юди, доказать-то ничего нельзя...
     Волновало другое. За несколько  дней он потерял три  боевые  бригады --
восемь человек. Эти люди ничего не смыслили в бизнесе, не отличались большим
умом и полезными знакомствами, их  положение  в  группировке,  насчитывающей
более пятисот членов, было весьма скромным: они  даже не получали дивидендов
с прибыли, только оклад и разовые выплаты по конкретным заданиям.
     Но   именно  эти  люди  определяли  силу  Седого.  Потому  что  в  мире
группировок  безупречное  ведение дел  и  высококлассные юристы сами по себе
ничего  не  стоят, если  ты не  можешь  обеспечить  свои  права  без суда  и
арбитража. Только реальная возможность "разобраться по-своему" заставляет  с
тобой  считаться и  выполнять условия  договоров,  отдавать вовремя  деньги,
соблюдать  щепетильность при  расчетах. Сотрудники  "Страховки"  никогда  не
присваивали денег и не вступали в  сговор с конкурентами. И причиной тому не
их  высокая порядочность и впитанная с  молоком матери  честность,  а пример
бывшего   бухгалтера,  зарезанного  на  собственной   даче.  Хотя  полностью
исключать влияние моральных принципов было бы, очевидно, неверно.
     Но всевозможных грабителей и разбойников удерживало от посягательств на
кассу  "Страховки",  конечно,  не  уважение  к  частной  собственности.  Все
помнили,  как пятеро  "залетных"  потребовали с Седого два  миллиона  и были
демонстративно  расстреляны  на  блатхате  прямо  на глазах  впечатлительных
московских жуликов.
     Силу Седого составляло  умение его людей врываться в  квартиры,  офисы,
загородные   резиденции,   останавливать  автомобили  с   охраной,   ставить
провинившихся   к   стене,  обыскивать   и  забирать  то,  что  принадлежало
группировке, умение  идти на стволы, не забывать обид, выслеживать должников
и непослушных, а если выделить основное, необходимое силе качество -- умение
лить кровь.
     Именно  этим  специфическим  умением  и  отличались  восемь   убитых  и
выведенных из строя членов организации. Они были профессиональными убийцами,
имеющими достаточный опыт проведения специальных акций.
     Никто из многочисленных "быков" и "торпед" Седого такого опыта и нужных
навыков не имел. Охранники  и телохранители,  сторожа и  порученцы тоже были
крутыми ребятами, они могли "наехать", избить, принять участие в "разборке",
но  без Опанаса, Рудика  и остальных членов боевого ядра оставались инертной
серой массой, не способной к серьезным операциям.
     Можно,  конечно,  приглашать  киллеров со стороны,  но наемными  силами
невозможно обеспечить безопасность организации.
     Надо срочно  готовить новых  "специалистов  по  крови",  но  для  этого
необходимо время.
     Седой понял, что сейчас он остался практически  беззащитным, и счастье,
если никто про то не пронюхает.
     Когда взволнованный референт-телохранитель Сысоев добрался  наконец  до
квартиры Седого, он застал шефа совершенно спокойным.
     --  Заказ  на  Очкарика  пока  отмени,  --  приказал  Седой.  -- Поручи
организовать похороны. Узнай, что за армяне, да на рожон не лезь, аккуратно.
     Приказы,  как  всегда, были  четкими,  ясными  и  лаконичными.  Гена  в
очередной раз подивился способности шефа владеть собой.
     -- Да, Валентин Иванович, может, сейчас не время, но...
     -- Давай выкладывай! -- Внутри у Седого все сжалось  в предчувствии еще
одной неприятности, но внешне он этого не выказывал.
     -- Позвонил один парень, торговец стволами, у него клиент расплачивался
новыми пятидесятитысячниками. И темнил...
     -- Проверь его сам. Потянешь?
     -- А чего ж, -- ответ прозвучал не очень уверенно.
     -- Возьми Ивана, вдвоем сподручней.
     -- Сделаем, -- теперь голос референта окреп.
     Седой печально вздохнул. В  этом  и состоит отличие  Гены Сысоева, да и
других ему подобных, от Рудика и Опанаса.
     -- Присмотри кандидатов на место Опанаса и  остальных. У  меня запасная
бригада есть, --  соврал  Седой на всякий случай. -- Поэтому спешку не гони.
Но и не затягивай.
     -- Ясно.
