нь ясно представляла, где его искать. Кое-какие сведения удалось выудить у Седрика под различными благовидными предлогами. Она узнала, что в холодное время года неженатые слуги ночуют в главном зале или в нишах на лестничных площадках. В теплые месяцы многие из них предпочитают спать в конюшнях. Пажи располагались на ночлег в пристройках, примыкающих к помещениям для рыцарей. Для немногочисленной женской прислуги находились закутки поблизости от кухни или тех мест, где требовалось их присутствие.
     В парадной зале и вблизи нее Черного Меча не было. Впрочем, здравый смысл подсказывал Розалинде, что сэр Эдвард не позволил бы человеку, которого считал опасным, свободно разгуливать по замку. Отец крайне неохотно согласился пощадить жизнь Черного Меча и, как было ей совершенно ясно, намеревался наблюдать и выжидать, чтобы тот совершил хоть какую-нибудь ошибку. Из всего этого следовало, что Черного Меча поместили где-нибудь в конюшне.
     Сердце у Розалинды забилось сильнее, когда она приблизилась к темной громаде главной конюшни. Из открытого ставня просачивался слабый свет, но вокруг все было окутано мраком и тишиной. Осторожно продвигаясь вдоль бревенчатой стены, она нащупала грубую раму ворот, помедлила и перевела дух. Тебе нечего бояться, успокаивала она себя. Она у себя дома, здесь она в безопасности. Он не сделает ей ничего плохого. Не посмеет.
     Но по спине у нее пробегал озноб, и тихий дразнящий голос нашептывал, что вовсе не страх перед грубой силой был тому причиной. Его руки не сделали ей никакого вреда, наоборот, они ласкали ее с упоительной нежностью. Упаси меня. Боже, от таких ласк, молилась она, чувствуя, как участилось ее дыхание. Впору было повернуться и унести отсюда ноги, но она слишком хорошо понимала, какие адские муки он сейчас терпит, и эта мысль заставила ее шагнуть в проем ворот. Сегодня ему не до мести и не до страсти, подбодряла она себя. Сейчас он способен мечтать только об одном - об избавлении от мук, а надежда на избавление находилась у нее в руках.
     Конюшня была скудно освещена единственной мерцающей свечой в убогом фонаре. Не зная точно, где искать Эрика, Розалинда направилась к слабому золотистому огоньку. В стойлах вдоль стены дремали могучие боевые кони, и она старалась проскользнуть мимо них как можно тише. Фонарь был подвешен у входа в последнее стойло; добравшись до него, Розалинда остановилась. Она услышала приглушенные голоса: здесь кто-то был. Преодолевая страх, она сделала еще несколько шагов и наконец смогла окинуть взглядом все освещенное пространство. И хотя света было вполне достаточно, чтобы разглядеть открывшуюся ей картину, - Розалинда глазам своим не поверила. Черный Меч, обнаженный до пояса, сидел на перевернутом ящике, а какая-то девка стояла перед ним, положив руку ему на плечо. И что совсем уж отвратительно, эта потаскушка наклонилась к нему, так что у него имелась полная возможность заглянуть в вырез просторной блузы и вдоволь налюбоваться зрелищем перезрелых грудей!
     С некоторым удовлетворением Розалинда отметила, что глаза у него были закрыты, но это служило весьма слабым утешением. Девица, несомненно, явилась сюда, чтобы облепить его страдания, но вот какого сорта утешение она могла ему предложить - на этот вопрос Розалинда затруднилась бы ответить. Оба были настолько поглощены своими занятиями - она издавала тихие, воркующие звуки и гладила его по плечу, а он пытался найти позу поудобнее, вздрагивая при каждом движении, - что Розалинда уже начала прикидывать, долго ли ей придется дожидаться, пока они соизволят ее заметить. Но когда девица потянулась за обрывком старой попоны с очевидным намерением стереть пот со спины Черного Меча, Розалинда не выдержала:
     - Не смей, оставь эту дрянь!
     Две головы сразу же повернулись в ее сторону. Девица быстро приняла раболепно-виноватый вид и подтянула ворот блузы повыше, а на лице Черного Меча выражение мгновенной настороженности уступило место любопытству, а потом едва ли не удовлетворению. Но надо всем возобладала подозрительность - глаза у него сузились, а в голосе прозвучал сарказм.
