Англии, и он замедлил шаги. Ничто не мешает ему отправиться на Мадейру, сказал себе Киприан, тяжело переводя дух. Он может отплыть сегодня же вечером, если захочет.
     Но как же Элиза?
     Киприан остановился. Может быть, Ана была права и ему следовало принять приглашение Элизы. Элиза хотела его, в этом невозможно было сомневаться. Разве она не пришла к нему вчера - пусть и не без некоторой помощи со стороны Ксавье? Разве не отдала ему всю себя, без колебаний, без остатка? При одном воспоминании о наслаждении, которое он изведал в объятиях Элизы, Киприан почувствовал вспыхнувший жар. Ах, Элиза!
     Он нахмурился, глядя перед собой невидящим взглядом. Если бы она захотела связать с ним свою жизнь... Мысли Киприана смешались, чувства блуждали словно в лабиринте. Всю свою жизнь он построил на ненависти и жажде мести, а теперь будущее обещало ему такое счастье, о каком Киприан даже не мечтал. Но за это будущее Элиза требовала заплатить. Ее семья была частью ее самой, и от этой части она не собиралась отказываться - даже ради него.
     Киприан громко выругался. Почему она не может удовольствоваться им? Им одним? Почему не может забыть о них?..
     Он тут же понял почему. Не в характере Элизы было бросать людей, которых она любила. Она не бросила Обри, когда он попал в плен к Киприану, и точно так же не собиралась бросать никого из своей семьи. Лишь от него она ушла, не оглянувшись.
     Нет, это неправда, подумал Киприан. Элиза вовсе не думала отворачиваться от него. Она протянула ему руку, стремясь сделать его членом своей семьи.
     - О господи, - пробормотал Киприан, вцепившись обеими руками в свою шевелюру. Звонкий детский голос и возбужденный собачий лай привлекли его внимание. Киприан оглянулся и в нескольких футах от себя увидел мальчика с огромной вязанкой хвороста на спине. На вид мальчик был одних лет с Обри. Несмотря на свою громоздкую ношу, он бежал вприпрыжку за лохматой смешной собачонкой, белой в коричневых пятнах.
     Киприана эта парочка не заметила: песик сосредоточенно рыскал по обеим сторонам тропинки, вынюхивая зайца или, на худой конец, полевую мышь, а мальчик ревностно следил за успехами своего мохнатого товарища.
     - Ищи, Спот, ищи! Ой, вон он, вон он! Ату его! Ату его, старина!
     Пес рванул вдогонку за каким-то невидимым существом, шуршавшим в пожухлой траве. Мальчик ринулся было вслед, но тяжелая вязанка закачалась на его спине и рухнула на землю, увлекая сорванца за собой.
     Песик тут же вернулся к своему юному хозяину и запрыгал вокруг него, отчаянно маша хвостом и пытаясь лизнуть его в нос. Тот поднялся, похваливая собаку:
     - Хороший мальчик! Ты ему задал жару, малыш! - Парнишка уже почти приладил вязанку обратно на спину, когда раздался резкий свист, заставивший его повернуть голову: - Я здесь, па!
     Киприан, молча стоявший все это время за кучей мусора, увидел на вершине холма дровосека, толкавшего перед собой маленькую двухколесную тачку.
     - Дэнни, сынок, иди сюда! Полезай-ка в тачку, отсюда дорога вниз пойдет.
     Дровосек поднял мальчика вместе с его ношей и посадил в тачку, и без того уже тяжело нагруженную. Вся компания начала спускаться с холма, пробираясь через поле по тропинке, протоптанной коровами.
     До Киприана донеслись детский смех, басок отца, что-то отвечавшего сыну, радостное тявканье собаки. Он не вслушивался в разговор; совсем другое привлекло его и заставило не отрываясь провожать взглядом маленькую процессию, медленно продвигавшуюся к деревне: особая теплота, которую, казалось, излучали эти двое. Отец и сын.
     Киприан был столько лет одержим мыслью о своем собственном отце, ненавистью к этому человеку, что не видел больше ничего вокруг. А вот теперь он вдруг представил себя в роли отца - настоящего отца, не доказывающего кому-то, что он справится с этой ролью лучше, чем Ллойд Хэбертон, а находящего счастье в своем ртцовстве, наслаждающегося отцовством как таковым, а не как еще одним способом мести Хэбертону.
