итиков
ведущих разведывательных служб мира.
     Особую  тревогу  ЦРУ вызвали  неожиданные замлетрясения  в  сейсмически
спокойных районах США -- Сан-Франциско и Лос-Анджелесе.
     Смит  провел  на  симпозиуме  не более  часа, потом  высказал намерение
немедленно  передать репортаж  об открытии и отправился  в  посольство,  где
встретился  со вторым  секретарем  Джоном Джейсоном, который на  самом  деле
являлся  руководителем  местной резидентуры,  о чем, в соответствии с  новым
духом взаимоотношений между  государствами  и их разведками, была официально
уведомлена российская сторона.
     -- Мы проверили этого  парня со всех  сторон.  -- Джейсон бросил  перед
коллегой довольно пухлое досье. -- Похоже, он совершенно чист и наткнулся на
это дело случайно. Думаю, ты можешь с ним встретиться. Вначале через агента,
потом напрямую.
     -- А  есть ли подходящий агент? -- спросил  Смит, просматривая досье  с
быстротой и внимательностью, выдающими наработанный навык.
     Резидент замялся.
     -- Мы подготовили троих...
     На черную поверхность стола легли еще три досье.
     Смит так же быстро просмотрел их и с сомнением покачал головой.
     --   Наш  парень  довольно  замкнут,  круг  общения  ограничен,   новые
знакомства  практически не заводит. Как подвести к нему проститутку,  крупье
казино или бармена валютной гостиницы? Тут нужно совсем другое...
     Он  надолго  задумался. В просторном офисе  стояла почти полная тишина,
лишь   тонко   звенели   стекла,   вибрируя   в   такт   электронному   лучу
противоподслушивающей системы.
     -- А что с тем парнем из больницы? -- наконец спросил разведчик.
     Джейсон был профессионалом и знал, что услышит этот вопрос.
     Еще одно досье легло на стопку предыдущих.
     --  Был  арестован за  спекуляцию  валютой, осужден, провел  в  колонии
четыре года...
     --  Если бы он  работал на КГБ, то не оказался  бы за решеткой.  Они не
дают своих людей в обиду, -- перебил Смит.
     -- Скорей всего так.
     --   Он  инженер,  работал  в  конструкторском  бюро,   по  образованию
соответствует нашему парню...
     -- Пожалуй.
     -- Почему же ты достал его досье последним?
     Резидент помолчал.
     -- Потому, что не верю в случайности. Он ведь случайно оказался в одной
палате с тобой?
     -- Да, это  написано во  всех наших учебниках... Но ни один  учебник не
может предусмотреть все, что происходит в жизни.  К тому же других вариантов
у нас нет, -- вслух размышлял Смит. --  И в конце концов, чем мы рискуем? Мы
же не доверяем  ему государственные секреты  Соединенных Штатов! Думаю, надо
его использовать.
     Джейсон пожал плечами.
     -- Давай. Я поручу подготовить вашу встречу.
     Не веря в случайности, резидент ЦРУ был и прав, и не прав одновременно,
ибо жизнь куда более диалектична, чем учебники диамата или тактики разведки.
     Клячкин действительно не случайно оказался в одной палате со Смитом. Но
в тюрьму он попал случайно, хотя в этой  случайности тоже была изрядная доля
закономерности.
     В конце  восьмидесятых  монолит  КГБ  незаметно  для  окружающих  начал
трескаться   изнутри.  Всегда   существовавшее,   но   тщательно  скрываемое
недовольство  профессионалов  сыска  дилетантами  из  комсомольско-партийных
органов,  насаждаемыми  на командные  должности, в политуправление, кадровый
аппарат  и  даже  оперативно-следственные подразделения,  начало прорываться
наружу.
     Одряхлевший   партийный   монстр   корчился   под  стрелами  требований
департизации  и  невольно  ослаблял  мертвую  хватку.   Все  чаще   кадровые
сотрудники  на партсобраниях  и оперативных совещаниях  поднимали  вопрос  о
некомпетентности партбоссов,  начавших службу с подполковничьего, а иногда и
еще  более высокого  звания, но  не знающих  разницы  между конспиративной и
явочной квартирой  или между агентом и доверенным лицом.  Шатающиеся  кресла
заставляли тех предпринимать, ответные шаги.
