Ричард осторожно протянул руку и попробовал потрепать лошадь по  холке.
Шерсть была лоснящейся, упругой - видимо, за  животным  хорошо  ухаживали.
Блики лунного света странно преобразили ее. Лунный  свет  всегда  коварен.
Почувствовав прикосновение руки  человека,  лошадь  тряхнула  гривой,  но,
кажется, не возражала, чтобы ее погладили.
   После первого успеха Ричард отважился потрепать ее по холке еще  раз  и
даже почесал за ушами и под мордой. И тут он вдруг разглядел, что в ванной
комнате есть еще одна дверь. Она была в  дальнем  углу.  Осторожно  обойдя
лошадь, он подошел к двери и легонько нажал на нее плечом.
   Дверь отворилась, и Ричард очутился  в  спальне  профессора.  Небольшая
комната была загромождена книгами и старой обувью. У  стены  стояла  узкая
кровать. Еще одна дверь из спальни выходила на лестничную клетку.
   Ричард заметил, что  дощатый  пол  площадки  тоже  сильно  поцарапан  и
местами просто поврежден. Царапины и повреждения были такого же характера,
что и на лестнице. Это наводило на мысль, что лошадь  насильно  втаскивали
по ступеням. Ричард  не  хотел  бы  оказаться  на  месте  чудака,  который
проделал это, да и на месте лошади тоже, но вероятность того, что все было
именно так, он не исключал.
   Но зачем?  Ричард  еще  раз  посмотрел  на  лошадь.  Она  ответила  ему
взглядом. После этого Ричард наконец спустился вниз.
   - Признаюсь, вы были правы, - сказал он профессору. -  В  вашей  ванной
действительно находится лошадь, а посему я согласен выпить немного вина.
   Он налил себе, а потом профессору, который, задумчиво глядя на пламя  в
камине, ждал, когда ему снова наполнят стакан.
   - Я выпил уже три порции, - пояснил профессор, став разговорчивее. -  Я
не знал почему, а теперь вспомнил. Вы спросили меня, можно ли вам прийти с
подругой, но пришли один. Наверное, все из-за этой кушетки. Что  ж,  такое
бывает. О, не так много, а то прольется через край!..
   Все вопросы, связанные с лошадью, мигом вылетели у Ричарда из головы.
   - Неужели я просил вас об этом? - воскликнул он.
   - Да. Я теперь вспомнил. Вы перезвонили мне и спросили, не возражаю  ли
я. Я хорошо это помню. Я сказал, что буду очень рад, и говорил правду.  На
вашем месте я бы повидался с девушкой. Не следует рисковать счастьем из-за
кушетки. Или, может быть, она посчитала,  что  вечер  в  обществе  старого
профессора рулит лишь  чертовскую  скуку,  и  предпочла  что-нибудь  более
приятное, например помыть голову? Дорогой мой, я знаю, как бы  я  поступил
на ее месте. Лишь отсутствие волос  на  голове  заставляет  меня  посещать
подобные дурацкие сборища.
   Настала очередь Ричарда застыть с побледневшим лицом.
   Да, он действительно решил, что Сьюзан не захочет с ним пойти.  Да,  он
сам сказал ей, что там будет чертовски  скучно.  Но  она  настаивала,  что
хочет пойти, ибо это единственная возможность увидеть его лицо не в  свете
компьютера, и он согласился и даже договорился, что заедет за ней.
   Только он все забыл. Он не заехал за ней.
   - Могу я  воспользоваться  вашим  телефоном?  -  быстро  спросил  он  у
профессора.



9

   Гордон Уэй лежал на земле, смутно осознавая, что следует делать.
   Его убили наповал, в этом не было сомнения. В его груди зияла  страшная
дыра, бившая фонтаном кровь сейчас уже едва  сочилась.  Грудь  не  дышала,
тело было неподвижно.
   Он смотрел вверх, по сторонам и вдруг понял, что  то,  что  смотрело  и
двигалось, не было частью его тела.
   Над ним клубился туман, но это ничего не объясняло.  У  его  раскинутых
ног валялось охотничье ружье, дуло все  еще  дымилось.  Он  лежал,  словно
человек, внезапно чем-то разбуженный в четыре утра, который уже  не  может
вновь забыться, а вынужден чем-то занимать свой бодрствующий мозг.
   Он понимал, что перенес шок и поэтому не способен рассуждать здраво, но
это совсем не означало, что он лишился разума.
   В извечном споре о том, что ждет человека после смерти -  рай,  ад  или
чистилище, по крайней мере одно было ясно:  после  смерти  каждый  получит
ответ.
