дивизию  пришел приказ
откомандировать его,  красноармейца  Аникушина, для  дальнейшего прохождения
службы во фронтовой ансамбль песни и пляски.
     Большей для себя неприятности, большего крушения надежд и стремлений он
не мог и представить.
     Немцы  рвались тогда  к  Москве,  от отца,  попавшего  под Прилуками  в
окружение, уже  два месяца  ничего не  было,  предполагали, что  он погиб, и
старший   сын   становился,  таким  образом,  главой   семьи,   единственным
совершеннолетним  мужчиной и  защитником. Решалась  судьба  его народа,  его
государства, он  жаждал с оружием в руках защищать  Отечество, жаждал  убить
хоть нескольких врагов-убийц и для этого с под®ема и до отбоя по шестнадцать
часов в сутки  учился воевать,  а его решили запереть в артисты. У него были
свои  убеждения,  твердые, созревшие  под влиянием  отца  понятия о  мужском
достоинстве  и  чести.  Возможно,   участники   фронтового  ансамбля  своими
выступлениями  и делали полезное, нужное дело, но с этого момента он думал о
них с презрением, как о сборище трусливых, уклоняющихся от боев придурков.
     Он  отказался  наотрез и,  поскольку  с его возражениями не  собирались
считаться, обратился  с письмом к Наркому  Обороны. А сверху  настаивали  на
немедленном  откомандировании,  он упорствовал,  и  тогда  его  посадили  на
гауптвахту,  причем  в одну камеру  с  какими-то  дезертирами,  чем  он  был
смертельно оскорблен.
     Трудно сказать,  как сложилась  бы дальше его  судьба,  но в  это время
немецкие танки  прорвались  на ближние  подступы к столице, дивизию поспешно
бросили в бой,  кто-то вспомнил в этой сумятице и  о нем -- к вечеру того же
дня  на  ледяном  ветру под артиллерийским и минометным обстрелом  он долбил
саперной лопатой землю, отрывая  себе стрелковую  ячейку --  свою  крохотную
крепость в системе полковой обороны.
     Эта история послужила ему хорошим уроком. За годы войны он дважды лежал
в госпиталях,  воевал в  трех разных соединениях, но с той поры если когда и
пел, то лишь вполголоса и только наедине. Он не скрывал --  в том числе и от
Леночки, -- что учился  в консерватории, однако представлялся, да и указывал
себя   в   документах  не  иначе  как  студентом   теоретико-композиторского
факультета, будущим музыковедом.
     Сегодняшний  вечер  имел,  точнее  -- мог  иметь  в  его  жизни  особое
значение, и, шагая  теперь в глубь леса с  двумя  особистами,  он проигрывал
мысленно  предстоящее об®яснение с Леночкой: с чего и в какой момент начнет,
что скажет и как будет продолжать в зависимости  от ее реакции и ответов. Не
без волнения он думал и о  своей встрече с  этим грузином-хирургом, который,
видимо,  не  преминет  потренькать на  гитаре  и попеть,  наверняка  так  же
фальшиво и безголосо, как и подавляющее большинство любителей.
     Размышляя  о своем,  о том, что его волновало, он, однако,  не  забывал
пригибаться  под толстыми мокрыми ветвями, а тонкие отводил рукою, чтобы  не
намочить росой  костюм.  Не  мог он совершенно не  видеть и  шагавшего с ним
рядом Алехина и со временем подметил,  что тот  не переставая шарит взглядом
по  дороге  метрах  в  трех  перед  собой,  словно чего-то ищет. Что он  там
выискивает, помощник коменданта и не пытался себе представить -- даже думать
не хотел, -- но было в этом вынюхивании что-то неприятное.
     Особист, при всей его обходительности, был ему несимпатичен,  и капитан
заставлял  себя  не  смотреть  в  его  сторону  и по возможности не обращать
внимания  на его действия, что не без усилия удавалось. Он  в который уж раз
проигрывал в уме  предстоящий вечер  и  об®яснялся с  Леночкой, когда Алехин
неожиданно нарушил молчание.
     --  Раненько! -- вдруг полушепотом  не без  удивления протянул  он.  --
Неужто улетают?.. Зима, видать, ранняя будет.
     -- Что? -- вмиг возвращаясь к действительности, хмуро спросил капитан.
     --  Журавли. -- Задрав голову, Алехин оглядывал  небо. -- Вроде улетать
собираются. Слышите, прощаются...
     Капитан  прислушался;  в ясном  светло-голубом  небе  где-то тоскливо и
надрывно курлыкали невидимые журавли.