     -- И  последнее. У  ментов есть такой  Кабанов,  он  командует  группой
задержания и первым приезжает на вызовы. Когда наши погибли у Клыка, он тоже
приехал  первым.  Надо  узнать  --  кого  он  там  застал. Угрозы  и  подкуп
исключены. Но он пьющий и со своими может быть откровенным. Понятно?
     Сысоев задумчиво кивнул.
     Клык испытывал те же проблемы,  что и Седой. Его личные "специалисты по
крови" убиты.  Дурь и  Скокарь  бесследно исчезли.  Рваный,  похоже,  вертит
хвостом  -- пропажа общака не способствовала  авторитету. Опереться особо не
на кого.  Правда, в  отличие от  Седого  он  сам  мог замочить кого надо.  И
длительный опыт выживания в волчьей стае подсказывал ходы более безошибочно,
чем настольный гангстерский роман Седого. Клык решил убрать Очкарика.
     Личная  обида  не  играла  роли  в  этом  решении.  Во  всяком  случае,
определяющей  роли. Очкарик поставил себя над  Законом. Он не служил братве,
наоборот -- использовал авторитет вора в личных целях.
     Он  вел свою игру,  на толковище подыграл "новым",  не  покарал Змея  и
других, которые готовы переметнуться или уже переметнусь. Среди братвы очень
смутно  прошел слушок, что Очкарик хочет осесть в Москве и даже обратился за
помощью к властям, чего вор не должен делать никогда,  а сделав -- перестает
быть вором.
     Устранение Резо имело и  ряд политических последствий.  Под  подозрение
первым Седой попадет: ему Очкарик смертью грозил. Если не доказать, что Резо
"ссучился", то его  кровь падет на общину, значит, воры должны будут  крепче
об®единиться,  чтобы  отпор дать.  Ничем  серьезным это  не  грозит: силы  у
грузинской общины  войной  ослаблены, а в Москве тоже на них со всех  сторон
наезжают. А вот "новым" перья-то под общий шум пощиплют. И Змею с остальными
предателями худо придется.
     Своими мыслями Клык поделился с Крестным  и Антарктидой. Те в последнее
время  набирали силу, тесно  держались  друг за  друга,  несколько  дерзких,
нарочито  демонстративных убийств безошибочно занесли на их счет. Хотя  сами
они в том  не признавались,  но убитые стояли на пути  именно  у них, и  это
говорило  само за  себя. И  класс ликвидации бросался  в глаза:  снайперский
выстрел с  дальней  дистанции. Среди братвы подобных  специалистов  не было,
значит, авторитеты имели контакты, не уступающие возможностям "новых".
     Вместе с тем и Клык, и Антарктида четко держались своих и перекраситься
в бизнесменов не пытались.
     --  Согласен, -- хмуро кивнул  Крестный. --  Он Закон забыл,  в банкиры
собрался.  Сейчас за  него Седой в  мэрии  старается. Прописать хотят, чтобы
кругом чисто.
     -- И я -- за, -- подтвердил Антарктида. -- Он нам здесь не нужен. У нас
свои расклады... Только как правила соблюсти?
     -- Ты, я, он, -- сказал Клык.  -- Мы все по союзному уровню. Решили  --
исполнили. Если захотят с нас спросить, мы ответим!
     -- Он уже не гость, не судья, -- добавил Крестный. -- Пока толковище --
он под охраной общины. А  сейчас он  свои личные вопросы решает. Причем всей
братве во вред!
     -- Значит,  решили!  --  Клык  пристукнул кулаком  по  столу,  так  что
дрогнула водка в стаканах.
     -- Решили.
     -- Решили.
     Три граненых стакана ударились и быстро опорожнились.
     -- Кто исполнять будет?
     Крестный и Антарктида переглянулись.
     -- Есть человек.
     Число   высокопрофессиональных  киллеров  ограничено,  а   специалистов
экстра-класса можно  вообще перечесть  по пальцам. Ничего удивительного, что
Крестный  поручил  заказ  тому  же  снайперу,  который  уже  слышал  о  Резо
Ментешашвили.
     Естественно,  маленький бледный  человечек с  помятым лицом не  выказал
своей осведомленности и не удивился, что один клиент снимает заказ, а другой
его размещает заново. Он вообще ничему не удивлялся: платили ему не за это.
     -- Семь тысяч баксов.  -- Он  уже знал, сколько стоит Очкарик, а потому
сразу назвал цену. -- Половину -- вперед.
     Решая судьбу Резо, Клык не назвал одного весомого аргумента.