   Мертвый Гордон Уэй, однако, не имел ни малейшего представления, что ему
делать дальше. В таком положении он оказался впервые.
   Наконец он поднялся и сел. Его сидящее тело  было  для  него  таким  же
реальным, как лежавшее и уже остывшее тело у обочины, успевшее отдать свое
тепло туману и ночному холоду.
   Для проверки он попытался  встать  и  сделал  это  медленно,  какими-то
судорожными рывками, по-прежнему удивляясь всему, что с ним происходит.
   Земля помогала ему, поддерживая его тело, которому  следовало  бы  быть
невесомым. Когда он попытался дотронуться рукой до земли, он  почувствовал
упругое, как резина, сопротивление воздуха. Ощущение было таким, будто  он
пытался  взять  что-то  онемевшей   рукой.   Рука   затекла   и   потеряла
чувствительность, и не только одна рука, но и ноги, и вторая рука,  и  все
тело, даже голова.
   Если тело его мертво, почему не умер мозг?
   Он стоял в каком-то оцепенении, как в ночном  кошмаре,  и  сквозь  него
медленно плыл туман.
   Он повернулся и посмотрел на свое  распростертое,  изувеченное  тело  и
вдруг почувствовал, как ему хочется, чтобы по его коже пробежали  мурашки.
Он хотел чувствовать свою кожу, свое тело. Но теперь ничего этого  у  него
не было.
   Крик ужаса сорвался с его уст, но не прозвучал и  не  был  услышан.  Он
дрожал, но дрожи не было.
   Из машины доносилась музыка, лился свет. Он направился к ней,  стараясь
ступать уверенно и твердо, но походка была неверной,  земля  колебалась  и
ускользала из-под ног.
   Выходя из машины, он оставил дверцу открытой, ведь закрыть  багажник  -
секундное дело.
   Еще две минуты назад он был жив, был человеком, личностью и знал,  что,
закрыв багажник, вернется, сядет в машину и продолжит свой путь. Это  было
всего две минуты назад, две минуты - и целая жизнь.
   "Разве это не безумие?" - внезапно подумал он.
   Обойдя открытую дверцу, он посмотрел на себя в зеркало заднего обзора.
   Он был похож на себя, но только страшно напуганного,  что  было  вполне
объяснимо и нормально. Видимо, ему все привиделось, это был кошмар  наяву.
В голове вдруг мелькнула мысль: надо подышать на зеркало.
   Ничего. Ни единой капельки влаги на стекле. Этого  было  бы  достаточно
для любого врача. Если зеркало не запотело, значит, человек не  дышит,  он
мертв. Но, возможно, все дело в зеркале,  оно  может  быть  с  подогревом.
Какое зеркало в его машине? Разве ее не расхваливал на все лады  продавец,
говоря об электронагреве и многом  другом?  Возможно,  у  его  "мерседеса"
подогреваемые, самоочищающиеся стекла,  контролируемые  компьютером  и  не
потеющие от дыхания зеркала...
   Он понимал, что ему в голову лезет всякая чушь. Он снова  посмотрел  на
лежащее с  развороченной  грудью  тело.  Зрелище  показалось  бы  ему  еще
ужасней, если бы это не было его собственное тело...
   Он мертв, мертв, мертв...
   Слово должно было звучать как колокол, но ничего не получилось.  Он  не
смог стать звуковой дорожкой к фильму о собственной смерти.
   Как зачарованный, он глядел на  тело  и  вдруг  пришел  в  отчаяние  от
выражения мертвого лица. Оно показалось  ему  глупым.  В  сущности,  какое
может быть выражение у человека, в которого неожиданно стреляют в упор  из
его собственной охотничьей двустволки, взятой из багажника его же  машины.
Но Гордону Уэю не понравилась мысль, что кто-то может увидеть его таким.
   Встав на колени рядом с мертвецом, он  решил  придать  застывшему  лицу
иное  выражение   -   благородства,   например,   или   на   худой   конец
интеллектуальности.
   Но это оказалось трудной задачей. Он попытался смять до  боли  знакомую
кожу, но руки не могли за нее  ухватиться.  Это  было  похоже  на  попытку
вылепить что-либо из пластилина онемевшей рукой, с той лишь разницей,  что
он не чувствовал под  рукой  пластилин,  даже  если  бы  онемевшие  пальцы
беспомощно скользили по нему, а не проваливались в ничто.
