на почувствовала, что полотняный платок соскользнул у нее с головы и волосы непокорным потоком хлынули вниз. Эрик шумно вздохнул и погрузил руки в волшебный темный водопад. Но она была слишком растревожена, чтобы еще хоть на секунду продлить это объятие.
     - Не... не надо... - прошептала она, пытаясь вырваться из-под власти завораживающего тепла его рук. - Кто-нибудь может увидеть...
     Она внезапно смолкла, устрашенная тем, что ей пришел в голову только такой жалкий резон. Она должна была сказать совсем другое. Но под неотрывным взглядом этих зовущих глаз все доводы рассудка вылетели у нее из головы. А ведь следовало бы сказать, чтобы он не распускал руки. Следовало бы поставить его на место. Следовало бы возмутиться уже тем, что он посмел предложить ей такое... Но слова не шли с языка. Сердце бешено колотилось в груди, и все, что смогла Розалинда, - это отступить на шаг, повернуться к Эрику спиной и удалиться, с трудом передвигая ноги.
     Вскоре она уже была у себя в комнате, заперла дверь на засовы, убедилась, что ставни плотно закрыты, и, забравшись в постель, задернула полог так, чтобы не оставить ни малейшего просвета. Но ничто не помогало. Словно некая невидимая сила тянула ее к нему, и не было у нее защиты против этой силы.
     Силы, которая тянет сердце к сердцу.
     Нет, не так, резко одернула она себя. Не стоит кривить душой. Честнее было бы сказать: лоно к лону.
     Сочтя себя виновной в столь страшном грехе, она вскочила, всхлипнула, снова выбралась из постели и рухнула на колени, не замечая, как тверды и холодны камни пола.
     - Я признаюсь в грехе похоти, - шептала она, молитвенно воздев руки. - Я признаюсь в грехе похоти, я тоскую по человеку, который должен быть мне противен. Господь всемогущий, помоги мне! Милосердный Иисус, сжалься надо мной! Пречистая Дева, умоляю тебя...
     Долго и усердно молилась Розалинда, взывая ко всем святым, которые могли бы снизойти к ее мольбам, но она опасалась, что призывы к небесным заступникам останутся без ответа. И утешения она от них не дождется.

16.

     Время летело слишком быстро. Но иногда казалось, что оно ползет как улитка.
     Работы в погребах и кладовых заметно продвинулись вперед. Полки были освобождены от всего, что там скопилось, тщательно вычищены и вымыты; затем на них разместили действительно нужные припасы - в разумном порядке, чтобы всегда было легко найти необходимый предмет. Из каждой бочки вина взяли пробу, после чего - в соответствии с тонким вкусом Розалинды - бочку либо запечатывали заново, либо выливали содержимое. В пивном погребе, равно как и в кухне, потребовалось приложить несколько больше усилий. За долгие годы жир и копоть осели на стенах и потолках толстыми наростами, и счистить их оказывалось не так-то просто. К концу каждого дня на передники и головные платки Мод и Эдит налипало столько грязи, что несчастные прислужницы выглядели уже как настоящие пугала. Но, шаг за шагом, дело спорилось и там.
     Больше всего Розалинду радовали усовершенствования в парадной зале. Чистые стены и пол, присыпанный свежесрезанными стеблями тростника с примесью лаванды и мяты, заметно изменили к лучшему и вид этого помещения, и свойственный ему запах. В первый вечер отец даже отозвался с похвалой о результатах ее трудов. В последующие дни она заставила буйную ватагу мальчишек вытащить столы во двор, отмыть их дочиста и поставить столешницы на просушку под лучи набирающего силу послеполуденного солнца. Такой же обработке подверглись и скамьи. Розалинда намеревалась впоследствии купить хорошего полотна для скатертей, чтобы столы в парадной зале приобрели достойный вид.
     Затем малолетним строптивцам было ведено приниматься за дело куда более неприятное - чистку факельных подставок и канделябров. Сдирая бесконечные слои воска и сала, мальчишки бормотали себе под нос самые разнообразные ругательства, но Розалинда не обращала на это внимания. Она предоставляла им возможность отводить таким образом душу сколько заблагорассудится, пока проклятия звучали не слишком громко, а работа шла своим чередом. День проходил за днем, и постепенно даже эти сорванцы начали проникаться чуть ли не гордостью, видя воочию плоды рук своих.