     Он хочет стать отцом, понял Киприан, глядя, как идут к себе домой крестьянин и его сын. Он хочет вот так же провести день со своим сыном - или дочерью - и вечером вернуться домой, замерзшим, но веселым, к себе домой, к жаркому очагу и любящей жене.
     К Элизе.
     Киприан расправил плечи, словно огромная тяжесть свалилась с них. Одна мысль о детях, которых родит ему Элиза, наполнила ликованием самые потаенные уголки его сердца. Он никогда не хотел этого ни от какой другой женщины - и знал, что никогда не захочет. В его мыслях наконец наступила долгожданная ясность, и он понял, что Элиза означала для него все: любовь, дом, семью. Она была будущим, которое ждало его с распростертыми объятиями. Ему нужно было только протянуть руку.
     Мысль о том, что он должен был для этого сделать, о неизбежном общении с отцом по-прежнему приводила его в ярость. Но ради жизни с Элизой...
     Киприан глубоко вдохнул ледяной воздух и решительно отогнал сомнения. Дровосек и его сын уже скрылись из виду, спустившись с холма, но всю дорогу, пока Киприан шел обратно к коттеджу, образ этой пары стоял перед его глазами. Сейчас они, должно быть, уже дома, улыбающаяся женщина встретила их, усадила поближе к огню и, накладывая полные миски тушеного мяса, принялась расспрашивать, как прошел день. Какое простое, но восхитительное удовольствие: обедать вместе с теми, кого любишь!
     Киприан вдруг обнаружил, что не может дождаться, когда наступит час обеда.

29.

     - Не вижу необходимости прихорашиваться ради этого... этого бандита... этого ублюдка, которого муж твоей сестры навязал на нашу голову! - донесся до Элизы гневный крик отца.
     Мать что-то ответила, но Элиза мало что могла расслышать через дверь, соединявшую ее комнату с комнатой родителей, разве что слова ?блудный сын? и, кажется, ?человеку свойственно ошибаться?.
     - Если бы ты продолжала цитировать Библию, а не дурацкие слова какого-то давно умершего поэта, может быть, я бы еще и прислушался... - Не дождавшись окончания этой тирады, Элиза решительно постучала в дверь.
     - Можно войти? - крикнула она и, не дожидаясь ответа, повернула дверную ручку.
     Отец уже успел обуться, пристегнуть подтяжки и продеть яшмовые запонки в манжеты белой рубашки. Теперь он сердито глядел на жену, помогавшую ему завязать шелковый галстук цвета бургундского вина. Полосатый жилет и черный сюртук дожидались своей очереди. Мать Элизы была уже полностью одета. Платье цвета голубиного горла с белоснежными накрахмаленными воротничком и манжетами и корсажем, отделанным пурпурной тесьмой, красиво облегало ее статную фигуру. Пурпурный шарф, уложенный легкими складками на плечах, был завязан на груди пышным бантом. Несмотря на то, что этому наряду было далеко до роскошных туалетов, которые Констанция Фороугуд надевала на приемы в Даймонд-Холле, мать была прекрасна, как всегда. Вообще родители Элизы выглядели элегантной великосветской парой до кончиков ногтей, и, странным образом, это лишь подхлестнуло закипавший в ее душе гнев.
     - Никогда больше не называйте его ублюдком! - выпалила она, свирепо глядя на отца. - Никогда - если хотите качать на коленях моих детей.
     Элиза и сама не знала, почему ей пришла в голову именно эта угроза, но желаемый результат был достигнут: отец мгновенно замолчал, изумленно раскрыв рот.
     - Элиза! - потрясенно воскликнула мать. Она бросила подозрительный взгляд на живот Элизы, потом подняла испуганные глаза на лицо дочери.
     - Нет-нет, мама, - успокоила ее Элиза. - Я еще не ношу ребенка Киприана. Но я хочу этого. Я хочу наполнить его дом и его сердце детьми. Вашими внуками, - уточнила она, чувствуя, как гнев стихает и на смену ему в ее душе поднимается волна нежности. Одна мысль о Киприане, качающем колыбель, в которой спит их ребенок, наполнила сердце Элизы такими сильными и странными чувствами, что она чуть не задохнулась от любви к нему - и к его будущим детям. Их детям. - Элиза вздохнула и неуверенно улыбнулась родителям. - Пожалуйста, будь мил с ним, папа.