   От собственного бессилия его охватили отвращение к самому себе, ужас  и
гнев. Сам испугавшись той ярости, с которой он  начал  душить  собственное
мертвое тело, он отшатнулся. Его усилия закончились тем, что  искривленный
в гримасе рот и зловещий прищур еще больше исказили облик мертвого; на шее
у него остались сине-багровые подтеки от совершенного над ним насилия.
   Гордон Уэй в отчаянии заплакал, и на этот раз плач его был  слышен,  но
более походил на пугающий вой, идущий из глубин того,  что  в  нем  теперь
было. Закрыв лицо руками, призрак Гордона попятился к машине  и  бессильно
рухнул на сиденье. Оно приняло его отчужденно  и  уклончиво,  как  тетушка
племянника,  о  котором  последние  пятнадцать  лет  вспоминала   лишь   с
осуждением и хотя угостила его рюмкой коньяка, но в глаза, как прежде,  не
заглядывала.
   Не следует ли ему обратиться к врачу?
   От абсурдности этой мысли Уэй в отчаянии ухватился  за  руль,  но  руки
прошли сквозь  него,  как  сквозь  пустоту.  Он  попробовал  справиться  с
автоматическим переключением, но все закончилось неудачей и новой вспышкой
гнева. Ему не удалось на что-либо нажать, за что-то ухватиться или  что-то
повернуть.
   Стереосистема по-прежнему передавала легкую музыку, которая  доносилась
из телефонной трубки, лежавшей на сиденье. Уставившись на нее, Гордон  Уэй
вдруг понял, что его телефон соединен с автоответчиком Сьюзан. У него  все
еще связь с миром.
   Попытавшись взять трубку, но безуспешно - руки его уходили в пустоту  -
он наклонился над микрофоном.
   - Сьюзан! - кричал он хриплым, похожим на вой ветра голосом.  -  Помоги
мне! Помоги, ради Бога, я мертв... я мертв... Я не знаю, что мне делать...
- И тут он снова расплакался в полном отчаянии, прижавшись к  трубке,  как
дитя к теплому одеялу. - Помоги мне, Сьюзан... - молил ее Гордон.
   "Бил" - раздалось в телефонной трубке. Он посмотрел на нее с испугом  и
недоумением. Видимо, он что-то сдвинул, что-то  все-таки  нажал,  и  связь
прервалась.
   Лихорадочными движениями несчастный попытался снова  взять  трубку,  но
пальцы как бы проходили сквозь нее, трубка продолжала лежать  на  сиденье.
Уэй не мог нажать на кнопки, набрать номер. В ярости он швырнул  трубку  в
ветровое стекло. Ударившись, она бумерангом вернулась и,  пролетев  сквозь
него, свалилась под сиденье, равнодушная ко всем его попыткам.
   Несколько  минут  он  сидел  неподвижно,  обреченно  качая  головой   и
чувствуя, как ужас переходит в безысходное отчаяние.
   Мимо проехали одна за другой две машины, но никто из сидевших в них  не
увидел ничего странного в том, что у обочины  кто-то  припарковался.  Свет
фар быстро мчавшихся автомобилей не успел высветить за длинным серебристым
кузовом "мерседеса" тело, лежавшее у  обочины.  И,  разумеется,  никто  не
заметил в машине горько рыдающее привидение.
   Уэй не помнит, как долго он так просидел. Он не вел счет времени,  хотя
ему казалось, что оно не торопится. У него не было никаких внешних  причин
следить за ходом времени. Холода он также не чувствовал и почти забыл, что
это такое, однако понимал, что в данный момент ему должно быть холодно.
   Наконец он пошевелился и переменил позу. Надо что-то  делать,  но  что,
Уэй не знал. Возможно, надо попытаться доехать до коттеджа, хотя он не был
уверен, зачем и что он там будет делать. Просто нужно на что-то  решиться.
И именно сейчас, в эту ночь.
   Собравшись с силами, Уэй вылез из машины. Нога свободно  прошла  сквозь
закрытую дверцу. Он снова решил посмотреть на тело. Но оно исчезло.
   Мало ему было ударов в этот вечер, вот еще один.  Уэй  тупо  глядел  на
примятую, покрытую росой траву.
   Его тело исчезло.



10

   Ричард, как только позволили правила вежливости, поспешил распрощаться.
   Он поблагодарил профессора за прекрасный  вечер,  попросил  обязательно
известить его, когда тот будет в Лондоне, и  справился,  не  может  ли  он
чем-нибудь помочь ему с лошадью. Нет? Ну что ж, если профессор уверен, что
ему не понадобится помощь, он еще раз благодарит его за гостеприимство.