     А вот с садом все было куда сложнее.
     Клив полностью отдалился от нее, отдавая все силы, время и помыслы своим новым обязанностям оруженосца. На просьбу Розалинды, чтобы ей прислали еще одного помощника из числа тех, что трудятся на полях, отец ответил решительным отказом. Невозможно снять с полевых работ ни одного человека, твердо заявил он: каждый крестьянин должен не только возделывать свою собственную полоску земли, но и отработать положенное количество дней на угодьях сэра Эдварда. Пока стоит хорошая погода, ни о каком дополнительном помощнике и речи быть не может.
     А это означало, что ей остается только Эрик.
     Розалинду крайне раздражало, что ни отца, ни Клива, по-видимому, ничуть не беспокоило нынешнее состояние дел: такой опасный преступник проводит время у нее в саду без всякого присмотра, а им хоть бы что. Но кота она в очередной раз попыталась вовлечь в садовые заботы Клива. тот выразился достаточно ясно.
     - А мне даже приятно это наблюдать: такой гордец - и в таком унизительном положении! Приставлен к работе, которой, по сути, пристало заниматься разве что женщинам... - сказал он с самым важным видом. - И пусть только попробует возражать? Да среди всех стражников не найдется ни одного, кто тут же не изрубил бы его в куски? А потом, вы же сами хотели, чтобы его пощадили, разве не так?
     На это ей нечего было возразить. А идти к отцу, докучать ему новыми разговорами о Черном Мече она не смела: чего доброго, начнутся новые расспросы... и ее приключения выплывут на свет Божий. Временами ей казалось, что отец действительно только того и ждет, чтобы Эрик взбунтовался. Розалинда не раз и не два уже заставала такую сцену: Эрик работает в саду, а отец внимательно наблюдает за ним. Но Эрик трудился усердно, сад преображался не по дням, а по часам, так что ни у Розалинды, ни у ее отца не было ни малейшего повода к неудовольствию. И только самой себе она признавалась, что вовсе не угроза нападения заставляет ее страшиться Черного Меча. Дозорные на крепостных стенах и многочисленные обитатели замка служили надежной защитой от подобной опасности.
     Нет, дело было совсем в другом. Что-то в нем привлекало ее. Она могла сколько угодно проклинать свое безумие и молиться об избавлении от него, но тем не менее оно ее не отпускало. Разговаривали они или нет, работала ли она поблизости от него или старалась держаться как можно дальше - это влечение не только напоминало о себе, но с каждым днем становилось сильнее.
     Даже во сне она не могла избавиться от этого наваждения, потому что в ее сновидениях теперь царил Эрик. Сами сны не всегда бывали отчетливыми, но все равно - в ранние утренние часы она неизменно пребывала в таком состоянии, словно ее переполняет великая усталость и беспокойное ощущение собственного тела, что с ней никогда не случалось раньше.
     Это просто потому, что она уже не девушка так ей хотелось бы считать. Но ее тело свидетельствовало об ином. Волны непонятного тепла, идущего откуда-то изнутри, порождали странную тревогу. И тогда, лежа в своей простой постели в ожидании рассвета, она признавала всю глубину своей греховности.
     Она желала его точно так же, как он - совершенно очевидно - ее. Похоть - чудовище со своим разумом и сердцем - терзала ее немилосердно.
     В одно прекрасное утро Розалинда проснулась с ощущением, ставшим уже привычным, что где-то глубоко внутри нее разгорается жаром тугое кольцо. Несколько мгновений она просто лежала неподвижно, даже не пытаясь бороться с угнетающими ее чувствами и досадуя на то, что даже в собственной комнате не может спастись от постоянной иллюзии его присутствия. Но больше всего негодовала она из-за того, что в ней нарастало неотступное любопытство и копились вопросы, не находящие ответа. Словно она ожидала чего-то... Словно речь шла вовсе не о том, как поведет себя Черный Меч, узнав, что она все еще не добилась от отца обещанного ею вознаграждения. Нет, предметом ее ожидания было нечто иное.
     Нечто такое, к чему стремилось ее тело... только она не знала, что именно.
