Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Остросюжетные книги
      Владимир Богомолов. Момент истины (В августе сорок четвертого) -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  -
рей обкома партии и, приехав недавно в Лиду, специально навестил Окулича. -- Наш мужик, партизанский, -- сказал мне лейтенант. -- Тихий он, молчаливый... они все здесь такие... -- И, очевидно повторяя чьи-то слова, строго добавил: -- И пока, мы не очистим область от всей нечисти, они другими и не будут. Однако я не сомневался, что Окулич расскажет мне все, что ему известно о Николаеве и Сенцове, и охотно передаст позавчерашний разговор с ними. Блинова я оставил в Лиде, поручив ему поиски в городе: в случае встречи с Николаевым и Сенцовым он должен был задержать их; для этого ему по моей просьбе выделили двух автоматчиков из комендатуры, и я подробно проинструктировал его. С нетерпением я ждал разговора с Окуличем, полагая, что он многое мне прояснит, и единственно опасаясь, что его, как и вчера, не окажется дома. Нас трясло и бросало в кабине полуторки; Хижняк, с напряженным лицом держа руль, гнал по булыжному покрытию на предельной, а я поторапливал его, и время от времени он возмущенно бросал: -- Вам-то что!.. Вам на машину плевать!.. Рессоры новые вы достанете?! Машины гробить вы все мастера!.. За Шиловичами мы свернули с шоссе на грунтовую заброшенную дорогу, проехали тихонько кустарником, и я велел остановиться. Хижняк, вытирая пот, вылез из кабины и начал осматривать машину, но я приказал: -- Потом! Возьми автомат и за мной! Оставив его в кустах возле хутора, я направился прямиком к хате. Яростно лаяла и рвалась на цепи собака. В окне показалось женское лицо, и тут же на крыльцо вышел мужчина, как я понял, сам хозяин, и, прикрикнув на собаку, настороженно рассматривал меня. На нем были старенькие, но чистые рубаха и штаны, ноги босые, лицо небритое, печальное, прямо иконописное. -- День добрый... Я из воинской части восемнадцать ноль сорок. Чтобы у него не возникло каких-либо сомнений, я вынул и, раскрыв, показал армейское офицерское удостоверение личности со своей фотографией. Он взглянул мельком и молча, с какой-то удручающей покорностью посмотрел на меня. -- Скажите, -- приветливо начал я, утирая платком лицо и лоб, будто перед этим долго шел по жаре, -- если не ошибаюсь, вы товарищ Окулич? -- Так... -- растерянно произнес он. -- Очень приятно... Я здесь в командировке... У меня к вам небольшой разговор... И хотелось бы умыться и малость передохнуть. Не возражаете? -- Можна. Немного погодя я сидел у стола в бедной по обстановке, но чистенькой, несмотря на земляной пол, хате. Направляясь сюда, я, между прочим, подумал, что Окулич предложит мне самогона -- у него ведь имелся "аппарат", -- и заранее решил не отказываться. Я готов был отпробовать с ним любой гадости в надежде, что, выпив, он разговорится. Однако не то что выпить, он даже сесть не предложил -- это сделала, выглянув из-за перегородки, его жена. Приземистая, рябоватая, она возилась в кухоньке возле дверей, потом принесла и поставила на стол крынку с молоком -- молча и не налив в стакан -- и снова скрылась за дощатой перегородкой. Я был уверен, что Окулич сам расскажет мне о Николаеве и Сенцове, надо только его разговорить, и сразу доверительно сообщил, что часть моя стоит в Лиде, мы занимаемся охраной тылов фронта, боремся с бандами и дезертирами. Дело это нелегкое, и очень многое зависит от помощи населения. Окулич сидел на лавке по ту сторону стола, подобрав под себя босые ноги, и молча слушал, и словом не поддерживая разговор. Я сам налил в стакан молока, сделал глоток и, похвалив, непринужденно продолжал: -- Вы, очевидно, нездешний? Откуда родом? -- Из Быхова, -- сказал он; у него был негромкий глуховатый