л и прекрасно  выполняет  свои  обязанности  и  потому
относится абсолютно ко всем одинаково вежливо и внимательно,  даже  -  при
этой мысли она вся похолодела - к мистеру Рэгу.
   Так звали личного секретаря господина Одвина. И  с  его  существованием
надо было смириться. Она не вправе была одобрять или  не  одобрять  личный
выбор господина Одвина. Но если бы у нее были какие-то полномочия - а их у
нее не было, - она настоятельно посоветовала бы господину  Одвину,  причем
не ради своего, а ради его же блага, нанять в помощники человека,  который
не доводил бы ее так.
   Она прекратила думать о нем и пошла на поиски. Когда она  заступила  на
сегодняшнее дежурство, то почувствовала облегчение, узнав, что мистер  Рэг
покинул больницу прошлой ночью, а после, обнаружив, что он уже с  час  как
вернулся, была страшно раздосадована.
   Наконец она нашла его - причем именно в том месте, где  ему  совсем  не
следовало  быть.  Он  устроился  на  одном  из  стульев  в  приемной   для
посетителей, на нем было одеяние, напоминавшее  ношеный-переношеный,  весь
заляпанный, давно списанный врачебный халат, который, кроме всего прочего,
был ему страшно велик. Но это было еще не все: он наигрывал  на  отдаленно
напоминавшем дудочку инструменте удивительно немузыкальный мотив.  Дудочку
он  вырезал  из  вполне  еще   годного   шприца,   что   было   совершенно
непозволительно.
   Он взметнул на  нее  свои  бегающие  глазки,  ухмыльнулся  и  продолжал
трубить и пищать, только еще громче, ей назло. В  голове  у  сестры  Бейли
пронеслись все, что так и просилось на язык - и про халат, и про шприц,  и
про то, как отвратительно сидеть в комнате для посетителей,  чтобы  пугать
их или готовиться это сделать, -  в  общем,  все  то,  что  говорить  было
совершенно бессмысленно. Она знала, что не вынесет того вида  оскорбленной
невинности, с каким он ей ответит, и самих  ответов,  совершенно  диких  и
напрочь  лишенных  здравого  смысла.  Главное  -  держать  себя  в  руках,
постараться не нервничать и поскорее убрать его из этой комнаты, а потом и
вообще с глаз долой.
   - Вас хочет видеть мистер Одвин, - сказала она. Сестра Бейли  старалась
придать голосу приветливость и певучесть, но голос отказался слушаться.
   Как сделать, чтобы его глазки прекратили бегать? - подумала она.
   Не говоря уже о том, что это оказывало вредное и неприятное воздействие
как с медицинской, так и с эстетической  точки  зрения,  ее  не  могло  не
задеть и само выражение этих глаз, явно дававшее  понять,  что  в  комнате
есть еще, по крайней мере, тридцать семь вещей, более интересных,  чем  ее
особа.
   Он смерил ее этим наглым взглядом еще раз, а затем, бормоча, что нет  в
этом мире покоя для грешника, даже и для более чем грешника,  он,  толкнув
сестру  Бейли,  понесся  как  сумасшедший  по  коридору  в  палату  своего
господина и повелителя, чтобы успеть получить инструкции, прежде  чем  его
господин и повелитель снова уснет.



8

   Около полудня Кейт выписалась из больницы. При этом,  правда,  возникли
некоторые трудности, так как  сначала  сестра,  а  потом  и  лечащий  врач
наотрез отказывались ее  выписывать,  находя  еще  недостаточно  окрепшей,
чтобы покинуть стены больницы. Она  совсем  недавно  вышла  из  "состояния
комы, и ей еще так необходим уход, необходимо...".
   "Необходима пицца", - настаивала Кейт.
   Кроме того, ей "надо домой, нужен свежий воздух. Воздух, которым я дышу
здесь, ужасен. Он так же чист, как воздух в мусоросборнике пылесоса".
   "...продолжать лечение и оставаться под наблюдением  лечащего  врача  и
палатной сестры до тех  пор,  пока  они  не  будут  уверены  в  ее  полном
выздоровлении".