     Это печальное курлыканье вдруг пронзительно напомнило о бренности всего
земного, о неотвратимом: о скором увядании, о смерти всех этих сейчас  таких
свежих и жизнерадостных листиков и травинок, о том, что все пройдет...
     Да... "Все пройдет, и мы пройдем!.." -- с грустью процитировал мысленно
помощник коменданта и, подумав, от себя добавил: -- Но след оставим..."
     -- Товарищ капитан... -- Алехин меж тем достал из кармана  две  красные
засаленные нарукавные повязки с надписями "Комендантский патруль", встряхнул
их, расправил и протянул одну капитану. -- Прошу вас -- наденьте.
     --  Зачем?..  --  взглянув мельком,  осведомился  капитан.  -- Это  для
патрулей, для дежурных офицеров. А я -- помощник коменданта! -- заметил он с
достоинством. -- И сколько на этой должности, ни разу не надевал!
     -- А сегодня нужно. Прошу вас, -- настойчиво повторил Алехин.
     -- А грязнее  у  вас не  нашлось?  --  с откровенным недовольством беря
повязку и  брезгливо  осматривая  ее, осведомился капитан. -- Из нее  же суп
варить можно!
     --  Это не у нас, а у вас! -- весело  сообщил  Алехин. -- Мне их дали в
комендатуре. А постирать не было времени. Давайте я вам помогу.
     Помощник коменданта остановился и, поджав губы, покорно стоял с минуту,
пока  Алехин не  закрепил  повязку  на рукаве его кителя  повыше  локтя. Тем
временем  Блинов  по  своей  инициативе  проделал  то  же  самое  на  рукаве
гимнастерки Алехина.
     В молчании они пошли дальше, и капитан  снова  охотно погрузился в свои
мысли, однако немного погодя Алехин опять заговорил.
     -- Как у нас с оружием? -- будто  самого себя спросил он  и, вытащив из
кобуры пистолет, взвел курок  и  оттянул затвор, проверяя,  есть ли патрон в
патроннике;  Блинов тотчас же проверил свой "ТТ".  Но помощник коменданта, к
кому, собственно, был обращен этот вопрос, шагал молча, будто не слыша.
     -- А у вас? -- осведомился у него Алехин.
     -- За меня можете не беспокоиться.
     --  А эта  штука вам знакома?  --  продолжал Алехин,  достав  небольшой
вороненый "вальтер".
     Получив  утвердительный ответ, он загнал патрон в патронник и, поставив
пистолет на предохранитель, протянул его капитану:
     -- Прошу... возьмите в карман.
     -- Зачем?
     -- На всякий случай... Берите, берите!  -- настаивал Алехин  и, так как
помощник коменданта  лишь усмехнулся,  сунул ему "вальтер" в  правый  карман
брюк. -- Осторожность всегда оправданна... Знаете, разное бывает...
     -- Знаю! -- недовольно поморщился  капитан и пригнулся, чтобы не задеть
мокрую ветвь. -- Слышал все это десятки раз! В том числе и сегодня!..
     -- Говорите тише, -- попросил Алехин. -- Что слышали?
     -- И  про  бдительность, и про осторожность,  и  что  всякое  бывает, и
смотреть надо в оба!.. От  всех этих поучений у меня  уже мозоли в ушах!  За
кого вы меня принимаете?!
     -- Прошу вас -- потише.
     Помощник коменданта  вытащил из кобуры свой "ТТ", взвел курок и оттянул
затвор -- Алехин увидел патрон в патроннике.
     -- Бдительность, осторожность, осмотрительность!.. Мне  твердят об этом
как  мальчишке!  --  засовывая  пистолет  в кобуру, возмущенным  полушепотом
продолжал капитан. -- За кого вы  меня  принимаете?..  Я  на фронте с  сорок
первого года!.. Поверьте, бывал в  таких переделках, по сравнению с которыми
ваша "операция" -- просто загородная прогулка.
     -- Что ж, возможно...
     -- Не возможно, а точно!
     -- Да я верю, верю, -- улыбнулся Алехин.
     --  Верить  мало!  Чтобы  понимать,  надо  самому  пережить!..  Вы   на
передовой-то когда-нибудь были?
     -- Приходилось...
     --  При штабе  дивизии или полка?.. Знаю,  как  вам "приходилось"!.. Во
втором эшелоне! А я три года на передке! И если бы не ранение...  Поймите, я
боевой офицер! -- взволнованно произнес капитан. -- В комендатуре я случайно
и не задержусь!..
     -- Говорите тише, -- снова попросил Алехин.