голос. -- Могилевский... А здесь давненько? -- Третий год. -- И при немцах здесь жили? -- Я обвел взглядом хату. -- Тут. -- А не боязно? -- улыбнулся я. -- На отшибе-то, у леса? Окулич неопределенно пожал плечами. На божнице в переднем углу стояли иконы, католические, хотя Окулич был родом из области, где эта религия среди белорусов не распространена. И что я сразу себе отметил -- ни одной фотографии на стенах, никаких украшений или картинок. Я рассказал ему о Могилеве, где после освобождения мне пришлось побывать, о разрушениях в городе и перевел разговор на жизнь здесь -- в Лиде и в районе. Он слушал молча, глядел скорбными, как у мученика, глазами, даже на самые простые вопросы отвечал не сразу и односложно, беседа с ним явно не ладилась. Может, он мне не доверял?.. Он не прочел, не рассмотрел толком мое удостоверение личности, может, надо ему представиться еще раз? -- А это что -- католические? -- глядя на иконы, полюбопытствовал я. -- Няхай... При этом он сделал вялый жест рукой: мол, не все ли равно? -- В Лиде мне сказали, что вы были связаны с партизанами. Надеюсь, что и нам вы поможете... Прочтите, пожалуйста... Из кармана гимнастерки я достал и, развернув, положил перед ним на стол другое, подробное удостоверение. Он нерешительно взял и принялся читать. В документе говорилось, что я являюсь офицером войск по охране тылов фронта, и предлагалось всем органам власти и учреждениям, воинским частям и комендатурам, а также отдельным гражданам оказывать мне всяческое содействие в выполнении порученных заданий. На листке удостоверения имелись моя фотография, две четкие гербовые печати и подписи двух генералов: начальника штаба фронта и начальника войск по охране тыла фронта. Медленно все прочитав, Окулич возвратил документ и удрученно посмотрел на меня. -- Скажите, пожалуйста, -- пряча удостоверение, сказал я. -- Вы здесь на этих днях... сегодня, вчера или позавчера, посторонних кого не видели? Гражданских или военных? Никто к вам не заходил? -- Не, -- помедлив, сказал Окулич, к моему немалому удивлению. -- Может, встречали здесь кого? -- Не. -- Припомните получше, это очень важно. Может, видели здесь в последние дни, -- подчеркнул я, -- посторонних или заходил кто-нибудь? -- Не, -- повторил Окулич. "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!" Ошибиться я не мог. Хутор этот был первым по дороге из Шиловичей на Каменку, причем описание Блиновым хаты, надворных строеньиц -- все в точности соответствовало тому, что я увидел, подходя сюда. И собака соответствовала, и ее будка, и сам Окулич по внешности соответствовал. Более того, я без труда даже определил место в кустах и дуб, откуда Блинов наблюдал Окулича и тех двоих офицеров. Однако Окулич утверждал, что в последние дни к нему никто не заходил. И до встречи он представлялся мне тихим, неразговорчивым, но рисовался иным. Он произвел на меня странное, малоприятное впечатление какой-то своей бессловесной покорностью; я не мог не почувствовать его внутренней напряженности -- беспокойства или страха. А собственно, чего ему меня бояться? И жена его, тихонько возившаяся в кухоньке, такая же молчаливая и неулыбчивая, мне тоже не понравилась, возможно, своим недобрым хитроватым лицом и частым настороженным выглядыванием из-за перегородки. Я отчетливо ощущал, что им обоим тягостен мой визит. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. И мои антипатии, как и симпатии, никого не интересовали -- нужны были факты. А фактом было, что двое подозреваемых нами лиц заходили позавчера к Окуличу, находились у него некоторое время, и у Окулича имелись основания скрывать это посещение. Я с огорчением сознавал, что разговор с ним мне больше ничего не даст. Наступила минута, которая нередко случается в нашей работе: ты располагаешь какими-то, подчас противоречивыми, сведениями о человеке, ты видел его и побеседовал с ним, и тебе предстоит что-то для себя решить, сделать определенный вывод. Католические иконы наверняка стояли на случай возможного прихода аковцев; они могли в любой момент наведаться сюда, и принадлежность хозяев хаты к одной с ними вере должна была, очевидно, как-то расположить, смягчить их. Да и немцы к католикам относились все же лучше, чем к православным. Отсутствие семейных фотографий наводило на мысли о родственниках Окуличей, о их связях и довоенной жизни. Я еще подумал -- получают ли они письма и от кого? Меня занимал и ряд второстепенных вопросов, но главными сейчас были: что за отношения между Окуличем и Николаевым и Сенцовым, зачем они приходили и почему он скрыл от меня их позавчерашний визит, если они действительно советские офицеры? Почему?.. С какой целью?.. И еще: что было в вещмешке, который видел Блинов, и куда он делся, где его спрятали или оставили, когда спустя час они выходили к шоссе? Жданный мною как манны небесной разговор с Окуличем ничего не дал и ничего не прояснил, а обстоятельства требовали немедленных решительных действий. Я шагнул к раскрытому окну, сложил ладони рупором и крикнул -- позвал Хижняка. Спустя секунды, выскочив с автоматом в руке из кустов, он бежал к хате. Собака, бешено лая, прыгала и рвалась на привязи. Я посмотрел на Окулича -- он встал и, оцепенев от страха, глядел в окно... 42. ПОДПОЛКОВНИК ПОЛЯКОВ Он начал в Гродно с "доджа" и заканчивал день "доджем". Старший лейтенант вернулся из Заболотья вечером. Судя по его усталому виду, по измятому, перепачканному обмундированию, он старался на совесть, однако никаких следов или улик в рощице, где была найдена машина, обнаружить не удалось. Опрос местных жителей тоже ничего не дал -- ни появления машины, ни приехавших на ней никто не видел. Отпечатки протектора угнанного "доджа" сфотографировали с опозданием, и пакет со снимками Поляков получил, когда уже смеркалось. В полутьме он не стал их рассматривать, решив сделать это на продпункте после обеда, который по времени оказывался поздним ужином. День был насыщенный, и с чувством удовлетворения он отметил, что успел почти все. Снятие копии с медицинского заключения о смерти шофера (чтобы уяснить, чем его убили и как) можно было поручить и кому-либо из подчиненных. Под вечер он разговаривал по "ВЧ" с начальником Управления генералом Егоровым -- тот просил "по возможности не задерживаться". Егоров вообще не любил, когда начальник розыскного отдела отлучался более чем на сутки, но Поляков сказал, что должен заехать в Лиду и сможет вернуться только завтра, очевидно, к вечеру. Генерал, недовольный, положил трубку. Рано утром Поляков так торопился, что не мог уделить Алехину и нескольких минут, отчего ощущал себя перед ним словно бы в долгу. Теперь, когда все самое важное в этой поездке было уже сделано, на первое место в его мыслях выдвинулось дело "Неман". Вчера сразу же после получения текста дешифровки он запросил через ВОСО* данные о движении эшелонов в период с 9 по 13 августа по шести железнодорожным узлам в оперативных тылах фронта. Сведения уже подготовили, надо было сесть спокойно и, отстранясь от всего, проанализировать их. Поляков решил сделать это в Лиде, обсудив все с Алехиным и уделив делу "Неман" часть ночи, а если понадобится, и всю первую половину дня. После разговора с генералом он соединился со своим заместителем и приказал немедля отправить в Лиду, в отдел контрразведки авиакорпуса, сведения, полученные из ВОСО. ---------------------------------------- * ВОСО (военные сообщения) -- органы тыла, занимающиеся перевозками войск, военной техники и грузов. --------------------------------------------------------------- Было