     После  толковищ,   "разборок"  и  правилок  расстановка  сил  в  общине
изменится, а поскольку сам Клык  Закон свято соблюдал -- не исключено, опять
в гору пойдет. Тем  более общак вот-вот вернется: адрес крысятника позорного
известен, как Дурь об®явится, так и заберет.
     Только что-то очень долго нет  ни его, ни  Скокаря... Какая-то полоса у
ребят -- то в ментовку загремели, еле вытащили. А сейчас куда?



        Глава семнадцатая

     Дурь очнулся в маленьком бетонном боксе,  куда  почти  не попадал свет.
Дико  болели  голова  и   шея.  Он  вспомнил   пустой  подвал  со  странными
металлическими  шкафами,  странного  работягу...  Неужели  это  он  так  его
"выключил"?
     Бесшумно  открылась  дверь, потянуло  сырым воздухом, по  глазам ударил
острый луч фонаря.
     -- Встать! Руки за спину! -- рявкнул грубый голос. -- Выходи!
     Машинально выполнив команду. Дурь оказался в узком коридоре между двумя
автоматчиками. Наверху  серели прямоугольники  зарешеченных  окошек.  Сапоги
конвоя пахли ваксой.
     На  миг  ему  показалось,  что в беспамятстве он пропустил  суд,  этап,
карантин и уже на полный ход мотает неизвестный срок. Но за что?!
     Его  вывели во  двор. Нет, не зона, похоже, военный городок, и у солдат
погон не красный, а черный. Куда ж он попал?
     Когда  Дуря  завели в кабинет к капитану с надменным холодным лицом, он
попытался узнать о своем местонахождении.
     Тот внимательно осмотрел урку со всех сторон, неторопливо  закурил,  не
предложив, как у них водится, "для душевного расположения", и сказал:
     --  Вы  проникли   на   особо   секретный   государственный   об®ект  и
подозреваетесь   в  шпионаже.   Лучше   будет,  если  вы  расскажете  правду
добровольно. Иначе расскажете все равно, но с осложнениями.
     Ноги стали  ватными,  и  Дурь  повалился  на  грубый  деревянный  стул.
Шпионаж! Вот так влип!  Тут  уж  никакая  гуманизация не  спасет,  никак  не
откупишься,  и  цацкаться  с  тобой  не  станут --  мигом  мордой  к  стенке
прислонят, запах могилы нюхать!
     Он начал плести про анашу и  помутненное  сознание, про  самый  обычный
подвал и умысел на кражу, но капитан перебил:
     -- На двери специальный  замок. Открывается он особым способом. Кто вас
этому научил?
     Дурь  клялся  и  божился, что  ни с кем,  кроме  Скокаря, в  сговоре не
состоял и никаких секретов ни от кого не узнавал.
     Капитан немного послушал и кивнул тем, кто стоял за спиной.
     Дуря прижали к высокой  спинке,  специальными ремнями прикрутили руки к
подлокотникам, разрезали левый рукав и наложили резиновый жгут повыше локтя.
     Капитан  откуда-то   извлек  шприц,  набрал  из  темной  ампулы  густую
розоватую жидкость и умело вколол в вену.
     -- Посмотрим, что у тебя на уме, -- сказал он, включая диктофон.
     Через  две минуты  Дурь  начал  подробный  рассказ  о  совершенных им и
подельниками преступлениях, о притонах и "малинах", местах сбыта краденого и
продажи наркотиков -- в общем, обо всех тайнах криминальной Москвы.
     В соседнем помещении аналогичный рассказ вел Скокарь.
     Через несколько часов отредактированные и систематизированные показания
граждан России Медведева и  Лепешкина, аккуратно перепечатанные на  машинке,
доставили генералу Верлинову. Он внимательно ознакомился с документом.
     Более  подробного  и  откровенного  протокола  не  знало  отечественное
судопроизводство за всю свою историю, включая беспросветное время царизма.
     Преступная  биография гражданина  Медведева начиналась  семнадцать  лет
назад,  когда  четырнадцатилетним юношей он зверски  изнасиловал шестилетнюю
девочку. Потом он многократно насиловал, грабил, воровал, совершал разбойные
нападения,  хулиганил,  в  последние  годы  довольно часто  убивал. Лишь  за
небольшую часть  содеянного он был  судим, причем  суд относился к нему  все
более и более гуманно.
     Жизненный   путь   Лепешкина   не   отличался   разнообразием,   только
изнасилований у него было поменьше, зато квартирных разбоев гораздо больше.