     -- Да вы что, психа  из меня сделать хотите?! -- возмутился капитан. --
Здесь же нет ни живой души! И шум ветра все покрывает. И куда же тише -- я и
так шепчу!
     --  Это вам кажется,  -- улыбаясь, возразил Алехин. -- И  насчет душ вы
ошибаетесь.  Мы только что прошли засаду, они предупреждены по радио и знают
меня  в лицо,  иначе бы  нас  уже  проверяли.  Вы только  не  обижайтесь  --
понимаете, это специфика... И вообще лес шума не любит...
     -- "Специфика"!.. Эх, людишки! -- со вздохом и презрительным сожалением
вдруг  вырвалось  у  капитана.  -- Дурацкая-то ведь  специфика! Ну  посудите
сами...  Вы  кого-то  там  разыскиваете. Как  я  понял,  двух или  трех, ну,
допустим,  четырех  человек. И  вот  вы  устраиваете  засады...  более того,
собираетесь оцеплять весь лес, привлекаете  к этому даже не сотни,  а тысячи
офицеров и  бойцов. И это при острой нехватке людей в частях на передовой. И
делается все это из-за двух,  максимум четырех человек! Причем, как я понял,
вы даже точно не знаете, появятся ли они здесь!
     -- Должны. Конечно, не факт, что они выйдут именно
     на нас. На путях их вероятного движения устроено несколько засад.
     -- Да,  но к  чему оцеплять весь огромный  лес?  Зачем столько людей?..
Почему такая чрезвычайность?
     -- Видите ли, это долго об®яснять... -- чуть помедля, уклончиво заметил
Алехин; он не мог, не имел права говорить кому бы то ни было, кроме офицеров
контрразведки,  что  речь идет  об  агентах, действия  которых  представляют
угрозу для предстоящей стратегической операции, и что дело взято на контроль
Ставкой Верховного Главнокомандования.
     -- Ясно, от меня вы тоже секретите! -- с очевидной обидой быстро сказал
капитан, и лицо его дрогнуло в презрительной усмешке.
     -- Нет, почему же...
     -- Как бы чего не вышло! Перестраховочка! Мне вы тоже не доверяете... А
родной матери?.. К ней у вас тоже, наверно, одна бдительность!
     --  Ну вы  и язва! --  рассмеялся  Алехин; своей  прямотой и задиристой
откровенностью капитан ему определенно нравился.
     -- Какой есть! Но дело не в этом. Все эти предосторожности -- ваша, как
вы говорите, "специфика"!.. Пуганая ворона куста боится!  Вы  этим  живете и
этим  кормитесь!  Но мне-то  вы  зачем  мозги  компостируете?..  Я  в  армии
четвертый год  и вашей "спецификой", поучениями о бдительности не то что сыт
-- перекормлен! Однако ни одного шпиона  даже во сне не видел!..  Дезертиры,
паникеры,  изменники  встречались --  двоих  сам  расстреливал...  Власовцев
видел,  полицаев,  но шпиона --  ни одного! А вас, охотничков,  -- как собак
нерезаных!..  НКВД, НКГБ,  контрразведка,  прокуратура,  трибуналы...  И еще
милиция!..
     -- Говорите тише...
     --  Могу  вообще  молчать!  Только  вы мне  мозги  не компостируйте!  Я
приглашен,  чтобы  вы имели  вид  комендантского патруля, и  то, что от меня
требуется, сделаю! Но своей  "спецификой" вы мне голову не дурите!  Мы очень
разные люди, и  быть таким, как  вы,  я не желаю! Извините -- противно!.. Ну
что вы  все время смотрите, чего  выискиваете? Вы что -- потеряли что-нибудь
или змей боитесь?
     -- Не  без этого, -- весело признался Алехин.  -- И не только их... Лес
кое-где минирован. А я еще жить хочу... И вы, наверно, тоже?
     Поджав губы, помощник коменданта промолчал.


        74. НА ПОЛЯНЕ

     -- Вот мы и пришли, -- останавливаясь, сказал Алехин. -- Красиво, а?
     Перед  ними  открылась  большая,  окаймленная  белоствольным  березовым
подростом, залитая солнцем поляна. Неторная травянистая дорога проходила, не
петляя,  прямо  по  ее  середине.  Крохотные,  совсем юные  дубочки  несмело
выглядывали из высокой лопушистой травы.  Почти  в центре поляны, справа  от
дороги, тремя островками тянулись поросли густого орешника.
     Впереди, примерно  в двух  километрах,  по ту сторону широкой  просеки,
разделявшей массив на две части, находился участок леса, где Алехин наблюдал
чистую  супесь   --  предполагалось,   что  там,  в  тайнике,  и   пряталась
разыскиваемая рация.