   В общем, их доводы были  справедливы.  В  ходе  утренних  дебатов  Кейт
потребовала, чтобы ей дали телефон, и, заполучив  его,  немедленно  начала
свои попытки заказать пиццу с доставкой  в  палату.  Она  обзванивала  все
известные  ей  пиццерии   Лондона   из   числа   наименее   открытых   для
сотрудничества, обращаясь к ним с горячей и страстной речью, затем сделала
несколько шумных и безуспешных попыток нанять мотоцикл, который должен был
объездить вдоль и поперек весь Вест-Энд для того, чтобы найти и  доставить
ей определенный вид американской пиццы и дополнительно к ней невообразимый
перечень перцев, грибов, сыров, который диспетчер службы посыльных не стал
и пытаться запоминать, и примерно через час после подобного рода  действий
возражения о выписке Кейт из больницы постепенно отпали,  как  лепестки  с
осенней розы.
   Таким образом, вскоре после ленча она  уже  стояла  на  одной  из  улиц
Вест-Энда, мрачной и продуваемой со всех сторон ветрами, ощущая слабость и
слегка покачиваясь, но зато сама себе хозяйка. Все, что у нее осталось,  -
это ее изорванная  в  клочья  дорожная  сумка,  которую  она  не  захотела
выбросить, и маленький обрывок бумаги, лежавший в кошельке, с нацарапанным
на нем одним-единственным словом.
   Она остановила такси и, усевшись на заднее сиденье, закрыла глаза и всю
дорогу до своего дома в Примроуз-Хилл так ни разу и  не  открыла  их.  Она
поднялась по ступенькам и открыла дверь в свою квартиру, расположенную  на
самом последнем этаже.
   На автоответчике было примерно десять сообщений, но Кейт  сразу  стерла
все, даже не слушая.
   Распахнув настежь окно в  своей  спальне,  она  высунулась  из  него  и
свесилась вниз, оставаясь в этом опасном и неустойчивом состоянии какой-то
момент - только вися таким образом она могла увидеть  кусочек  парка!  Это
была малюсенькая часть парка, на которой умещались всего два  платана.  По
краям участок парка обрамляли дома, поэтому там царил полумрак, и,  может,
оттого он казался Кейт таким уютным и был ей милее и ближе самой роскошной
широкой аллеи.
   Однажды она пошла погулять  в  этот  уголок  парка,  пройдя  вдоль  его
невидимого периметра, и чуть ли не ощутила его своей собственной усадьбой.
Она даже похлопала платаны, как если бы была их хозяйкой, а  потом  сидела
под ними, наблюдая, как садится солнце над Лондоном - над его затуманенной
линией горизонта и не желающими приносить пиццу на  дом  пиццериями,  -  и
после она вышла оттуда, чувствуя, как ее  переполняет  нечто,  но  она  не
могла; точно сказать что. Но  все  равно,  сказала  она  себе,  надо  быть
благодарным за возможность испытать глубокое чувство, если даже не  можешь
определить, с чем оно связано:
   Кейт втянула  себя  обратно  в  комнату,  но  окно  оставила  открытым,
несмотря на то, что снаружи  было  достаточно  прохладно,  потом  пошла  в
ванную  и  включила  там  воду,  Ванна  в  стиле  эпохи  королей  Эдуардов
простиралась  чуть  ли  не  во  всю  площадь  ванной  комнаты.   Остальное
пространство занимали разные трубы и батареи.
   Из кранов, булькая и бурля, струилась вода, наполняя ванну. Как  только
в ванной комнате стало достаточно тепло от пара, Кейт разделась и  открыла
стоявший там шкафчик.
   Она ощутила легкую  растерянность  при  виде  неисчислимого  количества
всевозможных средств для принятия ванн, но неизвестно почему она просто не
могла пройти мимо баночек и бутылочек с зеленым, оранжевым или маслянистым
содержимым,  продававшихся  в  аптеках   или   парфюмерных   магазинах   и
предназначавшихся для поддержания  или  восстановления  каких-то  веществ,
которые жизненно необходимы для поддержания неизвестно какого баланса в ее
кожных клетках.
   Она на минуту задумалась, пытаясь что-нибудь выбрать. Может, что-нибудь
розового цвета? Или с одним из витаминов В? Витамином В12? Или с витамином
В13?  Уже  среди  одних  только  разновидностей  витаминов  В  можно  было
запутаться. Там были порошки и масла, тюбики с  гелями,  даже  пакетики  с
каким-то пахучим травяным семенем, каким-то  скрытым  образом  оказывавшим
благоприятное воздействие на какие-то скрытые функции вашего организма.
   А как быть с кристаллами зеленого цвета? Однажды  Кейт  решила,  что  в
один из дней надо будет проделать такую вещь: не ломать себе голову, какой
тюбик лучше выбрать, а просто взять и выдавить по  чуть-чуть  из  каждого.