     На  высшем  уровне   управление   системой  профессионалов  представлял
Верлинов -- единственный генерал и Герой труда, который выходил в снаряжении
боевого   пловца  через  торпедный  аппарат  лодки,  лежащей   на  грунте  в
шестидесяти метрах  под  поверхностью моря. Его отношение к "героям" хамских
разносов на партийных бюро разного ранга было вполне определенным.
     Добраться  до  начальника  самостоятельного отдела  не  так-то  просто,
начинать  надо с подчиненных:  даже  могучее дерево клонится  и падает, если
подрублены корни. А ухватить опера проще всего через  его  агента  -- вот уж
кто не имеет никакой официальной защиты.
     Сеть была заброшена широко, и Асмодей угодил в нее в общем-то случайно:
"хмырь  с  наглой  рожей",  который  вел  с ним вербовочную  беседу в первом
отделе,  был сотрудником пятого, идеологического управления,  пришедшим, как
водится, из  комсомола.  Дерзкого  фарцовщика он  взял  на  заметку, а когда
подошло время -- организовал задержание "с поличным".
     Тогда, как по заказу, "сгорели"  несколько секретных сотрудников, и все
они  состояли  на  связи  у  оперативников  одиннадцатого  отдела.  А  любое
преступление  агента --  ЧП  для  офицера, который обязан  его  воспитывать,
повышать  идейно-политический и  моральный уровень.  Значит,  не  справился,
значит, нет  требовательности к  оперативному составу со стороны начальника,
значит,  надо делать оргвыводы,  "укреплять руководство", что  в переводе  с
партийного  новояза  обозначает:  гнать  такого начальника  сраной  метлой к
нехорошей матери.
     По  большому  счету,  конечно,  мелочи,  но  когда очень  надо  кого-то
сожрать, то и мелочей хватает. Накопили  их опытные в интригах аппаратчики и
готовились уже вымести "нечистых" во главе с Верлиновым той самой метлой, но
тут  грянул  август  девяносто  первого,  и  колесо  завертелось в  обратную
сторону.
     Агентов "сгоревших",  понятное  дело,  не  реабилитировали, сидели  как
положено, срок разматывали, многих кураторы с учета сняли и забыли, Межуев к
Асмодею сразу же, еще  в следственный  изолятор, пришел,  свел с начальником
оперчасти, тот предложил на себя  работать, да Асмодей отказался: ни азарта,
ни интереса, только  кусок колбасы да банка сгущенки, а сколько  "наседок" в
петле повисают или в парашах тонут!
     И все же незримый  ангел-хранитель сопровождал Асмодея на всех путях за
колючей  проволокой.  И  в  камеры  зверские  он  не  попадал,  и  на  этапы
беспредельные,  и в зону угодил хорошую -- "красную", где ни одного человека
за  весь срок не отпетушили насильно. И Смотрящие всегда неплохо относились.
Благодаря незримому заступничеству и перетоптался, дождался "звонка".
     Правда, возвращаться  на связь к Валентину Сергеевичу не  собирался, но
жизнь сама распорядилась...
     Когда  старший прапорщик Григорьев  привез  Асмодея  на  конспиративную
квартиру,  у  того уже не оставалось сил. Оставшись один, он засунул глубоко
под кровать сумку  с деньгами, лег под мягкое  шерстяное одеяло и немедленно
отключился. Если не считать нескольких ночей в гостинице после освобождения,
то Клячкин впервые за пять лет спал в  нормальных и даже довольно комфортных
условиях.
     В силу причин биологического характера всех убитых в междуусобице между
ворами и "новой волной" хоронили в один день.
     Четверку   усопших  "бойцов"   Седого  сопровождал   кортеж   из  сотни
автомобилей, в  основном иномарок. То  ли  для обеспечения  порядка, то ли в
знак  выражения скорби,  кортеж сопровождали  две машины  ГАИ, задерживающие
движение на перекрестках для беспрепятственного продвижения колонны.
     Пятерых жуликов  из кодлана  Клыка провожали не  менее пышно, только  в
хвосте   и  голове  колонны  двигались  не   шустрые  гаишные   "Жигули",  а
обстоятельные патрульные "УАЗы" с включенными проблесковыми маячками.
     Могилы  были предусмотрительно  вырыты в  разных кварталах,  хотя  и  в
пределах престижного центрального района.
     Скорбный   церемониал   проходил   без   больших   различий:    плакали
родственники, роняли  скупую  слезу  и клялись отомстить  друзья. В траурных
толпах   находились  люди   с   портативными   фото  --   и   видеокамерами,
замаскированными под бытовые предметы. Кроме фиксации лиц участников, велась
и  звукозапись.  Судя по надгробным речам,  земле предавались самые  лучшие,
достойные и заслуженные люди столицы.
