одарить, принесите завтра деньги.
     - Сколько? - деревянным голосом спросил Ахмад Башир.
     - Два миллиона  дирхемов. Поверьте, это очень незначительная сумма  для
такой должности. Вы вернете ее через несколько месяцев.
     - У меня нет денег,  - глухо сказал Ахмад Башир, - последний  дирхем  я
отдал вашему секретарю, чтобы он разрешил мне занять очередь на прием.
     -  М-да, - сокрушенно сказал  Абу-л-Хасан, -  мздоимство - неотъемлемая
часть  нашего  делопроизводства. Знаете,  вазир  просил три миллиона,  но  я
объяснил,  что вы имеете заслуги перед халифатом, и он снизил цену. Клянусь,
в этой сумме  нет  моей  доли, все  до  даника я  передам  ему.  Извините за
нескромность,  но  вы  много  лет  были начальником  полиции, неужели вы  не
собрали ничего?
     - Меня  обокрали,  все,  что  у меня  было, я хранил  дома  в  тайнике;
вероятно,  жена унесла с собой, когда я выгнал ее из дома. Мне и в голову не
могло прийти, что она посмеет сделать это. У меня ничего не осталось.
     - Я бы ссудил вам, - сказал Абу-л-Хасан, - но сами понимаете, я недавно
вступил  в эту  должность, и мне также пришлось  отблагодарить  везира,  это
обычная практика. Знаете,  даже был такой случай, когда одному наместнику за
место вазира  один человек предложил восемь  миллионов дирхемов, а  тот, кто
сидел на  этом месте,  предложил шесть миллионов за  то, чтобы его оставили.
Так знаете,  что  сделал  наместник? Он  скостил каждому по  два миллиона  и
назначил их обоих на эту должность.
     Абу-л-Хасан было, засмеялся, но тут же осекся,  его собеседнику было не
до смеха.
     - Нельзя ли сказать халифу об этом?
     - Можно,  -  сказал Абу-л-Хасан, -  халиф  удивится и  возможно пожурит
вазира. Мне же  это  будет стоить места,  а  также  какой-нибудь части тела:
языка, руки или даже головы.
     - Что же мне делать? - спросил Ахмад Башир.
     Абу-л-Хасан развел руками.
     -  Ну что-ж,  значит  не судьба,  - Ахмад Башир  поклонился  и  пошел к
дверям, но остановился и  спросил:  - А как дела обстоят с помилованием того
парня?
     - Бумаги готовы,  со дня  на  день должен подписать.  Вы оставьте  свой
адрес, чтобы я мог вас найти, мало ли что.
     - Это просто,  - сказал Ахмад Башир, - караван-сарай, недалеко от ворот
Аш-шаммасия.
     Ахмад Башир  поклонился и  вышел. Абу-л-Хасан,  оставшись один,  развел
руками и негромко сказал:
     - Я выполнил свое обещание.
     Он был искренне расстроен. Ахмад  Башир был ему симпатичен, деятельный,
умный человек. Прежний начальник Ма'уны никуда не годился,  а сахиб аш-шурта
Багдада погряз в роскоши и пьянстве.
     Недавно  Абу-л-Хасан послал секретаря  по  пустяковому  делу,  так  тот
вернулся  через  два часа,  так как  не мог  перейти улицу  из-за процессии,
сопровождавшей выезд начальника полиции. А между тем разбойники обнаглели до
того, что недавно едва не взяли  в плен  вазира,  отправившегося на лодочную
прогулку с двумя алидами и секретарем халифа. Они гнались за ними и кричали:
"Давай сюда мужа распутницы!"  Говорят, что в этот момент секретарь  халифа,
не  потеряв присутствия духа, заметил: "Господа, видно эти разбойники  давно
за нами следят, иначе  откуда  бы они узнали, что наши жены распутницы". Все
хохотали так, что вызвали  замешательство  у разбойников, и благодаря этому,
преследуемым удалось уйти от погони.
     Ахмад Башир, выйдя  в  приемную,  отобрал у  секретаря  свой  дирхем  и
покинул диван.
     Рассказывали,  что  по пути  в  караван-сарай  он напился  в  одном  из
кабачков, которых  рассеяно вдоль набережной Тигра великое  множество,  и  к
вечеру  затеял  драку с какими-то купцами,  только рассказчик не помнил, кто
кого  побил, он  купцов или  купцы его.  Говорили,  что  он еще долго жил на
постоялом дворе у  ворот Аш-Шаммасия,  добывая пропитание тем, что разгружал
товары, говорили также, что он много пил и умер, упав и ударившись головой о
колодезный камень.