     - Какая жестокосердая парочка - вы с вашим отцом. Он заботится о том, чтобы от несправедливой порки остались раны поглубже, а вы - чтобы никто не вздумал эти раны врачевать. Вы не хотите, чтобы заботы этой доброй девушки принесли мне хоть какое-то облегчение? - закончил он с плохо скрытой издевкой.
     Она была слишком возмущена, чтобы найти достойный ответ.
     - Ее заботы... Ее заботы!.. - Розалинду словно прорвало. - Если ты хочешь, чтобы раны загноились, тогда, сделай одолжение, пусть она позаботится о тебе с помощью этой грязной тряпки!
     Если бы насмерть перепуганная девица не вылетела из конюшни со всей быстротой, на какую была способна, то, вероятно, это сделала бы сама Розалинда. Но теперь, кота девица молча метнулась к выходу и скрылась из виду, она осталась лицом к лицу с Черным Мечом и под его угрюмым взглядом не сразу даже смогла вспомнить, зачем его искала.
     Долгим и тягостным было мгновение, когда он просто смотрел на нее. Затем он поднялся на ноги - могло показаться, что это движение далось ему без всяких усилий, но она-то знала, чего оно ему стоило - и бросил ей в лицо:
     - Какого дьявола тебе здесь надо?
     В тесных стенах, под низко нависающим потолком конюшни. Розалинда внезапно ощутила угрозу, которая исходила от могучего человека, возвышавшегося перед ней. Он был жестоко избит. Он нуждался в помощи. И все-таки он внушал страх.
     - Ну? - глумливо торопил он ее. - Ты пришла сюда с какой-то целью, вот и выкладывай, что у тебя на уме. Или я могу заподозрить, что тебя привела сюда одна лишь ревность? - Он насмешливо улыбнулся. - Трудно представить себе, что новобрачная вроде тебя будет долго терпеть, пока ее супруг развлекается с молочницей.
     Это наглое предположение, да еще вкупе с его скрытым смыслом, привело Розалинду в неописуемую ярость.
     - Я не новобрачная, и уж во всяком случае ты не мой супруг!
     И мне нет никакого дела до того, что ты... что ты...
     - Осторожнее, моя милая жена. - Он умышленно продолжал дразнить ее. - У стен, как говорится, есть уши. Неужели тебе хочется выставить напоказ наши супружеские разногласия?
     Чтобы его слова звучали еще более оскорбительно, он вопросительно изогнул бровь с видом шутовского превосходства.
     - Это не супружеские разногласия, - прошипела Розалинда, бросив, однако, испуганный взгляд через плечо в тот конец конюшни, который тонул в темноте. - Это не супружеские разногласия, - повторила она уже тише, но не менее твердо. - Это... это... это чистейшее отвращение!
     Она вызывающе смотрела на него: пусть только попробует отрицать, что он не внушает ей отвращение. Какая-то часть ее души твердо стояла на своем, готовая утверждать и доказывать до хрипоты, что он ей по-настоящему отвратителен и противен. Но все тот же слабый голос пробивался через ее оборонительные рубежи и нашептывал, что не все в Эрике так уж сильно ее отталкивает. И отмахиваться от назойливого голоса с каждой минутой становилось все труднее и труднее. Черный Меч был так подавляюще мужествен, он обладал властностью и даром повелевать. Она стояла , перед ним в этом тесном закутке и чувствовала, как заливает ее горячая волна воспоминаний о его пылких объятиях. В довершение всех бед его мысли, казалось, следовали тем же путем: серые неумолимые глаза медленно скользили по ее фигуре, словно запоминая каждый изгиб ее тела. Заключенная, как в броню, в плотное шерстяное платье с высоким воротником, Розалинда чувствовала всю силу его взгляда и не находила от него никакой защиты. Внезапно она ощутила, как обволакивает ее аура его мужского присутствия, и задохнулась от запретных воспоминаний и греховного желания. Их глаза встретились, и в его взгляде она прочла обещание-угрозу того, что будет потом, В паническом страхе она отступила на шаг, понимая только одно: надо спасаться, пока не поздно. Но Черный Меч оказался проворнее. Словно прочитав ее мысли, он быстрым движением схватил Розалинду за руку. Оба флакона с приготовленными ею целебными снадобьями упали на слой соломы между ними. Он взглянул на них, потом поднял глаза.