Когда  ей  действительно  этого  захочется.  Сегодня,  пожалуй,  как   раз
подходящий день, подумала Кейт и, ощутив внезапный  прилив  воодушевления,
стала вытаскивать из шкафчика  все  подряд  и  выливать  в  бурлящую  воду
одну-две капли из каждого флакончика, пока в ванной не образовалась  смесь
всех цветов радуги, весьма клейкая на ощупь.
   Кейт выключила краны с водой, вышла  в  комнату,  чтобы  принести  свою
сумочку, а затем погрузилась в ванну и лежала минуты три, закрыв  глаза  и
глубоко дыша, прежде чем вспомнила о бумажке, которую прихватила  с  собой
из больницы.
   На бумажке стояло одно только слово, это было то слово, которое  она  с
таким трудом вытянула  из  медсестры,  когда  она  приходила  измерить  ей
температуру.
   Кейт попыталась выяснить у нее что-нибудь  о  судьбе  мужчины-великана.
Того самого великана, которого она впервые увидела в аэропорту и чей  труп
она видела в соседней палате, когда бродила ночью по больнице.
   - Нет, что вы, он был жив, - возразила медсестра. - Просто он находился
в состоянии комы.
   - Нельзя ли мне увидеться с ним? - спросила ее Кейт. - А как его имя?
   Она пыталась задавать вопросы безразличным тоном, как бы мимоходом, что
было довольно трудной задачей, учитывая то, что в этот момент во рту у нее
был термометр, и Кейт совсем не была уверена, что задача эта  ей  удалась.
Сестра ответила, что ничего не может сказать об этом, что  она  вообще  не
имеет права давать какие-либо сведения о других пациентах. И потом,  здесь
его больше нет. За ним прислали машину и увезли в другое место.
   Кейт была потрясена неожиданной новостью.
   Куда его увезли? Что это за клиника? Больше она совсем ничего не хотела
говорить, а вскоре  ее  вызвала  старшая  сестра.  Единственное  название,
случайно промелькнувшее в разговоре,  Кейт  записала  на  обрывке  бумаги,
которая была у нее сейчас перед глазами.
   Название это было "Вудшед".
   Сейчас, отдохнув и расслабившись, она смутно  начала  припоминать,  что
уже встречала его, но где и когда - не могла вспомнить.
   Но как только ей это удалось, она тут же выскочила из ванной и побежала
к телефону, задержавшись лишь на минуту, чтобы смыть с себя  приставшую  к
телу клейкую массу.



9

   Проснувшись, мужчина-великан хотел встать,  но  не  смог  даже  поднять
головы. Он попытался, приподнявшись, сесть, но и это  ему  не  удалось.  У
него было ощущение, будто  его  приклеили  к  полу  каким-то  сверхпрочным
клеем, а чуть позже, обнаружив причину, он был просто потрясен.
   Резким движением он  оторвал  голову  от  пола,  оставив  там  чуть  не
половину волос и ощутив при этом страшную боль, и огляделся вокруг.  Место
было похоже на запущенный склад, расположенный, по-видимому, на  последнем
этаже, судя  по  тому,  что  холодное,  застывшее  небо,  словно  украдкой
заползавшее в разбитые окна, было совсем близко.
   Высокие потолки были в изобилии завешаны паутиной, и, хоть кроме пыли и
мелких обломков штукатурки в нее ничего не попадало, пауков это, казалось,
мало трогало. Опорой служили два вертикальных  стальных  столба,  покрытых
краской кремового цвета, которая вся облупилась и потихоньку отслаивалась,
а столбы, в свою очередь, упирались в  старый  дубовый  пол,  к  которому,
теперь уже в этом не было сомнений,  он  был  приклеен.  Поверхность  пола
вокруг его обнаженного тела тускло и зловеще поблескивала, и  от  нее  шли
едкие, бьющие в нос испарения. Нет, он просто не мог поверить! Взревев  от
ярости, он резко дернулся, безуспешно отрывая намертво прилипшую  кожу  от
дубовых досок.
   Это все старик. Сразу видно, что его работа.
   Он откинул голову назад, ударившись  ею  об  пол  с  такой  силой,  что
зазвенело в ушах. Он снова завопил яростно и дико, испытывая  тем  большее
удовлетворение,  чем  более  бессмысленный  и   дурацкий   шум   удавалось
произвести. Он вопил так до тех пор, пока стальные столбы не задрожали,  а
разбитые оконные стекла не разлетелись  окончательно  на  мелкие  осколки.