     Но  другие  люди утверждали,  что видели  человека,  похожего  на него,
исправлявшего обязанности мухтасиба  в Самарре, но  доподлино  нам ничего не
известно.  Впрочем,  не  будем  забегать  вперед,  ибо  рассказ  наш еще  не
закончен.

     * * *

     Ходжа  Кахмас,  подойдя  к  мечети,  внимательно  оглядел  всех  людей,
находящихся в пределах двора, не заметив дервишеского колпака,  успокоился и
бодрым  шагом вошел в судебный зал. Поскольку в этот  раз он пришел вовремя,
то кади посмотрел на него благожелательно и  даже дернул головой в  ответ на
приветствие.
     Секретарь  положил перед кади бумаги по назначенным на этот день делам.
Кади бегло просмотрел их и сказал:
     - Зовите, кто первый.
     Судейский поднялся, и заглянув в лежащий перед ним список, сказал:
     - Жалоба Малика ал-Мухаджира.
     - Где он сам, почему не приглашаете в зал?
     -  Его представляет  поверенный, так как  податель  жалобы  находится в
тюрьме за растрату казенного имущества.
     - Вот как, - сказал судья, - позовите поверенного.
     Судейский,  подойдя  к  двери,  выкрикнул  имя,  и  в   зале   появился
поверенный.
     - Изложите суть дела, - распорядился судья.
     Поверенный кашлянул и сказал:
     - Малик ал-Мухаджир приносит жалобу в том, что его содержат  закованным
в  цепи и  из-за  этого он лишен возможности,  совершать  молитвенный  обряд
подобающим образом.
     - Это все? - спросил кади.
     - Все, - подтвердил поверенный.
     -  Цепи  снять,  - распорядился судья,  -  нельзя  лишать  мусульманина
возможности  молиться, пошлите  в  тюрьму с  нарочным  исполнительный  лист.
Следующий.
     Судейский заглянул в список и выкрикнул Мухаммад б.Исхак,  Али б.Исхак,
Зубейр б.Исхак.
     В зал вошли трое мужчин.
     - Чего они хотят? - спросил судья.
     - Мы хотим справедливости, - заговорил один из вошедших.
     -  Подожди, - остановил  его  судья, - я  не  к  тебе обращаюсь. Будешь
говорить, когда тебя спросят, - и, обращаясь к судейскому, - слушаю.
     - В прошлом году был убит  их  родственник, убийца до сих пор не  понес
наказания.
     - Почему?
     -  Вынесение  приговора  было  приостановлено  по  просьбе   начальника
полиции, он ссылался на обстоятельства государственной важности.
     - Просьба была письменной?
     - Да, ходатайство подшито в деле подсудимого.
     - Где находится дело?
     - Здесь, в архиве.
     - Принеси.
     Судейский удалился.
     - Теперь говорите,  -  сказал судья,  обращаясь  к  истцам,  - чего  вы
хотите?
     - Мы хотим, чтобы нам выдали убийцу, чтобы мы могли совершить кисас.
     -  Но  ведь существует суд, - заметил  кади,  - сейчас мы разберемся, и
если  он заслуживает,  то приговорим его к  смертной казни.  В  тюрьме  есть
палач, который приведет приговор в исполнение.
     - О,  достопочтенный судья, - сказал один из истцов,  - мы приехали  из
Кайруана, издалека,  не  зря  же мы проделали  такой путь. Мы настаиваем, по
закону мы имеем на это право.
     - Перерыв, - объявил судья, - очистить помещение.
     -  Мы  подождем  во  дворе, -  с  этими  словами  родственники  убитого
направились к выходу. Вернулся  судейский из  задней комнаты и положил перед
кади "дело"  подсудимого.  Судья принялся внимательно  изучать его. Читал он
долго и когда, наконец, оторвался от бумаг, сказал:
     -  Ну что  же, здесь все ясно.  Свидетельские показания  имеются,  есть
имена  людей,  которые  поручились  за  свидетелей,  и  самое  главное,  что
подсудимый   безоговорочно  признал   свою   вину.  Наказание   за  убийство
мусульманина у нас  существует одно - смертная казнь. Но вот,  что  касается
просьбы родственников выдать  им  убийцу на руки, здесь у меня сомнения. Что
ты на это скажешь, ходжа Кахмас?