     - О, это для меня? - спросил он с насмешливой галантностью. - Моя лесная нимфа вернулась, чтобы исцелить мои раны? Может ли такое быть? Неужели я вижу перед собой ту самую девушку, которая пожелала подставить меня под кнут? Ах, кровь Христова, как видно, красавица чувствует себя виноватой, если приходит с целебными мазями. - Он потянул ее за руку и привлек поближе к себе, как она ни упиралась. - Это правда, моя дикая роза? Тебя удручает мысль о глубоких следах, которые оставили твои острые шипы?
     - Это не моих рук дело, - запротестовала она, безуспешно пытаясь освободиться от его железной хватки. - У меня нет причин, чтобы считать себя виноватой!
     Но на самом деле она считала себя виноватой, и к ее немалой досаде он каким-то образом это знал,
     - Ты чувствуешь свою вину, - уверенно возразил он. - Но это не более того, что чувствует любая знатная дама. Мужчина рискует жизнью и вечным блаженством, а прекрасная дева рукоплещет и подбодряет его радостными возгласами. И только когда смолкают фанфары и ликованию приходит конец, ее настигает печаль о ранах, которые он получил. - Он резко выпустил ее руку и цинично усмехнулся:
     - Что ж, моя прекрасная Роза, ты можешь загладить свою вину.
     Он повернулся к ней спиной и распрямил плечи.
     - Нанеси бальзам на мои раны. Боюсь, однако, что он будет обжигать сильнее, чем любой кнут.
     Первым побуждением Розалинды было немедленно повернуться и удрать. Но вид ужасных красных рубцов, пересекающих его спину, и струпьев запекшейся крови пригвоздил ее к месту. Эти отметины, на которые страшно было смотреть, достались ему из-за нее. Из-за нее он претерпел невыразимые муки и продолжает их терпеть. Несмотря на страх перед ним, несмотря на недоверие к его побуждениям, она не могла оставить его без помощи. Ненависть переплавилась в нестерпимый, удушающий стыд, и слезы набежали на глаза, когда она наконец наклонилась, чтобы поднять упавшие флаконы.
     - Мне... мне нужна вода, - прошептала она, обращаясь к этой широкой неподвижной спине. - Я сейчас же вернусь.
     Она схватила стоявшее поблизости ведро и умчалась в темноту. Но если Розалинда и рассчитывала найти хоть какое-нибудь утешение в безлюдной ночи, ей пришлось горько разочароваться. Когда она возвратилась с водой в конюшню, в горле стоял комок и сердце билось неровно, правда слезы высохли и руки больше не дрожали.
     Черный Меч стоял на том же месте, хотя, на ее взгляд, стоял не так неестественно выпрямившись, как раньше. Однако при ее появлении он снова напрягся, и голос его зазвучал столь же насмешливо.
     - Готовы начать, миледи? - спросил он, делая особенно издевательское ударение на последнем слове.
     Но Розалинда не вскипела ответным гневом. Она была слишком подавлена трудной задачей, которую сама поставила перед собой, и слишком измучена раскаянием.
     - Ты можешь сесть? - неуверенно спросила она. После секундного колебания он уселся на тот же ящик. Спина Черного Меча являла собой поистине устрашающее зрелище. При всех своих талантах целительницы и опыте врачевания, Розалинда так и не научилась справляться с дурнотой, которая накатывала на нее при виде разорванной кожи. Она понимала: сейчас, именно сейчас она обязана преодолеть свой ужас и выполнить все, что положено. Больше всего ее страшило то, что для лечения его ран придется произвести такие действия, от которых сначала ему станет еще больней. Но с этим ничего нельзя было поделать, и, глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, она приступила к своей миссии.
