Дуглас Адамс.
    Дирк Джентли 1-2

    Детективное агентство Дирка Джентли
    Долгое чаепитие


    Дуглас Адамс.
    Детективное агентство Дирка Джентли

   -----------------------------------------------------------------------
   Douglas Adams. Dirk Gently's Holistic Detective Agency (1987)
   ("Dirk Gently" #1). Пер. - Т.Шинкарь. М., "АСТ", 1996.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 January 2001
   -----------------------------------------------------------------------


1

   На этот раз свидетелей не будет...
   На этот раз - лишь мертвая земля, раскаты  грома  да  моросящий  дождь,
принесенный ветром с северо-востока, извечный спутник земных катаклизмов.
   Ураганы  и  грозы,  бушевавшие  третьего   дня,   утихли,   наводнение,
начавшееся неделю назад, прекратилось, и,  хотя  небо  по-прежнему  сулило
дождь, к вечеру все разрешилось унылой моросью.
   Порыв ветра пронесся над сумеречными равнинами и, попетляв среди низких
холмов,  вырвался  на  простор  неглубокой  долины.  Здесь   он   встретил
единственное препятствие - подобие наклонной башни, силуэт которой одиноко
торчал над первородным месивом грязи.
   Ее  остов,  похожий  на  обрубок,  напоминал  кусок  застывшей   магмы,
исторгнутый преисподней. Наклон башни был пугающе странен, словно причиной
его было нечто более грозное и зловещее,  чем  внушительная  тяжесть.  Она
казалась мертвым реликтом далеких времен сотворения мира.
   Живым и движущимся в этой долине был лишь  вяло  текущий  поток  вязкой
грязи. Но он, обойдя основание башни и достигнув неглубокой ложбины в миле
от нее, бесследно исчезал под землей.
   В сгущающихся сумерках на мертвой башне вдруг появились признаки жизни.
В ее темном чреве забрезжил свет.
   Крохотная красная точка бита едва различимой,  если  бы  было  кому  ее
заметить. Без сомнения, это  был  живой  огонь.  С  каждым  мгновением  он
разгорался все ярче, но вскоре стал слабеть и внезапно погас. Ветер  донес
долгий печальный звук, похожий на стон. Он вдруг стал громче и,  достигнув
высокой, пронзительно-тоскливой ноты, столь же внезапно оборвался.
   Шло время, и снова появился огонь.  Он  был  слаб  и  трепетен,  однако
двигался. От подножия башни, то  появляясь,  то  исчезая;  он,  словно  по
спирали,  поднимался  вверх.  Уже  можно  было  смутно  различить   фигуру
человека, в чьих руках, должно быть, находился этот слабый источник света.
Но вскоре и его поглотила тьма.
   Минул  час.  Стемнело.  Мир,   казалось,   умер,   ночная   мгла   была
непроницаемой.
   Однако свет появился вновь. Он был уже на вершине башни и  горел  ярко,
уверенно, словно знал, что делает. Тишину ночи нарушали звуки, похожие  на
стенания,  вскоре  перешедшие  в  надрывный  вой.  Чем  пронзительнее   он
становился, тем ярче разгоралась багровая точка слепящего света.
   И вдруг на какую-то долю секунды все смолкло,  свет  погас.  Воцарилось
безмолвие.
   Но вот у подножия башни, словно рождаясь из  грязи,  засветилось  белое
пятно рассеянного света, и в ту же минуту  от  рева  содрогнулись  небеса,
вздыбилась река грязи. С  непонятной  яростью  сомкнулись  в  схватке  две
стихии -  небо  и  земля.  Пугающие  розовые  зарницы,  зеленые  всполохи,
оранжевое зарево окрасили  небосклон,  и  все  снова  погасло.  Ночь  была
пугающе черной. В наступившей тишине где-то звонко падали капли.
   Утро  выдалось  ослепительно  ясным   и   обещало   теплый,   солнечный
благодатный день, каких доселе не бывало, если бы мог кто это подтвердить.
Воздух был чист и прозрачен, по дну  уцелевшей  части  долины  несла  свои
незамутненные воды река.
   Время по-настоящему начало свой ход.