   После того как за ним закрылась дверь  профессорской  квартиры,  Ричард
постоял еще несколько минут в раздумье. В  то  короткое  мгновение,  когда
свет гостиной осветил лестничную площадку, он успел заметить, что  на  ней
нет никаких царапин и иных повреждений. Странно, что  от  лошадиных  копыт
пострадала только лестница в квартире профессора.
   Действительно,  все  казалось  очень  странным,  к  тому  же   к   этим
странностям вскоре прибавилась еще одна. Этот вечер наконец  стал  вечером
полного отдыха от работы.
   Поддавшись непонятному порыву, он  вдруг  постучал  в  дверь  напротив.
Время шло, но никто не отвечал на стук, и Ричард, повернувшись, готов  был
уже уйти, как услышал скрип отворяемой двери.
   Он испытал легкий шок,  увидев,  что  на  него  с  подозрением,  словно
осторожная птица, смотрит декан с длинным, как киль яхты, носом.
   - Э-э-э... прошу прощения, - пролепетал  Ричард.  -  Не  видели  ли  вы
сегодня на лестнице лошадь? Или, возможно, слышали ее?
   Человек перестал тянуть себя за пальцы,  склонил  голову  набок,  долго
молчал,  словно  никак  не  мог  обрести  голос,  видимо,  слишком  далеко
упрятанный в нем, и наконец заговорил. Голос его был  слаб  и  удивительно
тонок:
   - Это первые слова, сказанные мне за семнадцать лет три месяца два  дня
пять часов девятнадцать минут и двадцать секунд. Я подсчитал.
   Сказав это, он тихо закрыл дверь.
   Весь путь через Второй дворик Ричард проделал почти бегом.
   Достигнув Первого дворика, он наконец перешел на шаг.
   От холодного ветра дыхание его было затрудненным и хриплым. К  счастью,
можно было уже не торопиться. Ему  так  и  не  удалось  позвонить  Сьюзан,
потому что телефон в квартире профессора не работал. Это тоже наводило  на
размышления, но этому  хотя  бы  можно  было  найти  разумное  объяснение.
Профессор просто мог забыть оплатить счета за пользование телефоном.
   Ричард уже покидал университетский дворик, как вдруг, передумав,  решил
нанести короткий визит привратнику, сторожка которого находилась  в  одной
из главных  арок,  ведущих  в  здание  университета.  Это  была  небольшая
каморка, увешанная ключами, загроможденная  пакетами  и  корреспонденцией.
Обогревалась она электрокамином. Где-то негромко бормотало радио.
   - Извините, - обратился Ричард к крупному человеку,  который,  скрестив
руки на груди, монументально высился за конторкой.
   - Да, мистер Мак-Дафф, чем могу быть полезен?
   То, что привратник до сих пор не  забыл  его  имя,  буквально  потрясло
Ричарда, который, находясь  в  состоянии  сильного  нервного  возбуждения,
кажется,  сам  уже  забыл,  как  его   зовут.   О   феноменальной   памяти
университетских привратников ходили легенды, да и о  том,  как  они  любят
продемонстрировать это при первом удобном случае.
   - Скажите, есть ли в колледже где-нибудь... э-э-э... лошадь?
   Привратник, даже не моргнув глазом, со всей серьезностью ответил:
   - Нет, сэр, хотя да, сэр. Могу чем-либо помочь вам, мистер Мак-Дафф?
   - Нет, нет, ничего  не  надо,  -  торопливо  ответил  Ричард,  барабаня
пальцами по конторке. - Благодарю вас за внимание. Рад был  повидать  вас,
э-э-э... Боб, - наугад сказал  он  и,  пожелав  спокойной  ночи,  поспешно
вышел.
   Привратник, не меняя позы, лишь медленно покачал головой.
   - А вот и твой кофе,  Билл,  -  промолвил  маленький  юркий  человечек,
появившийся из задней комнаты с чашкой дымящегося кофе. - Кажется, к  ночи
похолодает, ты как считаешь?
   - Похоже, что так, Фред. Спасибо за кофе.  -  Взяв  чашку,  Билл  отпил
глоток. - Что бы там ни говорили, но чудаков не убывает.  Только  что  был
здесь парень и спрашивал, есть ли в колледже лошадь?
   - Неужели? - Фред отхлебнул кофе, щурясь от  ароматных  паров.  -  Чуть
пораньше тоже заходил один, похоже, иностранец, священник. Поначалу  я  не
разобрал, о чем он там бормотал, но он, как увидел  огонь  в  камине,  так
уставился на него и ни с места. Стоял, смотрел на огонь  и  слушал  радио,
словно ему больше ничего и не нужно было.