     Или, говоря точнее, она не знала почему. Почему она жаждет его прикосновения? Его ласки? Почему она так упорно воскрешает в памяти неповторимый восторг поцелуя, когда его губы прижимаются к ее губам, порождая в ней упоительную панику?
     Она беспокойно металась в постели, не находя себе места, и наконец сердито отбросила покрывало. Почему она должна терпеть эту пытку, без конца вспоминая момент, когда он овладел ею? Снова и снова переживала она тот миг и с каждым разом только сильнее терзалась. Пробормотав вслух проклятие, не вполне подобающее леди, она встала с кровати и босиком проследовала до таза с водой, который ей принесли в комнату накануне вечером. Дрожащими руками она ополоснула лицо, потом намочила в тазу кусок полотна и прижала его к полыхающим щекам. Но ни эта мокрая тряпица, ни холодный пол под ногами не остудили разгоряченное тело. Она подозревала, что даже купание в ледяной воде родника не сумело бы притушить огонь, сжигающий ее изнутри.
     Она отбросила ткань. Ах, пропади он пропадом, этот мучитель, кипятилась она. отыскивая чистую сорочку и накидывая ее на себя. Это не человек, а сатана, убеждала она неведомо кого, просовывая руки в рукава. Люцифер, вот он кто, клеймила она обидчика, одергивая книзу полы сорочки. Единственный способ отделаться от таких порочных чувств - отделаться от него самого. И чем скорее, тем лучше. Но как? Как?
     Именно над этим она ломала голову во время раннего завтрака. Теперь Эрик, наряду с прочими Слугами, получал свою пищу в парадной зале, сидя за тем столом, который был дальше всех от господского возвышения и ближе всех к дверям. Сейчас он тоже находился там, и, несмотря на все благие намерения Розалинды, ее глаза то и дело обращались к нему.
     В отличие от большинства слуг, он ел весьма аккуратно. Ножа у него не было, он мог пользоваться только ложкой и собственными пальцами, но, несмотря на это, выглядел более чистым и более благовоспитанным, чем все другие работники, сидевшие с ним за одним столом. Его завтрак состоял из хлеба, сыра, небольшой миски с овсянкой и кружки эля. Розалинда украдкой наблюдала за ним - до тех пор, пока он не кончил есть и не встал из-за стола. Только после этого она поспешно завершила собственную трапезу.
     Ей не потребовалось много времени, чтобы раздать слугам указания насчет предстоящих им сегодня работ. В конце концов они были вынуждены смириться с тем, что жизнь в Стенвуде уже никогда не вернется в прежнюю колею. Чистота, благопристойность - вот чего требовала новая хозяйка замка, и всем было ясно, что ради достижения этой цели она сама будет неустанно трудиться и им житья не даст.
     Когда Розалинда добралась до своего сада, Эрик уже начал выкорчевывать последнюю из злополучных ив. Тяжелыми садовыми вилами он разрыхлил почву. Затем с помощью изогнутой пластины кованого металла, прикрепленной к концу толстой дубовой палки, начал копать.
     Вот он наклонился, вонзил лопату на глубину, вытащил ком земли, выпрямился. Снова и снова повторяя эти движения, он медленно перемещался вокруг разросшегося деревца, а Розалинда как зачарованная стояла и наблюдала за ним. Один из назойливых щенков устремился к ней, он радостно подпрыгивал, повизгивал и терся о ее ноги, требуя внимания. Но хотя Розалинда и снизошла до того, чтобы дружелюбно почесать его между ушами, ее взгляд не отрывался от Эрика.
     Окопав дерево со всех сторон, он отложил лопату и оперся спиной о ствол. Однако, увидев Розалинду, тут же выпрямился.
     - С добрым утром. Роза, - поздоровался он. Тон приветствия был слишком фамильярным для слуги при разговоре с госпожой. Но Розалинда понимала, что протестовать бесполезно. Он и не подумает менять свои повадки. Очевидно, ему правилось дразнить ее таким способом. Поэтому она ограничилась небрежной улыбкой и прошествовала к грядке многолетних трав, которые она отбирала и пересаживала.
     - Хороню спала? - не унимался он. - Да, кстати, ты случайно меня во сне не видела?