2

   Высоко на выступе скалы верхом на понурой  лошади  сидел  Электрический
Монах. Из-под  надвинутого  на  глаза  капюшона  грубошерстной  монашеской
сутаны он уставился на открывшуюся его взору еще одну долину и  мучительно
размышлял.
   День  был  жаркий,  солнце,  высоко  стоявшее  в  пустом  мареве  неба,
безжалостно жгло серые камни и жалкие остатки сухой  травы.  Все  застыло.
Неподвижен был и  Монах.  Лишь  лошадь,  изредка  вяло  взмахнув  хвостом,
нарушала застоявшуюся тишину.
   Электрический Монах был роботом, бытовым прибором, экономящим  время  и
труд  человека,  как  посудомоечная  машина  или  видеомагнитофон:  первая
избавляет человека от малоприятной возни с грязной посудой,  второй  -  от
необходимости  самому  смотреть  скучные   передачи   по   телевизору.   В
обязанности Электрического Монаха входило верить во все, во  что  положено
верить людям, и, таким образом, освобождать их от  этой  становящейся  все
более обременительной необходимости.
   Но в этом  экземпляре  Монаха,  к  несчастью,  обнаружился  изъян.  Его
действия стали беспорядочными и  непредсказуемыми.  Робот  стал  верить  в
такие  вещи,  в  которые  с  трудом  поверили  бы  даже  в  Солт-Лейк-Сити
[очевидно, намек на самобытность взглядов  и  нравов  жителей  штата  Юта,
населенного в значительной  степени  мормонами,  чьи  законы,  традиции  и
верования до сих пор отличаются от принятых в Америке XX  века].  Конечно,
Монах  никогда  не  слышал  об  этом  городе,  как  не  знал,  сколько  не
поддающихся  подсчету  миль  отделяет  эту   долину,   повергшую   его   в
замешательство, от Большого Соленого озера в  далеком  американском  штате
Юта.
   Растерянность и сомнения Электрического Монаха были вполне  обоснованы.
Он искренне верил, что долина и все  вокруг,  включая  его  самого  и  его
лошадь, окрашены в нежно-розовый  цвет.  Это  лишало  беднягу  возможности
различить что-либо на незнакомой местности, а главное, решить, что  делать
дальше и куда держать путь, на котором его, несомненно, ждут опасности.
   Вот почему Монах застыл в раздумье на краю выступа, а у его лошади  был
такой унылый вид. Привыкнув ко многому, она, однако, сразу поняла, что  из
всех нелепых ситуаций, в которые они с Монахом до сих  пор  попадали,  это
была, пожалуй, самой нелепой.
   Как давно Монах стал верить всему, что видел? Пожалуй, с самого начала.
Вера, сдвигавшая горы или позволявшая верить вопреки здравому смыслу,  что
они розовые, была крепка в нем и  незыблема,  как  скала,  на  которой  он
стоял. Лошадь, однако, знала, что ее хватит разве что на сутки.
   Что же это за лошадь, у которой на все было собственное мнение и к тому
же столь скептическое? Странная лошадь на первый взгляд, не так ли?
   Отнюдь  нет.  Даже  будучи  достойной  представительницей  этого   вида
животных, она была  самой  обыкновенной  лошадью,  результатом  длительной
конвергентной эволюции, и  встречалась  теперь  в  достаточном  количестве
повсюду. Лошади, в сущности, гораздо умнее, чем хотят это показать. Трудно
постоянно носить на себе другое существо и не составить о нем  собственное
мнение.
   С другой стороны, оказалось,  что  вполне  возможно  целыми  днями,  не
слезая, сидеть на ком-то и ничего не знать о нем.
   Когда создавались первые модели Электрических Монахов, ставилась вполне