     Этот  квадрат  леса  четверо  суток назад  осматривал  Таманцев.  Он  и
порекомендовал  поляну  как  место,  весьма  удобное  для  засады;   Алехин,
посмотрев сегодня, не мог с ним не согласиться.
     "До  чего же  хорошо!"  -- подумал Андрей, оглядывая  поляну,  молодые,
радостные березки и  кустарник  по краям.  Лазая до  того  по  лесу,  он был
настолько  озабочен  отысканием  следов и улик, что  сейчас, после замечания
Алехина  о красоте, может,  в первый раз обратил внимание  на окружавшую его
природу.
     -- Подождите минутку, -- сказал Алехин и скрылся в кустах.
     И Андрей, наконец решившись, обратился к помощнику коменданта:
     --   П-простите,  т-товарищ  к-капитан,  в-вы,  с-с-случай-но,   не  из
М-москвы?
     --  Из  Москвы.  А  что?  --  быстро  взглянув  на Блинова, осведомился
капитан.
     -- В-вроде в-встречал в-вас г-где-то, -- обрадованно заулыбался Андрей.
-- Н-наверно, в Москве. А в-вот г-где именно -- н-никак не п-припомню!
     --. Москва велика,  -- холодно заметил капитан и, еще раз посмотрев  на
Блинова, с уверенностью заявил: -- Лично я вижу вас впервые!
     -- М-может, в-вы на к-кого п-похожи... -- смутясь, промолвил Андрей.
     -- Каждый человек на кого-нибудь похож, -- сухо и наставительно сообщил
капитан и отвернулся.
     Андрей  был обескуражен  и в  душе ругал себя. Так и надо!  Не  лезь  к
людям... Мало ли что тебе покажется... Не лезь!
     За кустами слышались негромкие голоса -- Алехин с
     кем-то разговаривал. Вскоре он появился на  поляне, и Андрей  посмотрел
на  него  ожидательно,  однако  худощавое малоподвижное  лицо Алехина, как и
обычно, ничего не выражало.
     Став между деревьями  на  самом  краю  поляны,  он  предложил помощнику
коменданта и Блинову следовать за ним  и большими ровными шагами двинулся по
дороге.
     -- Сто  десять,  точно...  --  сказал  он,  останавливаясь,  когда  они
поравнялись с гнилым пеньком напротив среднего островка орешника: он еще раз
промерил  расстояние. -- А  сюда, -- он  указал рукою вперед,  -- сто  сорок
семь...  Здесь  мы их  и  встретим...  Если,  конечно,  они  пойдут  в  нашу
сторону...
     -- А если не пойдут? -- поинтересовался помощник коменданта.
     -- И так  может  случиться... Тут, разумеется,  нет никаких гарантий...
Будем надеяться... Стой аккуратно, не приминай траву, чтобы не наследить, --
предупредил Алехин Блинова.
     Это замечание в равной степени относилось и  к помощнику коменданта, но
лишь погодя Алехин перевел на него взгляд.
     -- Во  время проверки держимся уступом: один  сбоку и позади другого...
Вот, допустим,  это  вы,  а это  я...  Или же  наоборот.  --  Алехин  быстро
переместился  и  оказался  в метре за  правым  плечом  капитана. -- При этом
задний подстраховывает переднего... У  вас... по комендантским порядкам тоже
ведь так  положено. Только в городе  это  обычно не соблюдается, а здесь  --
необходимо... Одновременно нас  будут  подстраховывать  из засады. -- Алехин
показал на  кусты орешника. --  Держитесь свободно  и  уверенно... В  случае
неподчинения   проверяемых,    напряженности   или   обострения    требуется
максимальная... боевая готовность, --  избежав  слова "бдительность", сказал
Алехин.  -- При этом  следует фиксировать "вальтер" в кармане. Но стрелять в
случае необходимости -- только  по конечностям!.. И еще непременное условие:
ни в коем случае не закрывать  проверяемых от засады! Понимаете?.. Может,  у
вас есть вопросы, что-нибудь не ясно? Пожалуйста...
     -- До которого часа мы здесь пробудем?
     --   Затрудняюсь   сказать...   сам  не   знаю,  --  признался  Алехин,
рассматривая кусты орешника. -- А что?
     -- Мне до восьми часов надо  непременно вернуться в город,  -- помедля,
заметил помощник коменданта.
     -- До  восьми... Понятно...  --  думая о  чем-то  другом, неопределенно
протянул  Алехин и попросил: --  Будьте  любезны,  постойте здесь  минуту!..