     Ходжа Кахмас  поднялся и, на  минуту  задумавшись,  привел подходящую к
этому случаю цитату, предварив ее словами:
     -  Абу Йусуф  в своем  сочинении "Китаб ал-харадж"  сообщает следующее:
"Если на заключение  имама будет представлен человек, который умышленно убил
мужчину  или женщину, причем самый  факт  будет  общеизвестен и несомненен и
против этого человека будут представлены  соответствующие доказательства, то
имам должен войти в рассмотрение этих доказательств;  если будет установлена
безупречность репутации свидетелей или хотя бы одного из них, то имам отдает
этого  человека во власть  ближайшего правопреемника,  либо доверенного лица
убитого, который  может убить  его или простить. Так же имам поступает в тех
случаях, когда убийца добровольно признается в совершенном им убийстве, хотя
бы против него и не было представлено доказательство".
     - Ну что же, - задумчиво сказал судья, - "Китаб ал-харадж" есть  ли что
иное, как основа ал-фикха, мы не можем принять решение, противоречащее ясным
указанием Абу Йусуфа.  Подготовьте  предписание начальнику  тюрьмы о выдаче.
Как там его?
     - Имран ибн Али ал-Юсуф - сказал судейский, заглянув в бумаги.
     - О выдаче Имрана ибн Али ал-Юсуфа родственникам убитого мутаккабиля.
     - Мутаккабиля? - неожиданно переспросил ходжа Кахмас.
     - Мутаккабиля, - раздраженно повторил  судья, недовольный  тем, что его
перебили, -  Сулеймана б.  Исхака,  каковые  в числе  трех, перечислить всех
поименно,  должны оставить расписку, для совершения обычая кровной мести. Ну
и так далее. Я иду обедать. После перерыва  я объявлю приговор по этому делу
и рассмотрю еще одну тяжбу. И все на сегодня.
     - О Аллах, кажется, сейчас  я окончательно погубил парня, - сказал себе
ходжа Кахмас, растерянно глядя в спину  удаляющегося  кади. -  Самодовольный
болван, факих проклятый, знаток! Убивать надо таких знатоков!
     Он  с  трудом высидел оставшуюся часть дня и, как  только судья объявил
заседание  закрытым,  поспешил  покинуть помещение. Стражников во  дворе  не
оказалось.  Ходжа Кахмас послал за  ними  мальчишку-посыльного, стоявшего  у
дверей, но тот,  обежав  вокруг мечети,  сказал, что их нигде  нет  и  тогда
богослов, поручив себя заботам Аллаха, отправился в тюрьму один. Двигался он
скорым шагом, оглядываясь и сторонясь толпы, но в одном из переулков услышал
за спиной голос, произнесший: "Что такое раскаяние - это значит  не забывать
о своих грехах".
     Ходжа  Кахмас   быстро   оглянулся   и  увидел  мерзкую  рожу  дервиша,
напугавшего  факиха  в прошлый раз. Со словами:  "Подай  божьему  человеку",
дервиш схватил его за руку, при этом чем-то больно уколов.
     - А-а, - вскричал ходжа Кахмас, вырывая руку и отскакивая в сторону,  -
ты уколол меня, бродяга!
     -  Прости  меня,  господин, я  аскет и  суфий,  на  моей  одежде  много
репейника  и  других  колючек,  ведь я истязаю свою  плоть  на пути служения
Аллаху.
     Дервиш говорил, подражая юродивому, закатывая глаза и кривя лицо.
     - Пошел прочь, ничтожество, - завопил ходжа Кахмас и замахнулся.
     Дервиш тут же исчез. Оставшийся путь факих проделал без происшествий. У
самих ворот его  догнали стражники  и выслушали немало ядовитых замечаний по
поводу своей сонливости, непригодности к несению службы, размягчения мозга и
болезни суставов, не позволяющей передвигаться более быстрым шагом.
     - Вам нельзя поручить охрану честного человека, что же тогда говорить о
преступниках, - заключил Ходжа Кахмас и  пообещал написать жалобу начальнику
тюрьмы.
     Когда  Ходжа Кахмас вошел в  свое  временное  пристанище,  Имран  спал,
открыв рот и  наполнив камеру  храпом.  Ведь  сон  - это лучшее,  чем  можно
заняться в тюрьме. Но факих немедленно разбудил его и с упреком сказал:
     - Вот ты спишь  безмятежно, хорошо тебе. Почему я не родился таким  вот
деревенским малым! Вот счастливый человек,  ни о  чем голова не болит, живет
себе на белом свете безмятежный как ребенок, а ты  из-за него бежишь во весь
дух,  рискуя  натереть   мозоли  тесной  обувью,  без   охраны,  подвергаясь
опасности.
     -  А что такое? - спросил Имран, пытаясь понять, что происходит. Минуту
назад  он  был  далеко  отсюда,  играл  со  своими детьми,  рычал, изображая
страшного зверя  и  пытался их укусить. Детский смех  все  еще звучал в  его
ушах.