   - Иностранец, говоришь?
   - Я ждал, ждал, а потом предложил ему лучше отправиться  восвояси,  чем
торчать тут у моего очага. И тут он мне говорит: "Неужели я должен  отсюда
уйти?" А я ему: "Да, и чем скорее,  тем  лучше"  голосом  Хэмфри  Богарта.
Прислушайтесь, мол, к дельному совету и все такое прочее.
   - Вот как? Что-то больше смахивает на Джимми Кэши.
   - Нет, тот бы сказал коротко и ясно: "Проваливай, парень".
   Билл, наморщив лоб, посмотрел на своего коллегу.
   - Ты уверен, что это голос Кэгни? А не Кеннета Мак-Келлера?  [известные
американские киноактеры 40-60-х гг.]
   - Ты туговат на ухо, Билл. У тебя просто нет слуха.  Кеннет  сказал  бы
так: "Нам не по пути, мне верхом, тебе низом, так что гуд бай..."
   - Понятно. Я, видимо, имел в виду Кеннета-шотландца. А что тебе ответил
священник?
   - Он вытаращился на меня и сказал нечто чертовски странное...
   - Да брось ты говорить чужими голосами, Фред,  и  расскажи  все  своим,
если есть что сказать.
   - Он сказал, что не верит мне.
   - И только? Твои россказни и впрямь не стоят того,  чтобы  их  слушать,
Фред.
   - Может, и не стоят. Но я рассказываю все, как  было,  потому  что  под
конец он сказал, что оставил свою лошадь в ванной и  попросил  присмотреть
за ней.



11

   Гордон Уэй понуро брел вдоль плохо освещенного шоссе, или, лучше  будет
сказать, пытался брести.
   Он считал, что призракам следовало бы парить в  воздухе.  Он  мало  что
знал о призраках и привидениях, однако был убежден, что, если уж  пришлось
стать  таковым,  потерять  материальный   облик   и   возможность   самому
передвигать собственное тело, должна же быть  хоть  какая-то  компенсация.
Таковой он считал свободное парение в воздухе. Но даже этого, кажется, ему
не  полагалось.  Придется  самому  шаг  за  шагом  преодолевать  неблизкое
расстояние.
   Уэй хотел во что бы то ни стало добраться до своего  загородного  дома,
хотя не знал,  что  будет  делать  там.  Но  даже  призракам  надо  где-то
ночевать, и к тому же родные стены помогут. Как помогут, он не знал, но не
это главное. Во всяком случае, у него была цель, а что делать  дальше,  он
решит, когда окажется дома.
   Так он перебирался короткими перебежками от фонаря к фонарю и у каждого
останавливался и осматривал себя.
   Он  действительно  постепенно  становился  призраком.  Иногда   контуры
телесной оболочки совсем расплывались и он превращался в тень,  колеблемую
ветром, в сновидение, которое быстро исчезало. Но временами он все еще был
самим собой, реальным и во плоти. Пару раз он пытался, чтобы  передохнуть,
прислониться к фонарному столбу, но не  прояви  он  вовремя  осторожности,
прошел бы сквозь столб и упал на землю.
   С превеликой неохотой он попытался восстановить в  памяти,  что  с  ним
произошло. Однако почему-то ему не хотелось вспоминать об этом.
   Психоаналитики,  наверное,  назвали  бы  это  защитной  реакцией.  Мозг
человека старается блокировать память о событиях,  способных  травмировать
его. Не это ли  с  ним  происходит?  Неожиданное  нападение  неизвестного,
спрятавшегося в багажнике, выстрел в упор. Это каждого может травмировать.
Да еще как.
   Уэй продолжал  устало  брести  вдоль  шоссе,  пытаясь  вспомнить  облик
нападавшего и испытывал от этого страдания, будто тревожил больной зуб. Он
попытался думать о  чем-то  другом.  Например,  о  своем  завещании,  том,
последнем, которое он подготовил.  Но  так  ничего  и  не  мог  вспомнить.
Мысленно он взял на заметку непременно связаться завтра же с адвокатом,  а
затем тут же обругал себя. Разве так решают важные вопросы?
   Как скажется его смерть на делах фирмы? Ни один ответ его не устраивал.
   А некролог? От этой мысли его пробрала холодная  дрожь.  Сможет  ли  он
увидеть хотя бы копию? Что-то они там напишут, эти ублюдки?  Пу