     - Будет больно, - тихо предупредила она, после того как оторвала большой кусок полотна от подола своей сорочки и намочила этот кусок в холодной воде. Затем, стиснув зубы в предвкушении того, что неминуемо должно было последовать, она прижала мокрое полотно к рубцам у него на лопатках. Она почувствовала, как он вздрогнул. У нее самой тоже что-то дрогнуло внутри, и дурнота подкатила к горлу. Но он не издал ни единого звука, и она тоже была обязана держать себя в руках. Бережно касаясь его, она быстро размочила засохшие струпья и смыла их со спины. В какой-то момент ей пришлось опереться рукой на его плечо, и, как ни странно, тепло и твердость этого плеча, которого не коснулся кнут, дали ей силы, чтобы продолжать. Вдоль позвоночника, поверх литых мускулов, она проводила намоченной тканью, смывая кровь, грязь и клочья свисающей кожи. За этим последовало ополаскивание чистой водой, и наконец она осторожно нанесла бальзам на раны и рубцы, ощущая, как размягчается и тает мазь, согреваемая теплом его кожи. Только когда Розалинда благополучно завершила свою миссию, напряжение хоть немного отпустило ее, и, должно быть, он это почувствовал.
     - Хорошо сработано, миледи, - тихим и слегка охрипшим голосом похвалил он ее. - Но знаете ли вы, что легчайшее прикосновение пальцев прекрасной девушки может оказаться куда более мучительной пыткой для мужчины, чем самое суровое бичевание?
     Она рывком выпрямилась и уставилась в его затылок.
     - Такой же мучительной, как петля палача?
     Он слегка повернул голову, чтобы встретить ее взгляд.
     - Об этом я не могу судить с уверенностью, поскольку не располагаю точными сведениями.
     - Зато я располагаю! - не выдержала она, до глубины души уязвленная тем, что, даже терзаясь болью, он мог еще над ней смеяться. - Те люди, которые висели там, они... они задыхались... и корчились. Ты слышал их хрипы! И это могло случиться с тобой! Почему ты не можешь удовольствоваться тем, что остался в живых?
     Дав волю вспышке гнева, растерянности и жутких воспоминаний, Розалинда не сразу почувствовала, как на глаза набежали слезы. Когда они сорвались с темных ресниц и покатились по щекам, она смахнула их тыльной стороной ладони, досадуя оттого, что расплакалась при нем. Но когда она повернулась и устремилась к выходу, он встал и снова взял ее за руку. Они стояли, не в силах отвести глаза друг от друга, но мгновение миновало, и он еще крепче сжал ее руку, а глаза у него опасно сузились.
     - Я весьма рад, что остался в живых, миледи. Но - "удовольствоваться"? Я удовольствуюсь только тогда, когда то, что мое по праву, станет действительно моим.
     - Но... я пыталась добиться, чтобы ты получил обещанную награду... - запинаясь, проговорила Розалинда. - Я действительно пыталась...
     - А как насчет тебя самой? - перебил он ее. - Ты моя, потому что принесла обет по обряду весеннего обручения. - Его глаза пронзали ее с пугающей силой. - Ты моя по праву владения.
     - Нет, - прошептала она, не желая признавать убийственную правду его слов. - Нет, я - не чье-то владение, и уж во всяком случае не твое.
     Она так говорила, но слова ничего не могли изменить. Молчание тянулось долго, и наконец он выпустил ее руку.
     - Кто скажет правду твоему отцу? Ты или я? - спросил он тихим и спокойным голосом, в котором, однако, ей явственно слышалась угроза.
     - Неужели ты говоришь всерьез? - ахнула она. - Ты же понимаешь, что это - твой смертный приговор!
     - Ты скажешь ему, что мы муж и жена - воистину и без оговорок, - или я скажу? - настаивал он, словно и не слышал ее возражений.
     - Я стану все отрицать... - Розалинда медленно покачала головой, глядя ему в глаза. - Ты безумец, - прошептала она, заметив, какую угрюмую решимость выражает его лицо. - Он же убьет тебя! Ты даже не успеешь рассказать ему все до конца!
     - Ему, несомненно, ничуть не больше, чем тебе, захочется, чтобы правда вышла наружу, - едко парировал он. - Но я... - Он осекся и помрачнел. - Есть дела, которыми я должен заняться незамедлительно. Дела, которые я не стану откладывать.
     Он потянулся за рубашкой и снова насмешливо улыбнулся:
     - Посудите сами, леди Розалинда. Если он так кровожаден и если он прикончит меня за то, что я открою ему правду, то вы по крайней мере от меня избавитесь. Но ведь в конечном счете именно этого вы желаете больше всего, разве не так?