     - Я  пытался тебя спасти, что только я не говорил,  взывал к их разуму,
но тщетно.  Родственники убитого тобой мутакабиля,  потребовали выдать  тебя
им, и судья разрешил. Сегодня что-то особенное жарко.
     Ходжа Кахмас вытер лицо. Он и в самом деле исходил потом.
     - Вообще-то здесь прохладно,  - растерянно сказал Имран. После сна он с
трудом постигал  действительность.  -  Родственники?  - переспросил он. - Но
меня должны помиловать.
     - Теперь уже не успеют, - сказал ходжа Кахмас. - Ты прав, в самом деле,
здесь прохладно, я бы даже сказал, холодно. Теперь  меня  знобит, кажется, я
заболел. Я пожалуй лягу, у меня лихорадка.
     Ходжа Кахмас, не раздеваясь, лег и попросил:
     - Накрой меня чем-нибудь, мне холодно.
     Имран накрыл богослова.
     - Ты пойдешь завтра в суд? - спросил он.
     - Нет, у меня завтра лекция, - стуча зубами, ответил факих.
     -  Умоляю тебя,  найди начальника полиции,  расскажи  ему обо  мне.  Он
обещал мне.
     -  Его нет в городе, - едва совладав с дрожью, произнес ходжа Кахмас. -
Он исчез, я немного посплю, после поговорим.
     После этих слов  богослов сразу впал  в беспамятство. Имран поправил на
нем  сбившуюся  одежду  и  принялся  ходить  из  угла  в  угол,  лихорадочно
размышляя.  То и дело он порывался броситься к двери и  стучать в нее до тех
пор,  пока сюда  не явится  начальник тюрьмы. Но помня, как смеялся  над его
требованиями  надзиратель, Имран  бессильно сжимал кулаки и продолжал мерить
шагами камеру. К тому же тюремщик до сих  пор был зол из-за той  драки и все
еще грозил карцером.  Имран сел  на свое ложе и стиснул голову руками. Ходжа
Кахмас спал беспокойно,  тяжело дыша, грудь его терзал сухой  кашель, иногда
он начинал  горячо  и  сбивчиво бормотать во сне. В отверстие  под  потолком
проник лунный луч,  и Имрану  нестерпимо  захотелось  схватиться за  него  и
выбраться из камеры. "А ведь  можно  было  убежать", - устало  подумал он  и
долго перебирал варианты бегства, которые мог предпринять, временно находясь
на свободе. Ходжа Кахмас  застонал  во сне  и вывел  Имрана  из  оцепенения.
Схватив богослова за плечо, он тряс до тех пор, пока тот не открыл глаза.
     -  Раздобудь  мне кинжал, -  попросил Имран,  - прошу тебя, принеси мне
завтра кинжал.
     - Я ничего не говорил, - невпопад ответил Кахмас, - я здесь не причем.
     И вновь сомкнул веки.
     - Он бредит, - сказал себе Имран, - у него жар.
     Он  поднялся,  подошел  к  двери  и  постучал. Ответа  не  последовало.
Постучал  сильнее.  Стал  бить  в   дверь  кулаком.  Через  некоторое  время
недовольный голос тюремщика спросил:
     - Ну что там еще?
     - Ученый заболел, - крикнул Имран, - позовите врача.
     - Что с ним?
     - Жар у него, весь мокрый.
     - Потерпит до утра, не помрет. Где  я ночью  врача возьму?  И  прекрати
стучать, а то в карцер отправлю, спят все.
     Имран  вернулся  к  богослову  и потрогал  его  лоб. Жар не  спадал, но
дыханье стало  ровнее. Имран  поправил  сбившееся  одеяло,  затем,  подумав,
приложился ухом к сердцу ученого. Едва слышные толчки успокоили его. "Спит",
- подумал он. Делать было нечего, оставалось только уповать на Аллаха. Имран
встал на колени и сотворил краткую молитву Господу. "О Аллах! - сказал он. -
Сделай так, чтобы я смог еще раз увидеть своих детей, а больше мне ничего не
надо.  Все  в  твоей воле".  После этого  он лег  на свое место,  скрючился,
уткнулся лицом в  стену и закрыл глаза в надежде  заснуть. Когда сон был уже
близок  и  простирал  над  ним  свои  ласковые  крылья,  ходжа Кахмас как-то
особенно  тяжело  застонал  и  вдруг совершенно отчетливо  произнес: "Дервиш
уколол  меня  - это был  яд, я умираю". Затем он захрипел. Имран вынырнул из
сна и оглянулся. Ходжа Кахмас лежал, как-то неестественно выгнувшись.  Имран
бросился к нему  и  стал  ворочать,  пытаясь выпрямить  больного  и  уложить
поудобнее.  Это  ему  удалось   сделать  с  трудом.   Богослов  вдруг   стал
неестественно тяжел, а члены  его утратили  гибкость. Дыхания не было. Имран
вновь приложился ухом к грудной клетке, но на этот раз ничего не услышал.