     В  принципе,  на  похоронах  вести "разборки" запрещалось,  даже оружие
нельзя  было  приносить,  месть откладывалась на  сорок дней, если, конечно,
хватало  терпения.  Но  особо  нетерпеливые могли воспользоваться скоплением
врагов, поэтому тут и там мелькали хмурые лица руоповцев и оперов уголовного
розыска.  Долговязая  фигура  Диканского перемещалась  от  одного  траурного
митинга к другому. Неподалеку на пустыре ждали в автобусах две  роты ОМОНа с
палками  и  щитами наготове,  на  северной  окраине  кладбища  дежурили  две
вооруженные автоматами группы спецназа,  на случай,  если  заварится  совсем
крутая каша.
     Специально созданный в УВД округа оперативный штаб  отслеживал развитие
событий, собирал снизу  и  передавал наверх информацию о ходе похорон убитых
бандитов.
     На фоне этой  суеты совсем неприметным было предание земле в отдаленном
квартале капитанов спецслужб Вертуховского и Якимова.
     Толковище  должно  было проходить на нейтральной территории. Антарктида
предоставил  свою  дачу --  шестьдесят километров  от  кольцевой  дороги  по
Минскому   шоссе.  Добротный  каменный   дом   без  излишеств  и  новомодных
выкрутасов, всех этих эркеров, башенок, винтовых лестниц.
     Клыку  такая  скромность  понравилась, было ясно, что  хозяин соблюдает
Закон.  Первый  наставник --  дядя  Петя -- учил  когда-то  молодого  Ваську
Зонтикова.
     -- Ты еще  не вор, -- благодушно говорил  он, почесывая заросшую седыми
волосами грудь,  на  которой  раскинулся  храм  с  семью  куполами  --  знак
принадлежности  к авторитетам, показывающий,  что дядя Петя побывал  в  зоне
семь  раз. --  Ты пока крадун. Вором непросто стать. Надо наш  Закон знать и
свято соблюдать. Будешь  честным,  чистым -- станешь жуликом.  К тебе братва
долго присматриваться будет: как  ты живешь  на  воле,  как --  в зоне,  как
воруешь,  как  к  товарищам  относишься.  Заслужишь  --  сходка  тебя  вором
коронует. Но вор  --  кристальной  души человек!  Братва все вопросы  вместе
решает, но последнее слово за вором. Как он скажет -- так и быть должно!
     Дядя  Петя улыбался. Ему нравилось, что Васька  слушает внимательно и с
интересом. В школе он никого так не слушал.
     -- Не каждый, кто ворует,  -- вор, -- продолжал об®яснять дядя Петя. --
Он может быть и козлом, и чушком, и пидором!
     Старый вор презрительно сплюнул.
     -- Нас честь и порядочность отличает. Нет денег --  за карты не садись!
Сделал дело -- отдай долю в общак, братве помоги! И ни семьи быть не должно,
ни богатства. Богатство --  это грех. Его  потерять  боятся,  а кто  чего-то
боится,  тот  человек  конченый! Менты  его быстро раскрутят,  и  начнет  он
стучать, как дятел, пока правилку ему не сделают и на нож не поставят...
     Клык  вздохнул.  Сейчас   все  перемешалось,  воры   Закон  забыли,  на
"Мерседесах" ездят,  дворцы строят... А скажешь  кому  -- смеются да тебя же
дураком представляют.
     А вот  Антарктида  --  вор правильный, настоящий. И Резо  Очкарик тоже.
Хорошо, что община его позвала. Грузинские воры всегда были в авторитете, но
сейчас многие  бегут  от войны, в Москве оседают,  в  Питере --  вроде  бы и
ничего,  их дело, но уважения  все  меньше становится... А Резо  живет,  где
всегда, не убегает, держит свои районы,  хотя там работать очень нелегко. Но
настоящий вор не должен трудностей бояться...
     И еще одно хорошо, что именно Резо на толковище приехал: он знает, куда
Клык из своего общака деньги дал.
     По условиям с каждой спорящей стороны должно быть по три представителя.
Клык приехал с  Рваным  и  Гвоздодером. Тех, других,  еще  не  было.  Резо с
охраной  сидел  в  доме.  Змей,  Крестный  и  Антарктида --  наблюдатели  от
авторитетов. Вокруг  дачи их "гладиаторы" за порядком смотрят, вдоль  забора
стоят, по улицам прогуливаются.