определенная задача: с первого же взгляда они  должны  распознаваться  как
искусственно созданная вещь. Гуманоиды не должны быть  похожими  на  живых
людей. Вряд ли кому понравится, если видеомагнитофон поведет себя, как его
хозяин: будет валяться на диване перед телевизором, ковырять в носу,  пить
пиво и посылать домашних за пиццей.
   Поэтому было принято разумное решение создать Монахов одноглазыми,  что
было не только оригинальным с точки зрения дизайна, но  и  практичным  при
использовании  их  в  качестве  наездников,   смотрящих   вперед.   Почему
наездников? Это было очень важно, ибо всадник на лошади  внушает  доверие.
Также возникла идея дать Монахам две ноги для удобства и равновесия,  что,
кстати, намного дешевле, чем, скажем, семнадцать, девятнадцать, а то и все
двадцать три ноги, как у обычных приматов. Монахов также наделили  розовой
эластичной и гладкой кожей вместо багрово-красной  чешуйчатой,  дали  один
рот и один нос. Впрочем, потом их сделали двуглазыми. Получились  довольно
странные существа, обладающие, однако, великолепной способностью верить  в
самое невероятное.
   Первый сбой этот экземпляр Монаха дал после того, как  ему  пришлось  в
один прекрасный день поверить в слишком многое. По ошибке его использовали
в  паре  с  видеомагнитофоном,  подключенным  к  семнадцати  телевизионным
каналам  одновременно.  У  Монаха   полетела   система   алогичных   схем.
Видеомагнитофону надлежит всего лишь  снимать  и  записывать  все  подряд,
никто не требует от него верить в то, что он видит. Вот почему  так  важно
для гарантии правильного пользования каждый прибор снабжать инструкцией.
   После поистине непомерной нагрузки в течение целой  недели  Монах  стал
верить, что война - это мир, добро - зло, луна сделана из голубого сыра, а
Господу Богу неотложно следует выслать солидную сумму  денег  на  такой-то
абонентный ящик. Монах также поверил, что треть его таблиц содержит в себе
прямо противоположные данные. На этом он окончательно свихнулся и вышел из
строя.  Механик,  к  которому  обратилась  фирма,   посоветовал   заменить
материнскую плату и как бы между прочим намекнул, что это обойдется  почти
в столько  же,  сколько  стоит  новая  модель  многоцелевого  Монаха-Плюс,
которые вдвое мощнее. Последние,  кстати,  лучше  защищены  от  негативных
воздействий, имеют совершенно новую многоцелевую  отрицающую  способность,
которая  позволяет  хранить  в  памяти  до  шестнадцати  разных   и   даже
диаметрально противоположных идей, свободных от системных ошибок, и  вдвое
быстрее выдают информацию.
   Это все и решило.
   Неисправный Монах был заменен новой моделью и изгнан в пустыню, где мог
верить во что угодно и сколько угодно, в том числе  и  в  то,  что  с  ним
обошлись чертовски несправедливо.  Однако  ему  все  же  оставили  лошадь,
поскольку делать лошадей практически ничего не стоило.
   Несколько дней, показавшихся бедняге сначала тремя днями, затем  сорока
тремя и наконец пятьюстами девяносто восемью тысячами  семьюдесятью  тремя
днями, он кружил по пустыне и искренне верил всему, что видел. А видел  он
камни, облака, стаи птиц и даже несуществующий вид  слонового  аспарагуса.
Наконец, достигнув самой высокой точки местности, он  увидел  перед  собой
долину, которая вопреки его глубокому убеждению не была  все  же  розовой.
Отнюдь нет.
   А время шло.