Бешено мотая головой из стороны в сторону,  он  вдруг  неожиданно  заметил
свой кузнечный молот, лежавший у стены в нескольких футах  от  него,  и  с
помощью заклинания заставил его взмыть в воздух, облететь все пространство
кругом, и каждый  раз,  когда  молот  ударялся  о  стальные  колонны,  они
издавали лязгающие и грохочущие звуки, - так и продолжалось  до  тех  пор,
пока эхо не превратило все в один  сплошной  жуткий  грохот,  напоминавший
бешеные удары гонга.
   Он произнес еще одно заклинание - и вот молот уже  полетел  к  нему,  а
оказавшись совсем близко от головы, пробил кружок пола прямо под ней,  так
что щепки и штукатурка разлетелись во все стороны.
   Молот неутомимо продолжал трудиться, описывая круги вокруг него, и  все
больше щепок и штукатурки оседало на фундамент. Потом, снова на  один  миг
взмыв в воздух под самый потолок, он опустился на пол рядом со ступнями  и
раздробил половицу, на которой они покоились, мгновенно образовав кучу  из
мелких щепок и штукатурки.
   Опять взлетел вверх, повис там на мгновение, словно был лишен  веса,  и
внезапно исчез из вида, но потом появился вновь и  опустился  вниз,  вдоль
намеченной им перед этим границы, заваленной щепками, и не прекращал своей
работы до тех пор, пока наконец весь овальный участок пола с  грохотом  не
провалился вниз. Он развалился еще на несколько кусков и смешался с  кучей
мелких щепок и осколков штукатурки, из которой, шатаясь, выбралась  фигура
великана, кашляя и отбиваясь от поднявшейся пыли. Его спина, руки  и  ноги
были облеплены щепками из дубовых досок, но сейчас он,  по  крайней  мере,
мог двигаться. Он прислонился к стене и  долго  кашлял,  чтобы  прочистить
легкие от пыли.
   Когда он повернулся, то увидел, как молот, приплясывая, полетел прямо к
нему, но неожиданно, не давшись ему  в  руки,  вырвался  и,  скользнув  по
бетонному основанию, выбил из него искры, веселясь и ликуя, а  затем  лихо
припарковался у стального столба.
   Сквозь  облако  пыли  Тор  увидел  прямо  перед  собой  еле  различимые
очертания автомата по продаже кока-колы. Он отнесся  к  этому  предмету  с
величайшим  подозрением  и  беспокойством.  У  автомата  был   тусклый   и
невыразительный вид, а на передней панели была приклеена записка  от  отца
следующего содержания: "Что б ты ни  делал,  немедленно  прекрати!"  Внизу
стояла подпись: "Сам-знаешь-кто", которая была зачеркнута  и  заменена  на
"Один", потом и  эта  надпись  зачеркнута  и  вместо  нее  более  крупными
буквами: "Твой Отец". Один  никогда  не  упускал  случая  более  чем  ясно
выразить свое отношение к интеллектуальным возможностям сына.  Тор  содрал
записку и не сводил с нее гневного  взгляда.  Ниже,  постскриптум,  стояла
приписка: "Помни Уэльс. Ты ведь не хочешь опять через это пройти?"
   Он скомкал записку и выбросил в окно, где ее подхватил и унес ветер. На
минуту ему почудилось, что что-то скрипнуло, но потом он  решил,  что  это
шум ветра, который неистовствовал снаружи, где стояли такие же заброшенные
дома, как этот.
   Он подошел к окну и,  глядя  в  него,  чувствовал,  как  внутри  растет
ярость. Быть приклеенным к полу. В его  возрасте.  Что  это  значит,  черт
побери?  "Хватит  своевольничать.  Смирись,  -  догадался  он.   Если   не
прекратишь и не смиришься - я заставлю тебя  это  сделать".  Вот  что  это
значило. "Не смей подниматься с земли".
   Он вспомнил, что старик сказал ему именно эти  слова  после  неприятной
истории с истребителем "фантом". "Ты у меня  еще  посидишь  на  земле",  -
пригрозил он ему тогда.  Тор  явственно  увидел,  как  по-детски  радуется
старик своей коварной затее - проучить его, сделав урок столь наглядным, и
как забавляется, представляя себе приклеенного к земле Тора.