     - Совсем это было бы некстати, - огрызнулась она, но кровь прилила к щекам Розалинды, когда она подумала, как он близок к истине.
     - А мне снилась ты, - сообщил он, когда она бочком проходила мимо него по расчищенной дорожке. - Мне снилось, что ты рядом со мной... подо мной...
     - О-о! До чего же ты гнусен, - зашипела она в ужасе, почувствовав, каким жарким пламенем вспыхивает у нее внутри притаившаяся там искорка. - Ты накличешь беду такими недостойными речами!
     - А что туг недостойного, если муж желает, чтобы его жена находилась с ним в постели? - возразил он. - И, Роза, можешь не сомневаться, я действительно хочу, чтобы ты находилась в моей постом.
     - В твоей постели! В твоей постели? Да у тебя даже тюфяка нет! Куча сена! Много себе позволяешь...
     - Да, верно, - перебил он ее, и глаза у него потемнели. - Моя постель действительно очень убога. Это вообще не постель, по правде говоря. И... да, я позволяю себе много - я хочу владеть тем, что мое по праву. По-твоему, я навлекаю на нас беду, говора правду. Вот в этом как раз и состоит наше отличие, милая женушка. Я много себе позволяю - я готов рискнуть многим ради правды, а ты от этой правды убегаешь. Тебя просто коробит от правды!
     С этими словами он схватил ее за руку и подтащил под купол свисающих ветвей ивы - здесь они были скрыты от посторонних взглядов. А потом привлек ее к себе почти вплотную.
     Розалинда была уверена, что он собирается ее поцеловать. Он держал ее крепко, серые глаза сверкали опасным огнем, а губы оказались угрожающе близко. Она ждала его поцелуя, и каждый удар сердца гулом отзывался в ушах.
     Но приняла она совсем не такой поцелуй, какого ожидала. Его губы сначала коснулись ее лба, затем эта ласка повторилась, а потом он прижался виском к ее виску.
     - Милая Роза, - шепнул он ей на ухо. - Мое колючая упрямая Роза.
     Поддавшись непонятной тревоге, Розалинда безотчетно потянулась к нему, прильнула всем телом... Что-то мучило ее, когда он был рядом. Что-то... как голод. Как необходимость дышать. Рассудок твердил: эта пища отравлена. Вдохнуть этот воздух - значит погибнуть. И, невзирая на все, она хотела его - и не имело значения, чем потом придется расплачиваться. В прежней размеренной жизни ничто не подготовило ее к подобному урагану новых и запретных чувств. Да и не могло подготовить.
     Она вдохнула запах пота и земли, которым, казалось, пропитана его одежда, и, сама того не сознавая, прижалась к нему еще теснее, стремясь ощутить на своих губах вкус его поцелуя. Однако он снова удивил ее. Он наклонился, но губы их не встретились. Он тихо проговорил:
     - Ты моя, и скоро весь свет узнает об этом.
     - Нет! - Розалинда невольно подалась назад.
     - Да, - возразил он, не давая ей возможности отстраниться. - Слишком долго я позволял тебе тянуть время. Пора поговорить с твоим отцом.
     При этом возвращении к разговору, которого Розалинда надеялась избежать, она мигом очнулась от головокружительного дурмана и попыталась высвободиться из стальных объятий, но это ей не удалось. В его упорном взгляде она прочла такую решимость и бестрепетную готовность, что у нее дух занялся.
     - Он убьет тебя! Это слишком рано!
     - Тебя послушать, так всегда будет слишком рано, - хмуро бросил он. - Ты будешь откладывать и откладывать, пока не пройдет наш срок - год и один день.
     - Нет. Нет, это не так. А просто... просто...
     Розалинда безуспешно пыталась подобрать слова для ответа... пусть даже и не совсем честного ответа. Конечно, она всей душой мечтала сбросить с себя путы этого срока - "год и день", которыми связал ее ритуал весеннего обручения. Но все-таки больше всего ее пугала мысль о том, в какую ярость придет отец. Стоило только вспомнить ужас недавней порки, чтобы понять: лорд Стенвуд не помилует того, кто обесчестил его дочь. Может быть. Черный Меч и готов рискнуть, но она не готова.
     - Он тебя убьет, - прошептала она, глядя ему прямо в глаза. - Я знаю, ты мне не веришь, но это правда.