     Ходжа Кахмас был мертв.
     Имран оставил беднягу и пошел к двери, намереваясь позвать надзирателя.
Но  не  позвал.  Мысль, пришедшая  в голову, была дерзкой, но и терять  было
нечего. Имран вернулся к умершему и негромко произнес: "Прости меня, ходжа".
После этого он поменялся с умершим платьем, надел на него свою джубу, а себе
взял его халат, шаровары, зеленую чалму и сандалии, которые, в  самом  деле,
оказались  тесны.  Затем перенес  покойника  на свое  место. Большого  труда
стоило придать  ему то  положение, в котором всегда лежал сам Имран. На  это
ушел  весь остаток ночи. Когда раздался  звук  отпираемой  двери  и в камеру
вошел  тюремщик,  Имран сидел, надвинув  чалму на самые  глаза, и  перебирал
четки.
     - Выздоровел? - спросил надзиратель.
     Имран кивнул головой.
     - То-то же, а то врача ему подавай среди ночи.
     Тюремщик  пока  не  заметил  подмены.  Ученый  и  Имран  были  примерно
одинакового  телосложения,  у обоих были черные бороды,  к тому  же  в  этот
ранний час в камере царил полумрак. Из-за жары лекции у студентов начинались
с восходом солнца, а богослов, чтобы успеть на занятие, просил выпустить его
до восхода. Но Имран про  себя решил, что если тюремщик заметил подмену,  то
он задушит его и попытается бежать. Пока все шло по плану.
     - Только  имей в виду,  - сказал надзиратель, выпуская его из камеры  и
запирая дверь, - охраны не будет. Стражники сказали, что в такую  рань пусть
его черти провожают.
     - Велик Аллах, - сказал про себя Имран.
     -  Иди  уж,  - махнул  рукой  надзиратель,  -  на воротах  тебя  знают,
пропустят, а мне надо еще в одну камеру заглянуть.
     Имран  пошел знакомым коридором, сделал  несколько поворотов и вышел во
внутренний двор тюрьмы,  не  спеша пересек  его,  хотя  сердце  готово  было
выскочить из груди, и приблизился к воротам. Стражей было двое, один, зевая,
сидел  в будке,  а  второй стоял, оперевшись  на алебарду. Увидев Имрана, он
прислонил ее к стене и стал отпирать засов.
     -  Вот,  - сказал  он обращаясь  к напарнику,  -  приятно посмотреть на
ученого человека - еще солнце  не встало, а он уже несет свет своего знания.
Счастливого пути, ходжа.
     Имран кивнул и сделал последний шаг, отделяющий его от свободы.
     - Что-то он не разговорчив сегодня? - сказал стражник, запирая дверь.
     - Видать, не проснулся еще, - отозвался второй.
     Имран вздрогнул,  услышав,  как с другой стороны лязгнул засов, перевел
дух и пошел быстрым шагом, все больше и больше отдаляясь от тюремных ворот.
























     Часть третья

        "Проповедник из Саны"

     В  жизни  бывают  минуты,  когда человек  вдруг  чувствует необъяснимую
уверенность в правоте и успехе  своего дела. То  ли это происходит  от того,
что  создатель  обращает  на  нас  пристальное  внимание, если  допустить на
минуту, что мы ему  небезразличны,  то ли от того, что по  неведомой причине
случается сбой в механизме, управляющем нашей  планетой, и некая сила бывает
не в силах удержать пелену перед будущим.
     Как бы то  ни было, но Имран, скорым шагом направляющийся  к постоялому
двору, был абсолютно уверен в том, что ему в ближайшее время удастся целым и
невредимым покинуть Сиджильмасу. Между  тем день рассветал, были те чудесные
минуты, когда  еще невидимое светило озаряет свой выход и  золотит ближайшие
на своем пути облака.
     Когда Имран ступил во двор караван-сарая, здесь царила обычная сумятица
и  неразбериха,  предшествующая  выходу  каравана.  Купцы  в  последний  раз
пересчитывали  тюки  своих  товаров,  заставляя  рабов  лишний раз проверить
прочность ремней, удерживающих  поклажу. Бегали по двору слуги. Караван-баши
вяло пе