     У ворот  двое  -- входящих  обыскивать:  с оружием на толковище нельзя,
здесь все  слово решает. Это после волыны и перья в ход пойдут,  когда слово
исполняться начнет.
     В  восемьдесят четвертом Резо разбирал спор между кодланами в Магадане,
потом два месяца кровь лилась...
     Клык взглянул на часы. Если через  десять минут не под®едут -- амба им!
Считаются проигравшими, и все на них вешается -- и кровь, и касса.
     Но ровно  за три минуты  до  назначенного срока в  узкую улочку дачного
поселка медленно вкатились два огромных белых "Мерседеса".
     "Любят пыль  в  глаза  пускать  фуфлыжники  поганые", --  с  ненавистью
подумал Клык и пожевал губами, возвращая каждое из двух бритвенных лезвий до
поры  на  свое  место за  щекой.  Сам он с  трудом продвигался  по  ступеням
преступной иерархии, если бы не дядя Петя, то, может, в козырную масть бы не
попал или на самую низшую ступень определили -- козырным фраером. Командовал
бы, конечно, братвой: фраерами, блатными, ну и  всякими  прочими  -- шпаной,
мужиками, козлами, но в воры уже путь заказан...
     А  так   признали  жуликом,   но   дальше   долго  не  продвигали,  все
приглядывались,  будто рентгеном просвечивали.  А  ведь  он с двенадцати лет
воровал, и пионером никогда не был, и рядом с ним никто не спалился ни разу,
и Закон назубок знал, порядок в хатах поддерживал.
     Двенадцать лет  понадобилось  в  зонах протоптаться,  пока  короновали.
Правда,  на  всесоюзной  сходке в  высший ранг зачислили...  А эти, "новые",
сразу  наверху оказались, за два-три года,  параши не нюхая, на "Мерседесах"
раз®езжают.
     Один "Мерседес" остановился в начале улицы,  второй под®ехал,  хлопнули
дверцы. Седой и еще  двое  в  распахнутых  дубленках,  без  шапок  дали себя
ощупать, вошли во двор.  Антарктида с каждым поздоровался, напомнил порядок,
те покивали.
     Телохранитель Резо вышел на крыльцо, знак сделал -- время.
     Толковище проходило в просторном зале с  горящим камином. Очкарик сидел
посередине, за  столом, сзади него "шкафы" ручищи на груди сложили и смотрят
свирепо перед собой.
     Наблюдатели от авторитетов сбоку у стены в креслах расположились -- все
трое.  А слева  и  справа от двери -- длинные лавки, на одну Клык со  своими
людьми  сел,  на  другую  Седой  со  своими.   Будто  на  скамьи  подсудимых
опустились.
     Резо в  костюмчике черном, рубашка  с галстуком,  платочек  из  кармана
торчит. Сделал знак  рукой, на Клыка показал, чтоб первый начал, раз  по его
инициативе толковище собралось.
     Тот  поднялся  с  достоинством и  начал рассказ,  как  на  исконно  его
территории, сходкой определенной, начали работать  чужие,  как  не хотели  в
общак  платить, а он требовал согласно Закону и наконец ультиматум поставил:
или отчисляйте,  что положено  за все годы,  или на  сходняке  ответ держать
будете.
     Клык  говорил размеренно  и  солидно,  вор должен  хорошее  впечатление
произвести, бритвы  во рту ему  не  мешали. Голова каплевидная, желтая кожа,
запавшие щеки, тонкие губы -- облик напоминал рептилию.
     Наконец  согласились,  отдали  деньги, а через час его людей замочили и
забрали кассу...
     Слова Клыка падали  в  вязкую,  напряженную  тишину.  Неподвижный  Резо
напоминал  изваяние.  Невидящий,  отрешенный  взгляд,  неестественно бледное
лицо, на котором отчетливо  выделялись темные полукружия вокруг глаз.  Можно
было подумать, что он "сидит на  игле", но, при  всем старании, скрыть такой
порок нельзя, а наркоман  не может сохранять авторитет и, уж конечно, никому
не придет в голову приглашать его в качестве судьи.