   Внутри  опять  заворочалась  и  начала  расти,  приобретая   угрожающие
размеры, бешеная ярость,  но  он  сделал  усилие,  чтобы  подавить  ее.  В
последнее время, когда он приходил в ярость, случались  всякие  неприятные
вещи, и сейчас при виде автомата по продаже  кока-колы  у  него  появилось
плохое предчувствие, что автомат напрямую связан с  одной  из  этих  давно
произошедших неприятных вещей. Он пристально и обеспокоенно  посмотрел  на
автомат.
   Тор почувствовал недомогание.
   Последнее время он  очень  часто  чувствовал  слабость  и  недомогание,
что-то вроде непрекращающегося, вялотекущего гриппа, а в такие моменты  он
совершенно неспособен был исполнять те божественные функции, которые  ему,
как богу, полагалось исполнять. Он страдал от  головных  болей,  приступов
головокружения, комплекса вины - в общем, от всего  того,  что  так  часто
мелькало в телевизионной рекламе. У него случались даже провалы в  памяти,
и он терял сознание в те моменты, когда гнев и ярость овладевали им.
   Раньше моменты гнева доставляли ему величайшую радость. Великие  порывы
восхитительной ярости несли его по жизни. Он ощущал  величие.  Чувствовал,
как его переполняют сила и свет. И он был всегда  обеспечен  изумительными
поводами для  ярости  -  чудовищные  акты  провокаций  или  предательства,
попытки смертных загнать Атлантический океан в его шлем,  или  скинуть  на
него целые континенты, или же, напившись,  изображать  бревна.  От  такого
можно было по-настоящему, как следует разъяриться и метать громы и молнии.
Короче говоря, ему нравилось быть Богом Грома. А теперь вдруг  -  головные
боли, нервное напряжение, масса  всяких  тревожных  состояний  и  комплекс
вины.  Для  бога  это  были  весьма  необычные  состояния,   к   тому   же
малоприятные.
   - Ты просто смешон!
   Скрипящий голос произвел на Тора такое же действие, как звук  царапанья
ногтями по классной доске. Это  был  мерзкий,  злобный,  глумливый  голос,
отвратительный,  как  дешевая  нейлоновая  рубашка,  как  подстриженные  в
ниточку усы, - короче говоря, голос, который Тор просто не  выносил.  Этот
голос выводил его из себя и в лучшие времена, а уж теперь и подавно, когда
он стоял нагишом, с приставшими к спине обломками  дубовых  досок  посреди
какого-то заброшенного склада, - он испытывал ненависть.
   Тор обернулся, дрожа от гнева. Как бы он хотел,  чтобы  этот  жест  был
полон невозмутимого спокойствия и сокрушительного  чувства  превосходства,
но с этим мерзким существом ничего  подобного  никогда  не  удавалось,  и,
поскольку для Тора  все  равно  все  закончится  унижением  и  глумлением,
независимо от того, какую позу он примет, лучше уж остаться в той, которая
ему удобна.
   - Тоу Рэг! - взревел он, поймал  на  лету  свой  молот,  кружившийся  в
воздухе,  и  со  всего  размаха,  с  силой  швырнул  его   в   низкорослое
самодовольное  создание,  которое  удобно  примостилось  на  самом   верху
небольшой кучки мусора, выбрав место потемнее.
   Тоу Рэг поймал молот и аккуратно положил  его  на  стопку  одежды  Тора
рядом с собой. Он нагло ухмыльнулся, сверкнув зубом. То; что  ему  удалось
увернуться,  было  вовсе  не  случайно.   Пока   Тор   еще   находился   в
бессознательном  состоянии,  Тоу  Рэг  прикинул,  сколько   времени   Тору
понадобится на то, чтобы прийти в себя, затем старательно передвинул  кучу
мусора точно к нужному месту и устроился именно там, где  он  мог  поймать
молот. Он считал себя профессионалом на ниве провокаций.
   - Это ты устроил мне все это? - ревел Тор.  -  Ты...  -  Тор  попытался
найти какое-нибудь другое выражение вместо "приклеил меня к полу", которое
звучало бы не "приклеил к полу", а как-нибудь по-другому, но пауза слишком
затянулась, и ему пришлось бросить эти попытки. - ...приклеил меня к полу?
- закончил он наконец начатый вопрос. Было бы лучше, если бы он не задавал
вопрос, который звучит так глупо.  -  Нет,  не  смей  ничего  говорить!  -
добавил он в бешенстве и тут же пожалел, что сказал и это. Он топнул ногой
и слегка потряс фундамент здания, чтобы подч