3

   Время Шло.
   Сьюзан ждала. Чем больше ждала, тем упорнее не звонил звонок у двери  и
молчал телефон. Сьюзан чувствовала, что еще мгновение и она может с полным
правом  рассердиться.  Собственно,  она  уже  сделала  это.  Но  пока  еще
сердилась как бы впрок. Однако теперь временной порог был перейден и  вина
полностью лежала на опаздывающем Ричарде. Никакие пробки на  перекрестках,
происшествия на дорогах и его собственная рассеянность,  медлительность  и
обычная нерасторопность не могут оправдать опоздания на  целых  полчаса...
Он сам  назначил  это  время  как  крайний  срок,  когда  он,  безусловно,
освободится, и велел ей быть готовой и ждать.
   Представив  себе,  что  с  ним   что-то   случилось,   она   попыталась
встревожиться, но ничего  не  вышло.  С  ним  никогда  ничего  плохого  не
случалось, а следовало бы. Если в  ближайшее  время  с  ним  действительно
ничего не произойдет, она постарается ему в этом помочь. Неплохая мысль.
   Приняв такое решение, Сьюзан сердито плюхнулась в кресло и  попробовала
включить новости по телевизору. Но они только  еще  больше  разозлили  ее.
Переключившись на другой канал и  после  нескольких  мгновений  так  и  не
разобрав,  что  там  происходит,  она  снова   нажала   на   дистанционный
переключатель. На душе стало совсем погано.
   Возможно, следует позвонить ему. Нет, этого, черт побери, он от нее  не
дождется. И к тому же он может сам в этот  момент  звонить  ей.  Если  она
будет звонить ему, а он ей в одно и то же время, они никогда друг другу не
дозвонятся.
   Сьюзан решила побыстрее отказаться от этой мысли, словно она никогда  и
не могла прийти ей в голову.
   Черт побери, где же он? В  сущности,  кому  он  нужен?  Ей,  во  всяком
случае, решительно нет.
   Трижды он обманул ее. Трижды подряд.  Сьюзан  снова  сердито  защелкала
переключателем. На этот  раз  сообщали  что-то  сенсационное  о  музыке  и
компьютерах.
   Ах, вот оно что. Догадка  закралась  еще  до  того,  как  она  включила
телевизор. Теперь ей было все ясно.
   Сьюзан вскочила, подошла к  телефону,  раздраженно  схватила  трубку  и
набрала номер.
   - Алло, Майкл? Это Сьюзан. Сьюзан Уэй.  Помнишь,  ты  просил  позвонить
тебе, если я буду свободна. Я еще тебе тогда сказала, что скорее подохну в
канаве, чем позвоню,  даже  если  буду  свободна?  Так  вот,  я  свободна,
совершенно, полностью и абсолютно свободна, но  поблизости  нет  ни  одной
подходящей канавы. Так что советую не мешкать и  воспользоваться  случаем.
Ты найдешь меня через полчаса в клубе "Танжер".
   Она сунула ноги в туфли, подхватила пальто, но тут  же  вспомнила,  что
сегодня четверг и надо сменить ленту на автоответчике.  Это  заняло  всего
пару минут. Вскоре Сьюзан громко захлопнула за собой дверь. Когда  наконец
зазвонил телефон, автоответчик вежливо сообщил, что Сьюзан  Уэй  не  может
сейчас подойти  к  телефону,  но  "если  вы  оставите  ваше  сообщение  на
автоответчике, я вам позвоню. Возможно".