     Джеральд Фороугуд наконец закрыл рот, закашлялся и отвернулся. Как же ему трудно, поняла вдруг Элиза, глядя, как отец ощупью надевает жилет и трясущимися руками застегивает пуговицы. Ведь еще не прошло и двух месяцев с того дня, когда он неохотно согласился отпустить ее, свою болезненную дочку, к чужим берегам - лечиться. И вот она вернулась, изменившаяся настолько, что разум его отказывался это постичь. Элиза никогда в жизни не кричала на отца, никогда не пыталась противиться его воле. А теперь она ругалась, как торговка рыбой, во всю мощь своих легких, здоровых как никогда, и вешалась на шею человеку, у которого, по мнению Джеральда Фороугуда, не было ни имени, ни состояния, и ни малейшего понятия о чести.
     Элиза вдруг ощутила совершенно неуместное желание смущенно хихикнуть. Учитывая все обстоятельства, ее родители еще хорошо держались, подумалось ей.
     Внимательно посмотрев на отца и мать, Элиза внезапно увидела в них тех, кем они были на самом деле: не людей, намеревающихся во что бы то ни стало помешать ей найти свою любовь и счастье, а родителей, любящих ее так же, как она когда-нибудь будет любить своих детей. Они желают ей счастливой и спокойной жизни, вот и все. Но Элиза твердо знала, что только Киприан может дать ей это. Только с ним она сможет обрести счастье и покой, которых желают ей отец и мать. Оставалось только убедить в этом их.
     Огромная любовь к ним затопила сердце девушки, и с радостным возгласом она кинулась в объятия своих родителей.
     - Я так люблю вас обоих, - прошептала она, задыхаясь от наплыва чувств. - Вы были мне такими хорошим родителями, а я всегда была несносной...
     - Ты никогда не была несносной, - нежно сказала Констанция, обнимая дочь и гладя ее по голове.
     - Я вечно болела.
     - Но теперь ты здорова, - вставил Джеральд, целуя Элизу в лоб и немного неловко, но ласково похлопывая ее по плечу.
     Элиза улыбнулась ему сквозь слезы:
     - Да, теперь я здорова и стала достаточно взрослой, чтобы понимать, куда зовет меня мое сердце. Подожди, - остановила она отца, прежде чем тот успел прервать ее. - Я знаю, ты думаешь, что я совершаю ужасную ошибку. Но ты забываешь, какой пример вы с мамой всегда показывали мне, и Леклеру, и Перри. Для нас - и для любого, кто вас знает, - всегда было очевидно, что вы обожаете друг друга. И совершенно естественно, что ваши дети хотят теперь встретить в своей жизни такую же любовь, крепкую и незыблемую, как скала. Именно такую любовь я испытываю к Киприану.
     Ее глаза встретились с широко раскрытыми, сияющими глазами Констанции, и она поняла, что мать на ее стороне. Женщины распознают настоящую любовь инстинктивно и всегда следуют ее велениям. Только мужчины вечно пытаются спорить и сопротивляться ей.
     - Ты, может быть, и любишь его. Я не сомневаюсь в искренности твоих чувств. Но вот он... - Джеральд замолчал и снял руку с плеча дочери.
     - Он тоже любит меня, папа, - не сдавалась Элиза. - Единственное препятствие для него - моя семья, дядя Ллойд главным образом, - поспешила добавить она.
     - Что ж, боюсь, твой дядя Ллойд никуда не денется. Он всегда будет оставаться твоим дядей и членом нашей семьи, нравится это твоему... твоему капитану или нет.
     Элиза прижалась к отцу и взяла его за руку.
     - Киприан примирится с этим, папа. Ему просто нужно время.
     - Хм... Ты так говоришь потому, что тебе хочется в это верить. А он ведь может даже не появиться сегодня вечером.
     Это сердитое замечание разом пробудило все затаенные страхи Элизы. Что, если Киприан действительно не появится? Что, если она ошибалась и их любви окажется недостаточно для того, чтобы победить многолетнюю ненависть Киприана к своему отцу?
     Мысль эта была для Элизы нестерпима, и, призвав на помощь весь свой оптимизм, она храбро улыбнулась:
     - Он будет здесь, вот увидишь. Не успеет закончиться этот вечер, как мы сделаем первый шаг через пропасть, разделяющую нас, и ты поймешь, почему я так люблю Киприана.