     В левом верхнем углу каждой  преступной  автобиографии Верлинов наложил
аккуратную резолюцию: "Утилизировать" и четко расписался.
     --  Как  "утилизировать"? -- спросил  начальник секретариата,  которому
предстояло отписать документ исполнителю.
     --  По делам ихним,  -- рассеянно  ответил генерал.  -- Я  думаю, лучше
посадить на кол. -- Кстати, у нас есть надежные узбеки или туркмены?
     --  Конечно, есть,  --  кивнул начальник секретариата  и на  подколотой
исполнительской  карточке  написал:  "Капитану  Набиеву.  Посадить  на  кол.
Контроль".
     Одиннадцатый отдел  оставался одним из  немногих  мест  в  стране,  где
приказы исполнялись быстро, точно и в срок.
     Изучив  сведения  о  явках преступников,  местах сборов  "гастролеров",
беглых,  карманников,  рэкетиров   и  наркоманов,   генерал  каллиграфически
черканул:  "Оперативный  отдел.  Подготовить  расчет  сил  и  средств,  план
операции по единовременной ликвидации данного отребья".
     Чуть ниже  легла  еще одна  резолюция:  "Отдел внутренней безопасности.
Тщательно   проверить  сведения,  изложенные  в  абзаце   N  6.  Докладывать
постоянно".
     В  абзаце  номер  шесть  переведенная   на   язык  канцелярских   бумаг
косноязычная   речь   Скокаря   выглядела   так:  "По  некоторым  сведениям,
ответственные   заказы  на   убийства   исполняет   снайпер,  работающий   в
госбезопасности".
     Верлинов обвел этот абзац жирной черной линией. Предателей он ненавидел
еще больше, чем обнаглевших бандитов.
     Последние резолюции вопросов у начальника секретариата не вызвали, и он
немедленно передал документы исполнителям.
     Вскоре его вновь вызвал генерал.
     -- Найдите капитана Васильева. Пусть явится ко мне.
     -- Есть! -- Седой подполковник козырнул, четко развернулся через  левое
плечо и вышел из кабинета.
     Дурь и Скокарь томились теперь  в  одном боксе.  "Сыворотка  правды" не
способствует  улучшению  самочувствия и оказывает угнетающее воздействие  на
психику.
     -- Я  все,  что знал, вывалил, -- тяжело шевеля языком, каялся Скокарь.
-- Как гнилой орех лопнул!
     -- И я, -- вздыхал Дурь. -- Чего никто не знал, сам думал --  забыл,  и
то разболтал.
     --  Если бы они так на  следствии и суде допрашивали,  нас бы уже давно
расшлепали...
     -- Всех бы расшлепали или позакрывали. Ни одного делового на воле бы не
было!
     -- Хорошо, ментам закон запрещает...
     -- Нас-то раскололи!  Или закон изменили,  или им  на него наплевать. В
армии свои законы... Особенно за шпионаж...
     Внезапно  и без  того мрачное  настроение  Дуря  окончательно  омрачила
ужасная догадка.
     -- А почему нас вместе посадили? До приговора должны раздельно держать!
     -- Может, уже вынесли? -- пробурчал Скокарь. -- У них это быстро...
     Их внимание привлек стук топора.
     -- Нагнись, я с тебя выгляну...
     Скокарь нагнулся, и Дурь, взобравшись ему на спину, прильнул  к мутному
окошку.
     -- Что  там?  -- сдавленно прошептал  Скокарь.  Дурь долго не  отвечал.
Потом спрыгнул вниз, сплюнул и сел в угол, уткнувшись подбородком в колени.
     -- Узкоглазые чурки колья тешут. И на наше окно смотрят.
     -- И что?
     -- Не знаю. Меня увидели -- засмеялись.
     Скокарь подскочил к двери, заколотил изо всех сил.
     -- Чего тебе? -- раздалось из коридора.
     -- Зачем чурки колья ладят? Ржут почему?
     -- А-а-а, -- лениво отозвался солдат. -- То для вас.
     -- Почему для нас? -- быстро спросил Скокарь.
     --  Да  потому  что  вышел приказ  вас,  гадов, на  колья посадить,  --
буднично пояснили из-за двери.
     -- Вы что,  падлы! -- На  губах Скокаря  вскипела пена.  --  По  какому
закону?
     -- По тому самому, вашенскому. По какому насиловать и убивать можно.
     -- Нет такого  закона! Нет такого закона, падлы рваные! -- Скокарь всем
телом колотился в стальную дверь,  не чувствуя боли. Он расквасил себе нос и
губы, лицо было перепачкано кровью так же, как руки и рубаха.