Идем! -- велел он Блинову.
     Сделав изрядный крюк -- чтобы  не наследить,  --  Алехин показал Андрею
его  место  в  орешнике; шагах  в  десяти  левее  должен  был  располагаться
Таманцев.
     И тут и там в листве  уже  имелись  вытянутые по  горизонтали смотровые
щели; узкие,  выщипанные  по  листику,  с  некоторым  расширением в  сторону
дороги, они были совершенно незаметны.
     -- Точно  по твоему росту, --  поднимаясь на цыпочки, сказал Алехин. --
Как видишь капитана?
     -- Н-нормально... От г-головы до б-бедер.
     -- Ноги держи на ширине плеч. И главное -- не напрягайся.
     Затем они с помощником коменданта вернулись  к краю  поляны,  и Алехин,
свернув  в  орешник, провел их на небольшую  лужайку,  отделенную от  поляны
кустарниковой порослью.
     На разостланной под  березками плащ-палатке, похрапывая,  мертвым  сном
спал Таманцев. В стороне на  широком пне  стояла  радиостанция  (Андрей  уже
немного  разбирался  в  рациях  и  определил  --  "Север"); возле нее  сидел
старшина  с пышной  кудрявой  шевелюрой. Там же  на плащ-палатке лежали туго
набитый вещмешок, несколько фляжек и старая фуражка: судя по  цвету околыша,
старшина был пограничник -- из частей по охране тыла фронта.
     --  Это   наша  персональная  радиосвязь,  --  шутливо  пояснил  Алехин
капитану.
     При  виде  парадно  одетого,   представительного  помощника  коменданта
старшина-радист поднялся и, не снимая наушников, вытянулся перед ним.
     --  Садись...  --  махнув  рукой,  сказал  Алехин  и,  поворачиваясь  к
капитану, предложил: -- Давайте перекусим. Сейчас самое время подкрепиться.
     --  Благодарю  вас.  Не  хочу,  --   отказался  капитан,   хотя,  легко
позавтракав утром,  больше  ничего  не ел; он  не любил,  а в данном  случае
особенно не желал одалживаться.
     -- Отчего же не хотите?.. Ведь вы не обедали... -- развязывая вещмешок,
говорил Алехин.  -- Продуктов вполне достаточно.  Кстати, здесь паек на пять
человек, то есть в том числе и на вас!
     -- Вы уже  взяли  меня к себе на  довольствие?.. -- усмехнулся помощник
коменданта.  -- Потеха!  Может, и в  штаты свои  уже зачислили?  Спасибо, не
хочу!
     То, что на него был получен какой-то паек, естественно,
     меняло дело, однако, сказав  "нет", он в силу  своего характера  уже не
мог принять предложение Алехина.
     Алехин выложил из вещмешка  на плащ-палатку две  буханки  белого хлеба,
несколько  банок  различных мясных  консервов, кульки  с печеньем и сахаром.
Спустя минуту он и старшина с аппетитом  ели.  Андрей взял  только печенье и
опять с огорчением вспомнил о "какаве", попить которое ему не удалось.
     Помощник  коменданта, отойдя в  сторону и  заложив руки за спину -- это
была его излюбленная поза, -- расхаживал в тени берез, вдоль края лужайки.
     --  Товарищ  капитан,  --  сказал  ему Алехин,  --  неловко все-таки...
неудобно получается. Не по-русски! Одни едят, а другие глядят.
     -- Почему же неудобно?.. Ведь вы мне  предложили... А если я, извините,
не желаю!..
     -- Может, хотите  пить? -- Алехин поднял одну из фляжек. -- Родниковая!
Холодная и вкуса необыкновенного! Такой в городе не отведаете.
     -- Спасибо, -- отказался помощник коменданта.
     Поев,  Алехин  напился  и  с удовольствием  вытянулся  на  плащ-палатке
неподалеку от рации. Теперь, когда все, что от него зависело, было сделано и
засада подготовлена, он почувствовал  невероятную  усталость, более  того --
опустошенность, будто из него вытряхнули или выжали все силы. И тотчас мысли
о  дочери,  о  доме, о  целом без малого  десятилетии его довоенной  жизни и
труда,  перечеркнутом  дикой  нелепостью  с  вывозкой  на  помол  уникальной
пшеницы, тяжкие мучительные мысли охватили его.
     "Да,  лижет суставы и  кусает  сердце...  Все это ужасно,  но ты сейчас
ничего не можешь поделать. И не надо об этом думать! -- уговаривал  он