     Розалинда была совершенно растеряна и сбита с толку этим парадоксальным рассуждением. Она вообще не могла бы сказать, чего хочет от этого человека, но одно не подлежало сомнению: она не хотела, чтобы его прикончили, и уж тем более - по воле ее отца.
     - Я не хочу твоей смерти, - ответила она еле слышно. Он слегка вскинул голову, и его брови скептически поднялись.
     - Ты отвергаешь меня как супруга, но не хочешь моей смерти, - принялся он размышлять вслух, словно прикидывая на руке вес какого-то груза. Потом его взгляд стал более острым, а голос резким. - К сожалению, выбора у нас нет. Если правда выплывет на свет, то, по твоим словам, в живых меня не оставят. Но и без правды я жить не могу. Так что, сама видишь... - Он еще раз усмехнулся и подвел итог:
     - Среднего пути нет и быть не может. Ты можешь выбрать то или другое - и ничего больше.
     - Но почему? - закричала она, растерянная как никогда. - Почему ты оставляешь только эти две возможности? Почему ты не можешь согласиться...
     - Потому что ты дала обет, - прервал он ее вопросы; Он выронил рубашку и схватил Розалинду за руки. - Потому что мы заключили брак по обряду весеннего обручения. - Он наклонил голову, и его опаляющий взгляд встретился с ошеломленным взглядом Розалинды. - Потому что ты моя жена. Моя.
     И тогда его губы прижались к ее губам с таким пылом и напором. что она едва устояла на ногах. Гнев, боль, желание - все вспыхнуло и перемешалось в этом поцелуе. Он был немилосердно требовательным, он вынуждал ее рот раскрыться, и язык Эрика проскользнул между ее губами, которые вдруг стали такими послушными... Не осталось протестов, не осталось страха - они расплавились в огне его страсти. И даже жестокая сила поцелуя, его непререкаемая властность, как ни странно, делали ее все более мягкой и податливой, и. наконец она прильнула к нему, забыв обо всем в его объятии.
     Голова у нее кружилась и трудно было дышать, когда он наконец чуть отстранился. Их глаза встретились, и в это мгновение Розалинда почувствовала, что ему словно бы открылась какая-то ее тайна, - словно она чем-то выдала себя. Потом он улыбнулся, и это зыбкое ощущение сменилось уверенностью. Она высвободилась из его рук, смущенная и испуганная хаосом собственных чувств.
     - Не надо ни от чего отрекаться. Роза. О нашем союзе должны знать все. Я и так слишком долго болтался у твоих юбок, а есть неотложные дела, которые требуют моего внимания.
     Он запнулся и помрачнел. На какой-то момент он, казалось, сбился с мысли.
     Зато Розалинда обрела голос.
     - Болтался у моих юбок?!! - яростно повторила она. - Как ты смеешь укорять меня за твою собственную глупость? Нет, ты в самом деле совершенно безумен!
     - Может быть, и так. Роза. Время покажет. Поэтому беги к отцу и расскажи ему все. Расскажи, как я поцеловал тебя в конюшне. Расскажи, как я занимался с тобой любовью в лесу. - Увидев, как широко раскрылись от возмущения ее глаза, он рассмеялся:
     - Расскажи ему, что мы - муж и жена, или об этом расскажу я. И тогда моя кровь будет на твоей совести.
     Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения Ро-залинды. Она вылетела из конюшни и помчалась не разбирая дороги, а в ушах все еще отдавались его издевательские слова и оскорбительный смех. Она пересекла пыльный двор, добралась до парадной залы и, миновав ее, поднялась по узкой каменной лестнице в восточную башню. Но, даже укрывшись в спасительной тишине своей комнаты и заперев дверь на засов, она не нашла утешения.
     Розалинда быстро разделась и заплела длинные волосы в одну толстую косу, но еще долго не могла отдышаться.
     Нельзя было открывать отцу правду. Но не примет ли дело еще более скверный оборот для Черного Меча, если он сам обо всем расскажет? Конечно, он злодей и преступник и заслуживает любой кары, какую бы ни послала ему судьба, но она не могла допустить, чтобы его снова обрекли на муки. Раздираемая этими противоречивыми чувствами, Розали