     Руки у него напряглись еще сильнее, но в глазах что-то мелькнуло.
     - Твоя забота согревает душу, ласточка. Но я хочу попытать счастья. Ярмо рабства слишком тяжело давит мне на плечи.
     - Но не все же так плохо, - настаивала она, не оставляя надежды убедить его. - Разве это не так? Работа тяжелая, но еды у тебя вдоволь, и есть спокойное место для ночлега. Здесь с тобой хорошо обращаются...
     - Ты так и не поняла. Мужчине требуется не только полный живот и теплый угол для сна. Мне нужна свобода - свобода уйти или остаться. И еще - моя женщина.
     На этот раз он прижал ее к себе так крепко, чтобы она в полной мере ощутила жар и твердость его тела, и хотя все существо Розалинды рвалось к нему, рассудок вынуждал ее отстраниться.
     - Ты безумец! Ты хочешь слишком многого!
     - Я хочу лишь того, чего хочет каждый мужчина. И не успокоюсь, пока не получу это. Не надо медлить, женушка. Пора мне побеседовать с твоим отцом.
     - Нет! - тоненько воскликнула Розалинда, когда он двинулся, чтобы выйти из-под защитного купола ветвей. - Подожди!
     - Бессмысленно ждать еще чего-то.
     - Неделю! Всего лишь одну неделю! - в отчаянии взмолилась она. Он остановился и пронзительно взглянул ей в глаза:
     - Ждать? Зачем ждать?
     - Затем... - она запнулась. - Просто затем. Он стоял перед ней, и в свете, просачивающемся сквозь листву, его волосы отливали золотом, и особенно бросалось в глаза, как загорело его лицо за дни работы в саду. Он был живым и не правдоподобно совершенным воплощением мужественности. Голос самой природы звал ее к нему, и казалось чудом, что это влечение, по-видимому, обоюдно. И тут же Розалинде пришла в голову заманчивая мысль, которая и подсказала ей опрометчивые слова:
     - Если ты просто подождешь... просто не сделаешь и не скажешь ничего такого...
     Его стаза блеснули серебряным светом.
     - Если я подожду, что тогда?
     - Я тебя поцелую, - пообещала она со всей серьезностью. На мгновение их взгляды встретились.
     - Тебе, так или иначе, придется поцеловать меня, - заметил он насмешливо. - Поцеловать, и не только...
     Она искренне вознегодовала.
     - Ты чересчур возомнил о себе, - отрезала она, прекрасно сознавая, что он прав. Но стремление купить его молчание оказалось слишком сильным, и вспышку горделивого возмущения при шлось обуздать.
     - Это ты чересчур возомнила о себе, если ставишь себя выше своего законного супруга. Да, ты важная леди. Ты замужем за простым рабом. Но это ничего не меняет. - Его резкий тон вдруг сменился более вкрадчивым. - Правда, существуют такие виды рабства, которые не вызывают столь сильных протестов. - Руки Эрика скользнули к плечам Розалинды. - Сделай меня рабом своих поцелуев, Роза. Сделай меня своим рабом, а я сделаю тебя своей рабыней.
     Бесконечным показался тот миг, когда он удерживал ее - и силой взгляда, и силой рук. Забыт был ее гнев; забыто намерение подкупить его. Она была напряжена, словно натянутая до предела тетива большого лука... и наконец она была вынуждена признать, что жаждет его поцелуя. Жаждет больше всего на свете.
     - Поцелуй меня, - тихо проговорил он. - Купи мое молчание. У тебя есть чем расплатиться. Губами... Языком... - искушал он.
     В неудержимом порыве Розалинда прильнула к нему и поднялась на цыпочки, желая дотянуться до его губ. Когда он наклонился, чтобы принять ее поцелуй, когда он придвинулся, чтобы не осталось между ними ни малейшего просвета, она приникла к нему по доброй воле, уже не вспоминая ни о подкупе, ни о цене, ни о молчании, которое собиралась оплатить. Голова кружилась, и рассудок безмолвствовал. Сейчас для нее существовали только тепло его близости, магия прикосновения и неповторимая сладость поцелуя.
     Он ничего не требовал от нее на этот раз, поцелуй идя бережным