     Отец не ответил. Он повернулся к висевшему на стене зеркалу в простой дубовой раме и стал тщательно поправлять галстук. Мать вздохнула и послала Элизе теплую, обнадеживающую улыбку. Вдруг раздался громкий стук в дверь холла, заставивший всех троих вздрогнуть и резко повернуть головы.
     - Он здесь! - выдохнула Элиза, и сердце ее радостно забилось.
     Однако в следующий момент ее младший брат Перри принес неприятное известие:
     - Дядя Ллойд велел сказать, что он решил принять твое приглашение, папа. Он будет обедать с вами сегодня.
     - Папа, нет! - воскликнула Элиза. - Если его отец будет здесь...
     - То что? Выйдет наружу его истинная сущность? Лучше уж сразу узнать, как человек, за которого ты собираешься замуж, будет относиться к твоей семье. Ко всей твоей семье.
     - Но это нечестно! - запротестовала Элиза. - Мама, пожалуйста! Неужели ты не понимаешь?
     - Ах, Элиза, конечно, я понимаю. Но я согласна с твоим отцом. Если твой Киприан любит тебя так же сильно, как ты любишь его, он преодолеет свой гнев. Его любовь убьет злобу, и вы оба сможете начать совместную жизнь, не омраченную никакими темными тучами.
     - Но, мама... - Элиза остановилась, увидев непреклонное выражение на лицах отца и матери. Они уже все для себя решили, поняла девушка; теперь дело было за Киприаном, только за ним одним. Жизнь в ненависти стояла против обещания будущей жизни в любви.
     Идя вслед за родителями через тускло освещенный холл к двери отдельного кабинета, заказанного ими на сегодняшний вечер, Элиза изо всех сил пыталась убедить себя, что любовь всегда торжествует над ненавистью, но ей все-таки было страшно. Киприан был человеком сильных чувств. Он любил и ненавидел с таким неистовым пылом, который временами даже пугал. Элиза полюбила в нем эту пылкость, но сейчас ее сердце трепетало от ужаса перед непредсказуемостью Киприана. Что ж, скоро она должна была узнать, что сулит ей грядущая жизнь. Скоро ее душе суждено было исполниться либо неописуемой радости, либо невообразимого горя.
     Когда Элиза садилась за красиво сервированный стол, сердце ее стучало часто и неровно, словно у испуганной птички. ?Пожалуйста, - молила она то ли бога, то ли Киприана. - Пожалуйста, приди ко мне, и пожалуйста, пожалуйста, скажи, что останешься со мной навсегда?.

***

     Элиза нервно расхаживала по комнате. Ее дядя приканчивал третий стакан вина. Мать складывала и снова расправляла квадратную льняную салфетку, а отец, наверное, уже в сотый раз вытаскивал из кармана часы.
     Дверь скрипнула, и Элиза встрепенулась. Но ее надежда тут же сменилась отчаянием, ибо это была всего лишь миссис Дули, жена хозяина гостиницы.
     - Могу я подавать первое блюдо?
     - Да...
     - Нет! - перебила своего дядю Элиза. - Нет. Мы ждем еще одного гостя.
     - Который не придет, - проворчал дядя Ллойд.
     - Он придет, - твердо сказала Элиза. - Ступайте, - приказала она растерявшейся женщине. - И когда гость прибудет, немедленно проводите его сюда.
     Дверь, осторожно звякнув, закрылась. Тишина вновь воцарилась в скромно обставленной столовой.
     Элизе вдруг подумалось, что больше всего переживаний выпадало на ее долю всегда именно в столовых и всегда из-за мужчин. Взять хотя бы ее день рождения, когда она так мучилась из-за помолвки с Майклом. Прекрасный, галантный Майкл! Он заслуживал любви самой лучшей из женщин. Элиза от души надеялась, что ее бывший жених скоро найдет себе достойную спутницу жизни.
     Но сегодняшнее ожидание в скромной маленькой гостинице в Лайм-Риджисе было куда мучительнее, чем все те часы, которые она провела в страхе, думая о предстоящей свадьбе с Майклом Джонстоном. Время обеда давно настало. Киприану уже давно пора было прийти. Если бы здесь были Обри и ее братья!