     --  Адвоката давай! Да-вай  адвоката! -- исступленно  орал  урка.  -- Я
жалобу напишу! Где прокурор?!
     -- Командиру комендантского  взвода пожалуешься. Потерпи, уже скоро. Он
тебе и прокурор, и адвокат сразу...
     За дверью перешли на шепот:
     --  А правда, кто исполнять  будет? Это же  не по  уставу скомандовать:
целься, пли!
     -- Подумаешь, проблема... Поднял и посадил, а дальше он сам сползет.
     Прижавшись  к  холодной  стали, Скокарь  затаил  дыхание  и  напряженно
вслушивался. Его мутило.
     -- Чтоб сразу не скользнул,  там специальную перекладинку делают. Тогда
упрется -- и сидит как положено.
     -- А ну... -- Одуревший от страха Скокарь развернулся, подбежал к стене
под окном, подпрыгнул без всякого смысла -- ясно было, что не достанет.
     Так  же  бессмысленно дергался  тот мужик,  когда  они  втроем  вошли в
квартиру и заперли  хозяина  с женой  и дочерью в  ванной.  Они  упаковывали
барахло, а  Дурь время  от времени подмигивал и громко говорил: "Ну, ребята,
что  будем  с  бабами  делать?"  И вслушивался  в  ту  волну ужаса,  которая
выплескивалась в ответ из мертвой тишины ванной.
     И все они вслушивались и ощущали  этот ужас, он будоражил,  возбуждал и
как бы торопил то, что и так было  предрешено. Но мужик дергался и суетился,
и  лицо у него кровенело, как сейчас у Скокаря, и глаза так же таращились, и
губы прыгали. В конце концов Дурь перехватил  ему бритвой  горло,  чтобы  не
мешался...
     -- А ну, нагнись!  -- взвизгнул Скокарь. -- Я сам  гляну, вы все  туфту
гоните, фуфлометы!
     Дурь хотел дать ему в промежность, но сдержался и подсадил к окну.
     За  мутным стеклом  приготовления уже заканчивались, гладко  белели два
полутораметровых кола,  и улыбчивый черноволосый Сайд выбирал место  для тех
самых перекладинок.  Наконец  он  приколотил  их сантиметрах в  тридцати  от
острия.
     Понаблюдав за умелыми и целеустремленными действиями  солдата,  Скокарь
вдруг расстегнул пряжку и, выпростав брючный ремень, зацепил его за решетку.
     От удара ногами Дурь шарахнулся в сторону и со звериной тоской смотрел,
как тело  подельника несколько раз  выгнулось  в конвульсиях и  бесформенным
кулем обвисло между потолком и холодным бетонным полом.
     На  непредвиденный случай в нижнем шве майки у него  имелась  половинка
бритвенного лезвия. В  любой  момент  можно вскрыться...  Да  и раз ремни не
отобрали, шнурки  --  никто вздернуться не мешает, как этот очкун.  Конечно,
если действительно  впереди кол светит,  то  лучше вены вскрыть. Но  Дурь не
верил. Хоть  взяли их лихо, уколами раскололи -- не могут вот так, запросто,
на кол насадить. На понт берут, путают. Поживем еще, там видно будет.
     Васильев вошел  в  кабинет  генерала. Верлинов,  как  всегда,  выглядел
кандидатом на  цэковский банкет.  Отутюженный  костюм, крахмальная  рубашка,
безукоризненный пробор  в густых,  с  изрядной  сединой волосах, ускользающе
тонкий аромат дорогого французского одеколона.
     Доброжелательно поздоровавшись, хозяин предложил капитану сесть.
     --  Вы  проявили  бдительность,  пресекли  проникновение  в спецоб®ект,
задержали двух опасных уголовных преступников,  допросы которых  многое дали
для разработки концепции охраны безопасности государства и граждан...
     Васильев  не  воспользовался  наступившей паузой,  и Верлинов  довольно
кивнул.
     --  Это  позволяет сделать  вывод  о  том,  что  нарушение  инструкции,
повлекшее гибель вашего  напарника, явилось  досадной  случайностью, которая
никогда больше не повторится.
     --  Так  точно, товарищ генерал. -- Васильев обозначил намерение  стать
"смирно", но, повинуясь движению руки начальника, остался в прежней позе.
     --  Поэтому  я  хочу  поручить  вам  ответственную задачу.  Обеспечение
физической