     Клык,  как и большинство присутствующих, знал, что  у  Очкарика больные
почки.   Много  лет  назад   в   таганрогской  пересыльной   тюрьме  четверо
беспределыциков  из  блатных отбили ему  ливер. При  этом  они допустили три
ошибки.   Во-первых,  нарушили  Закон.   Во-вторых,   не   рассчитали,   что
искалеченный  Очкарик  поднимется  в  высшую масть.  А  в-третьих,  не  учли
характера жертвы.
     Вся четверка в течение  нескольких лет погибла  насильственной смертью.
Причем смерть каждого была мучительной и  ужасной. Одного утопили в  сортире
колонии  строгого режима,  другого зарезали  на  поселении,  третьего заживо
сожгли  в   паровозной   топке,  четвертого  прибили   гвоздями   к  воротам
собственного дома.
     Это не  восстановило  Очкарику  почки,  но  способствовало  уважению  и
широкой  известности  в  блатном  мире.  Последние  пять  лет  он  постоянно
раз®езжал по  стране, разрешая наиболее важные и крупные  споры.  Причем его
приговоры практически не обжаловались и недовольных,  во всяком случае, явно
выражающих недовольство, не  оставляли. Наверное,  оттого, что  решения  его
были радикальными, как в случае со своими обидчиками.
     Когда Клык закончил рассказ, один из телохранителей привычно нагнулся к
лицу хозяина. Губы судьи шевельнулись.
     --  Как  ты сумел остаться  в  живых?  --  озвучил вопрос  грубый голос
"гладиатора".
     Клык об®яснил. Прозвучал следующий вопрос, потом еще один и еще.
     Настойчивость  судьи  и  направленность  вопросов насторожили Клыка. Он
подробно  описал  предосторожности,  предпринятые  для  охраны  кассы, долго
рассказывал о мерах  поиска  кассы, и внезапно понял, что  оправдывается.  У
него даже взмокли  спина,  лоб и  ладони,  под ложечкой  появилось противное
сосущее чувство, которое возникает перед броском через "запретку".
     Клык угрюмо замолчал.
     -- Кто из посторонних  приходил в тот  день? -- "перевел" телохранитель
очередное движение бескровных губ.
     Положенец Юго-Западного района сбился  на маловразумительное бормотание
о случайном визите друга  детства, понимая,  что  говорит ту правду, которая
воспринимается хуже любой лжи.
     -- Как с ним решили?
     Вполне естественный вопрос. Если  в  щекотливом деле возникает сомнение
насчет кого-либо, особенно постороннего, чужого -- надо ставить его на перо.
Приказать  обязан   старший   и   проследить,  как   выполнен  приказ.  Если
сомнительный чужак жив -- сразу ясно, кто виноват.
     Клык закашлялся. Он был уверен,  что  с толковища ногами вперед вынесут
Седого.  И не поможет ему  запасной "Мерседес", набитый вооруженной охраной,
потому  что  Антарктида уже мигнул  своим  ребятам  и  они  с разных  сторон
направились в сторону  лишней машины. Но сейчас Очкарик ведет дело так,  что
отвечать должен сам Клык!
     Он  кашлял,  выигрывая время.  Неужели  те,  другие,  сумели  "смазать"
Очкарика?  Или как-то иначе повлиять  на  него?  Тогда  амба! Прихватит  он,
конечно, с собой на тот свет одного-двух, да что толку... И кого хватать-то?
Исполняют  приговор свои, до Резо никак не дотянуться,  для того и привезена
охрана, на крайний-то случай...
     -- Решили,  как  положено,  --  неожиданно поднялся  Рваный.  --  Пахан
приказал уделать, я послал "торпеду" -- и с концами, обратно не вернулся...
     Клык продолжал кашлять. Рваный влез не в свое дело, нарушил порядок, но
если он сам  не в состоянии говорить из-за болезни, то  поступок младшего по
масти считается  оправданным.  А  кашель  --  следствие ТБЦ,  полученного  в
карцерах и  штрафных  изоляторах,  болезни  среди воров  распространенной  и
заслуживающей понимания.
     Раз Рваного  не перебили и не убрали  с толковища, значит, его поступок
расценили именно так.
     -- Этот штемп словно заколдованный, -- продолжал Рваный. -- Раньше двое
наших его пасли -- и вляпались за волыны по самые уши. Ничего сделать нельзя
было, только из камер до суда вытащили...
     Интуитивно  Клык  понял,  что  этого  говорить не следовало. Во  всяком
случае,  сам  он этого бы  не  сказал. Но у  Рваного мозгов немного. Хотя  и
понял, что