4

   Был традиционно холодный ноябрьский вечер.
   Бледная  луна  своим  видом  будто  упрекала  всех,  что  ее  заставили
бодрствовать в столь непогожий час. Неохотно взойдя  и  застыв  чуть  выше
горизонта,  она  напоминала  усталое  привидение.   В   дымке   нездоровых
испарений, поднимавшихся над болотистой, поросшей папоротником местностью,
едва вырисовывались башни и башенки  колледжа  Святого  Седда.  За  многие
столетия истории Кембриджа в нем мирно уживалась архитектура всех времен и
эпох - архитектура средневековья рядом с викторианской, греческая классика
с эпохой Тюдоров. Лишь в тумане весь этот конгломерат зданий мог  казаться
единым ансамблем.
   Рассеянный свет фонарей падал  на  фигуры  спешащих,  зябко  кутающихся
людей, оставлявших после себя легкие облачка пара от застывшего в морозном
воздухе дыхания.
   Было семь вечера. Прохожие в большинстве своем торопились  в  трапезную
колледжа, разделявшую два внутренних университетских дворика  -  Первый  и
Второй. Окна ее уже светились слабым, неровным светом.  Двое  из  спешащих
обращали на себя особое внимание. Один из них, молодой, высокий  и  тощий,
был угловат и своей уклончивой длинноногой поступью напоминал оскорбленную
цаплю.   Другой,   коротышка   плотного   сложения,   был    его    полной
противоположностью. Он торопливо  и  как-то  беспорядочно  семенил  рядом,
временами вдруг застывая на месте, как старая белка, выпущенная из мешка и
потерявшая ориентацию. Он был немолод, вернее в том  возрасте,  который  у
мужчин бывает уже трудно с вероятностью определить, а  угадав,  все  равно
захотелось бы накинуть еще несколько годков. Разумеется, его лицо  было  в
морщинах, а волосы под красной лыжной шапочкой были, бесспорно,  седыми  и
по-старчески жидкими и к тому же давно сами решали, в каком беспорядке  им
находиться. Он был облачен  в  черное  громоздкое  зимнее  пальто,  поверх
которого была еще накинута выцветшая темно-лиловая мантия.
   Эта необычная парочка весьма  оживленно  беседовала,  впрочем,  говорил
больше тот, постарше, что-то поясняя и на что-то указывая своему спутнику,
несмотря на почти полную темноту. Тот же рассеянно  поддакивал,  временами
восклицая: "Да, конечно", "Неужели?",  "Как  интересно!".  И  с  серьезным
видом кивал головой.
   В трапезную они вошли не с главного входа, а  через  маленькую  боковую
дверь с восточной стороны. Она вела в обшитую темными  панелями  прихожую,
где члены совета колледжа, поеживаясь от холода и пожимая друг другу руки,
готовились войти в обширный зал. Там их ждал накрытый стол.
   Профессор  и  его  молодой  спутник  опаздывали  и  поэтому  торопились
поскорее снять верхнюю одежду. Для профессора это было непросто. Прежде он
должен был освободиться от накинутой поверх пальто  профессорской  мантии,
затем снять пальто и снова облачиться в мантию,  далее  сунуть  шапочку  в
карман и туда же - шарф, который, как  оказалось,  он  забыл  захватить  с
собой, и, наконец, отыскать в  карманах  пальто  носовой  платок  и  очки.
Вместе с очками профессор неожиданно извлек из кармана и шарф,  в  который
они почему-то оказались завернутыми. Итак, шарф был все-таки при нем, хотя
он и  не  смог  воспользоваться  им,  чтобы  спастись  от  пронизывающего,
холодного и влажного ветра, проносившегося над папоротниковыми  пустошами,
как леденящее дыхание колдуньи.
   Профессор поспешил подтолкнуть молодого друга первым  к  двери  в  зал.
Наконец они уселись на два последних свободных стула, стараясь не замечать
недовольных взглядов и удивленно поднятых бровей, выражавших недоумение  и
осуждение, ибо опоздавшие прервали традиционную молитву, которую читали на
латыни перед трапезой.
   Зал был полон. В холодные месяцы года  он  особенно  привлекал  к  себе
старшекурсников. На сей же  раз  он  был  необычно  освещен  свечами,  что
случалось лишь при особых обстоятельствах. Длинные накрытые столы терялись
в полумраке  огромного  зала.  Колеблющееся  пламя  свечей  оживляло  лица
присутствующих, голоса звучали приглушенно, звон ножей  и  вилок  поднимал
настроение, а где-то вверху, под древними сводами, чувствовалось  незримое
присутствие всей многовековой истории колледжа. Столы в одном  конце  зала
заканчивались  подобием  крестовины,  примерно  на  фут  приподнятой   над
плоскостью столов. Поскольку обед был торжественный  и  ожидалось  большое
количество приглашенных,  столы  расставили  вдоль  стен,  поэтому  многим
пришлось сидеть спиной друг к другу.
   - Итак, юный Мак-Дафф, -  промолвил  профессор,  когда  они  уселись  и
развернули салфетки, - рад снова видеть вас. Это отлично, что  вы  пришли,
мой друг. Понятия не имею, что они  здесь  затеяли,  -  вдруг  сказал  он,
оглядываясь вокруг. - Но свечи,  столовое  серебро,  сосредоточенность  на
лицах говорят о том, что это обед в честь  кого-то  или  чего-то,  о  чем,
впрочем, мало кто уже помнит, но все знают, что  есть  возможность  поесть
лучше обычного.
   Профессор  остановился,  на  мгновение  задумался,  оглядывая  полумрак
трапезной, а затем продолжил:
   - Странно, вам не кажется, что  качество  пищи  зависит  от  освещения?
Представляю, каких высот кулинарного искусства достигли  бы  наши  повара,
если бы им пришлось трудиться в кромешной тьме. Стоило бы попробовать, как
вы  считаете?  В  колледже  полно   подземелий,   которые   вполне   можно
приспособить для этой цели. Мне кажется, я как-то  показывал  вам  их,  а?
Отличная кирпичная кладка.
   Слова профессора несколько успокоили  гостя,  ибо  свидетельствовали  о
том, что его учитель вернулся к действительности и наконец  вспомнил,  кто
он и зачем здесь. Профессор Урбан Кронотис, королевский профессор  кафедры
хронологии, или просто Крон, как его часто  называли,  недаром  однажды  в
разговоре уподобил свою память бабочке "Королева Александра", беспечному и
непостоянному созданию, увы, давно уже исчезнувшему.
   Несколько дней назад он позвонил своему бывшему ученику и пригласил его
к себе. По его голосу тот почувствовал, что  профессор  искренне  рад  его
видеть. Однако когда Ричард Мак-Дафф,  чуть  опоздав,  позвонил  в  дверь,
профессор  открыл  ее  с  нескрываемым  раздражением  и,  увидев  Ричарда,
казалось, даже вздрогнул от неожиданности. Он тут  же  сердито  справился,
какие личные проблемы привели Ричарда к  нему,  и  был  весьма  недоволен,
когда тот деликатно напомнил, что вот уже десять лет, как профессор  более
не  является  его  наставником.  Только  после  этого  профессор   наконец
вспомнил, что сам пригласил своего