ровно девять часов вечера, когда, покончив с делами в Гродно, он приехал на станцию. В продпункте, получив по талону две мокрые алюминиевые миски с лапшой и кашей, сдобренной тушенкой -- это называлось "гуляш", -- он уселся за длинным пустым столом в зале для рядового и сержантского состава -- там было светлее. Он не ел ничего с утра, но прежде, чем начать, полез в планшет за газетой. Дурную привычку непременно читать за столом он приобрел еще в довоенную журналистскую пору. С годами это стало потребностью: за едой обязательно получать новую информацию и осмысливать ее. В газете -- он мельком просмотрел ее днем -- был напечатан большой очерк Кости Струнникова, в прошлом ученика и сослуживца подполковника. Костя пришел со студенческой скамьи, работал у Полякова в отраслевой газете литературным сотрудником, подавал надежды, но не больше. В войну же, став фронтовым корреспондентом, как-то сразу вырос, писал все лучше, и Поляков радовался каждой его публикации. Доставая из планшета газету, Поляков увидел пакет со снимками, вынул, разложил фотографии рядом с мисками и сразу же полез за контрольной. Память его не подвела, он не ошибся: отпечатки протектора угнанного "доджа" были идентичны со следами шин, обнаруженными группой Алехина в лесу под Столбцами. Словно все еще не веря, он некоторое время рассматривал фотографии, затем убрал и, раскрыв газету, принялся за еду, однако сосредоточиться на очерке не мог. Торопливо с®ев "гуляш", он поехал в госпиталь. x x x В толстой папке с медицинскими заключениями о смерти-к каждому был приложен акт патологоанатома -- документов Гусева Николая Кузьмича не оказалось: Поляков по листику просмотрел все дважды. Госпитальное начальство и писаря с книгой регистрации поступлений находились на станции: там принимали раненых из двух санитарных эшелонов. Поляков обратился к дежурному врачу. -- Сержант Гусев, шофер?.. Это мой больной, -- сказала она и, не скрывая недоумения, заметила: -- Какие могут быть документы о смерти, если он жив... Минуты две спустя они шли по широкому коридору мимо стоящих по обеим сторонам коек с ранеными. Полякову тоже пришлось надеть белый халат, который оказался ему велик, на ходу он подворачивал рукава. Остро пахло йодоформом и карболкой -- враждебный, проклятый запах, напомнивший ему первый год войны и госпиталя в Москве и в Горьком, где после тяжелого ранения он провалялся около пяти месяцев. -- Его оглушили сильнейшим ударом сзади по голове, -- рассказывала женщина-врач, -- у него перелом основания черепа и сотрясение мозга. Затем ему нанесли две ножевые раны сзади в область сердца, по счастью, неточно. Им навстречу на каталке с носилками санитарка, девчушка лет пятнадцати, везла раненого. -- Но сейчас его жизнь вне опасности? -- посторонясь, справился Поляков. -- В таких случаях трудно утверждать что-либо определенно. И разговор с ним безусловно нежелателен. Коль это необходимо, я вынуждена разрешить, но вообще-то... Вы его не утомляйте, -- вдруг совсем неофициально попросила она, улыбнулась, и Поляков отметил, что она еще молода и хороша собой. -- До войны он возил какого-то профессора и сейчас просит об одном: чтобы его обязательно показали профессору... Сюда... В маленькой, на четверых, палате для тяжелораненых она указала на койку у окна и тотчас ушла. Под одеялом лежал мужчина с худым измученным лицом, перебинтованными головой и грудью. Безжизненным, отрешенным взглядом он смотрел перед собой. -- Добрый вечер, Николай Кузьмич, -- поздоровался подполковник. -- Как вы себя чувствуете? Гусев, словно не понимая, где он и что с ним, молча глядел на Полякова. -- Николай Кузьмич, я спрашиваю, как ваше самочувствие?.. Вы меня слышите? -- Да, -- шепотом, не сразу ответил Гусев и осведомился: -- Вы профессор? -- Нет, я не профессор. Я офицер контрразведки... Мы должны найти тех, кто напал на вас. Как это все произошло?.. Вы можете рассказать?.. Постарайтесь -- это очень важно. Гусев молчал. -- Давайте по порядку, -- присаживаясь на край кровати, сказал Поляков. -- Неделю тому назад вы выехали на своей машине из Гродно в Вильнюс... Они что, остановили вас на дороге? Он смотрел на Гусева, но тот молчал. -- Где вы с ними встретились? Гусев молчал. -- Николай Кузьмич, -- громко и подчеркнуто внятно сказал Поляков. -- Как они попали к вам в машину? -- На контрольном пункте, -- прошептал Гусев. -- Они сели на контрольном пункте, -- с живостью подхватил Поляков. -- При выезде из Гродно? -- Да... -- Их было трое? -- Поляков показал на пальцах. -- Или двое? -- Двое... 43. АЛЕХИН Прежде всего я потребовал от Окулича пред®явить все имеющиеся у него документы. Став нетвердыми ногами на лавку, он достал с божницы из-за иконы и протянул мне два запыленных паспорта -- свой и жены, -- выданные в 1940 году Быховским районным отделением милиции. -- А другие документы?! Фотографии?.. Ваша партизанская медаль? Он посмотрел на меня, как кролик на удава, потом, вяло переставляя ноги, проследовал в сенцы. Там он снял старое деревянное корыто и какие-то доски с темного полусгнившего Ящика, до краев наполненного золой, не без усилия сунул в середку руку и вытащил с низа большую жестяную коробку. В хате я открыл ее и разложил содержимое на столе. В коробке оказались: медаль "Партизану Отечественной войны" второй степени и удостоверение к ней, полученные Окуличем неделю назад, о чем я знал; немецкие оккупационные марки -- пачка, перевязанная тесемкой; десяток довоенных квитанций на сдачу молока, мяса и шерсти; стопка фотографий Окулича, его жены и их родственников, в том числе двух его младших братьев в красноармейской форме; четыре медицинские справки; несколько облигаций государственных займов; тоненькая пачка польских денег, ассигнации по сто злотых каждая; две почетные грамоты, полученные Окуличем до войны за хорошую работу в Быховском райпромкомбинате. Под грамотами на дне коробки я увидел знакомый мне листок плотной желтоватой бумаги, так называемый аусвайс, немецкое удостоверение личности, выданное Окуличу в октябре 1942 года начальником лидской городской полиции Бруттом. -- Зачем вы это храните? -- указывая на пачку оккупационных марок и аусвайс, строго спросил я. -- Думаете, немцы вернутся? -- Не. -- А тогда зачем?.. Я не потерплю от вас и слова неправды! Если соврете мне хоть в мелочи -- пеняйте на себя!.. Прежде всего расскажите о тех двух офицерах, что позавчера заходили к вам. Кто они? Откуда вы их знаете? Он посмотрел на меня с мученической покорностью и начал говорить. Эти офицеры впервые появились у него позавчера, сказали, что выменивают продукты для своей части. Интересовали их овцы, копченое сало, мука-крупчатка и, в меньшей степени, свиньи. В обмен они предложили керосин, соль и новое немецкое обмундирование. Окулич маялся с освещением все годы оккупации, пробавлялся различными коптилками и потому, поговорив с офицерами, решил запастись керосином. Сегодня рано утром они приехали на машине, сбросили бочонок у стодолы и, взяв его, Окулича, отправились в Шиловичи, где в одном из дворов содержалась вся его животина. Там он вывел им овцу, яловую, постарше, но капитан не согласился и, пристыдив его, взял молоденькую, самую крупную. В закрытом тентом кузове машины, когда туда грузили ярку, он видел на сене несколько связанных овец и годовалого большого кабана, там же у самой кабины стоял еще десяток точно таких бочонков, какой сбросили ему, а под скамейками вдоль бортов лежало несколько мешков, что в них было, не знает, не разглядывал. Офицеры тор

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору