--  Не волнуйтесь, пани,  никаких известий о вашем сыне у меня  нет. --
Чтобы успокоить, я даже взял ее за руку. Я буду с вами откровенен... Вы меня
понимаете? Обещаете хранить в тайне наш разговор?
     -- Так.
     -- Мы считаем вас и  вашу семью польскими  патриотами...  Ваш муж погиб
как герой, защищая  Польшу, и сын борется с  оккупантами... Поляки и русские
ведут войну с общим смертельным врагом...
     Мне хотелось говорить с  ней по-человечески, доверительно, а получались
какие-то штампованные,  официальные фразы. От бессонной ночи и усталости, от
нехватки  времени  и, быть  может,  от непроизвольного  стремления  поскорее
добраться до сути выходило как-то не так.
     -- Варшава,  -- сказала она. -- Как Варшава?  Что я мог ей сказать?.. Я
знал, что в Варшаве восстание, что начало его  командование АК, но участвуют
в нем сотни тысяч  поляков. В городе уже третью неделю  шли  ожесточеннейшие
бои:  безоружные,  по  существу,   люди  противостояли  танкам,   авиации  и
артиллерии немцев -- тысячи ежедневно гибли.
     В последние дни меня не раз спрашивали о Варшаве, в  основном поляки; о
восстании мне было известно главным образом из скудных газетных сообщений, и
сверх того я ничего сказать не мог.
     -- В Варшаве восстание... На улицах идут бои.
     -- Там Ежи... -- дрожащим голосом произнесла она; в глазах у нее стояли
слезы.
     Так я и чувствовал!
     -- Будем надеяться, что он вернется живой и здоровый...  Я сделал паузу
и затем продолжал:
     -- Мы  ведем смертельную борьбу  с  нашим  общим врагом, и очень важно,
чтобы вы оказали нам содействие... Вы должны быть со мной откровенны... Этим
вы поможете не только нам, но и сыну и всем полякам.
     -- Не розумем.
     От  волнения она заговорила  по-польски,  слезы  душили  ее.  Я  принес
холодной  воды;  выпив  весь стакан,  она вытирала  платком глаза и пыталась
справиться, взять себя в руки.
     Она сидела передо мной сникшая, потускневшая, сразу утратившая всю свою
моложавость  и  кокетливость.  Мать, терзаемая  тревогой за  жизнь  и судьбу
единственного сына. Полька, мучимая мыслями о гибели соотечественников.
     Так  случается   нередко.  Сталкиваешься  с  чужой   жизнью,  с  чужими
страданиями, хочется  как-то  утешить,  подбодрить и  --  совесть требует --
оставить  человека в покое. А  ты вынужден тут  же  его  потрошить, добывать
необходимую тебе информацию. Проклятое занятие -- хуже не придумаешь.
     Дав  ей  немного успокоиться,  я  перешел к  делу,  об®яснил, что  меня
интересуют  эти  двое  офицеров. Поначалу  она  испугалась,  что в  ее  доме
ночевали какие-то бандиты,  и как бы  в  оправдание опять  поспешно  достала
талон комендатуры,  разрешение на постой. Я  сказал, что  они не бандиты, но
заготавливать  продукты в этом районе не имеют права, это не положено. И тут
она  нашла для  них определение "шпекулянты", и  для нее  все вроде стало на
свои   места.  Частная   торговля,  продажа  и   перепродажа  продуктов   на
освобожденной   территории  Литвы   и  Западной   Белоруссии   были   весьма
распространены, и версия  о  какой-либо коммерции  выглядела  для нее весьма
убедительно.
     Она  охотно  отвечала на все  мои вопросы  о  Николаеве  и  Сенцове  и,
безусловно, была со мною откровенна.
     Имея разрешение  на пять суток,  они ночевали у нее четыре раза -- одну
ночь где-то отсутствовали.
     Уходили  из дома  рано,  часов  в  шесть,  возвращались  с наступлением
сумерек, усталые, запыленные. Как она поняла, ездили по деревням на попутных
машинах. Чистили сапоги, умывались и, поужинав, сразу ложились спать.
     В  разговоры  с  ней  не  вступали, обращались  только по  какой-нибудь
надобности,  и то  в основном  старший. Так, В первый вечер он интересовался
ценами на овец и свиней,  на продукты, керосин и немецкое обмундирование, из
которого  теперь многие, особенно крестьяне, предварительно перекрасив, шили
себе одежду. Как ей  стало ясно, за несколько  дней до этого они побывали на
базаре в Барановичах и сравнивали тамошние цены и здешние.
     Были  вежливы  и  приветливы,  угощали  ее  сахаром,  вареными  яйцами,
привезенными  якобы   из  деревни;  в   первый  вечер  дали  ей   полбуханки
солдатского, как она выразилась, "казенного", хлеба, а вчера -- целый стакан
соли.
     Все три года оккупации эти районы немцы солью не снабжали, она ценилась
буквально на вес золота, да и сейчас продавалась на базаре чайными ложечками
и стоила очень дорого.
     Соль, щедро подаренная  ей  Николаевым, -- я  попросил показать -- была
немецкая, мелкого помола,  с крохотными  черными вкраплениями  -- крупинками
перца, так он сам ей об®яснил.
     За  месяц  после освобождения города у нее на квартире  останавливалось
более  десяти  офицеров,  и  почти все  тоже делились  с  нею  какими-нибудь
продуктами, но доброта  последних постояльцев (полагаю, только теперь, после
моих вопросов) ее почему-то  настораживала. Хотя ничего подозрительного в их
поведении вроде бы и не было.
     Вчера они вернулись  раньше обычного, перед  грозой. Еще до  их прихода
появился этот железнодорожник, спросил их, не называя фамилий, сел в кухне и
ждал.
     Он поляк, но она его не знает, полагает, что приезжий, откуда-нибудь со
стороны  Литвы: он говорил по-польски с мягким вильнюсским акцентом. Как она
полагает,   он  не   рядовой   железнодорожник,   а  какой-нибудь   поездной
"обер-кондуктор" или другой  небольшой  начальник. Показался ей молчаливым и
замкнутым.
     Он пробыл  с  офицерами  свыше  трех  часов, вместе  ужинали и  распили
бутылку бимбера, привезенную, очевидно, этим поляком. О  чем они говорили --
не знает, не прислушивалась.
     Я поинтересовался, с кем еще они  общались, кроме железнодорожника. Она
сказала, что дня  три  тому  назад вечером встретила их  у  станции с  двумя
какими-то  офицерами,  на  внешность  которых  не  обратила  внимания,  да в
полутьме  и  не  разглядела  бы,  только  заметила,  что  они  "млоди".  Это
определение  ничего не  говорило:  женщине ее  возраста  и  пятидесятилетние
мужчины могли показаться молодыми.
     Выяснилось, что Николаев  и Сенцов  однажды  уже уходили из дома  через
соседний участок; они знали, что так ближе к центру города и дорога получше.
Вообще-то  там  вдоль  края  участка был раньше свободный  проход, но неделю
назад соседка, поссорясь с Гролинской, закрыла калитку и  забила ее досками.
Если бы они не наступили в темноте на грядку, то никакого скандала и не было
бы. Кстати, их уход не был для нее неожиданным --  они заранее предупредили,
что  вечером перейдут  на  другую  квартиру, где есть сарай  и куда прибудет
машина.
     Разумеется,  я спросил и о вещах:  с чем эти  офицеры появились в доме,
что  и  когда  приносилось и уносилось. Впервые они пришли под вечер с двумя
плотно набитыми вещмешками; один исчез сразу, наутро, а второй дня два стоял
в их комнате под кроватью (она видела, когда  убиралась), что в них  было --
не представляет.
     Затем  я  справился,  в какое  время  Николаев  и  Сенцов  вернулись  в
воскресенье, 13 августа.
     -- В воскресенье...
     Она  подумала  и  сказала  --  после  девяти, когда уже  стемнело.  Она
припомнила,  что в тот вечер младший --  "лейтнант" -- еще  мыл  на кухне...
огурцы...
     -- А вас этими огурцами они не угощали?
     -- Не.
     --  А  горьких  огурцов  у  них  в  тот  вечер  не  оказалось?  Они  не
выбрасывали, не помните?
     -- Не знаю... Не видела.
     Все  подозрительно  лепилось  одно  к  одному. Конечно, всякое  бывает,
возможны самые невероятные  совпадения и стечения  обстоятельств. Однако  не
многовато ли?
     7 августа передатчик выходил в  эфир  из леса  юго-восточнее Столбцов в
какой-нибудь  сотне километров от Барановичей. На той же  неделе Николаев  и
Сенцов, по словам Гролинской, побывали в Барановичах на базаре.
     Вещмешок (не исключено, что в нем находилась рация) унесли из дома рано
утром 13 августа -- в день зафиксированного радиосеанса, часов за двенадцать
до него. По возвращении на квартиру  Сенцов  мыл для ужина огурцы...  Огурцы
были найдены и на месте выхода передатчика -- в тот вечер! -- в эфир.
     Позавчера Блинов видел Николаева и Сенцова на  опушке Шиловичского леса
с вещмешком  -- спустя  полтора  часа  они вышли к  шоссе без вещмешка.  Это
подкрепляло предположение, что в нем находилась рация, скрываемая где-нибудь
в лесу.
     Об®ясняя Гролинской свое знание города, Николаев и Сенцов говорили, что
в июле уже были здесь, останавливались где-то на другой квартире, куда вчера
перед полуночью якобы и ушли. Однако среди военнослужащих, побывавших в Лиде
на  постое с момента освобождения и до  сего  дня (по моей просьбе комендант
города  проверил  ночью  все учеты  как  у  себя,  так  и  в  обоих  районах
расквартирования),  офицеры  Николаев  Алексей  Иванович  и  Сенцов  Василий
Петрович регистрировались и  значились лишь один раз  -- 12 августа, в  день
появления у Гролинской.
     Проще  простого  было  связать  воедино  сведения о движении эшелонов в
перехваченной радиограмме  и этого "гостя" --  железнодорожника,  его мягкий
вильнюсский  акцент и выращиваемые  только  под  Вильнюсом  огурцы  "траку",
обнаруженные на месте выхода рации в эфир.
     И наконец, целлофановые обертки  от сала, предназначенного у немцев для
парашютистов и морских десантников.
     Без труда выстраивалась цельная, вполне достоверная картина... В группе
-- четыре человека,  и передачу с движения вели вчера двое других. Возможно,
те  самые, кого  Гролинская  встретила  с Николаевым и Сенцовым  в темноте у
станции.
     Железнодорожник, по всей вероятности, -- связник или курьер-маршрутник.
Он прибыл, очевидно,  из Прибалтики и после контакта с Николаевым и Сенцовым
уехал  в сторону  Гродно, в том  направлении, где, судя по тексту перехвата,
как раз велось систематическое наблюдение за движением эшелонов.
     А  уходили они дважды  через  соседний участок из  предосторожности: на
всякий случай, чтобы "сбросить хвост", если за ними попытаются следить.
     Все легко и достоверно раскладывалось по полочкам, до того легко, что я
заставлял себя не делать  до времени выводов  и критически относиться даже к
самым очевидным фактам и совпадениям.
     Имелись  и  небольшие  противоречия,  из  них лишь  одно обстоятельство
по-настоящему колебало все правдоподобное и  весьма убедительное построение:
целлофановые  обертки  они  оставили на  виду, в пепельнице,  а те, кого  мы
разыскивали, люди бывалые, весьма  осторожные, этого, надо полагать, никогда
бы не сделали. Впрочем, и на старуху бывает проруха, чем черт не шутит...
     Более  всего мне хотелось посоветоваться с Поляковым, но  до следующего
утра,  пока  он  не  вернется  в  Управление,  сделать  это  было,  наверно,
невозможно.
     Я подробно раз®яснил пани Гролинской, что  она должна предпринять, если
Николаев и Сенцов  появятся у нее в доме или, может, встретятся ей на улице.
Затем распрощался,  пожелав, чтобы  Ежи вернулся живым и здоровым, и еще раз
попросил сохранить в тайне весь наш разговор. Она обещала.
     С  Николаевым и  Сенцовым  -- подлинными  или  мнимыми  --  требовалось
немедленно  определиться.  Следовало  срочно  проверить   их  по   словесным
портретам, составленным Таманцевым, и по приметам-... Срочно!

        x x x

     Минут десять спустя мы мчались  к аэродрому. Блинов,  когда  я  сообщил
ему, что этих двух  офицеров  в доме нет, что  они ушли ночью через соседний
участок,  заморгал  своими  пушистыми  ресницами,  как  ребенок,  у которого
отобрали  игрушку  или  обманули. Затем,  вздохнув,  полез в кузов и  тотчас
уснул.  А  я  трясся в кабине, систематизируя и переписывая с клочков бумаги
каракули Таманцева -- словесные портреты Николаева и Сенцова.
     Из  отдела  контрразведки авиакорпуса я позвонил  по "ВЧ" в Управление.
Поляков  -- он устроил бы все  без меня -- находился где-то  в  Гродно, и  я
продиктовал текст запроса дежурному офицеру.
     -- Кто подписывает? -- спросил он.
     Этого я и  сам  еще  не знал.  Чтобы не беспокоить генерала, я попросил
соединить меня с его заместителем, полковником Ряшенцевым.
     Тот выслушал меня и, чуть помедлив, сказал:
     -- Есть свежее  раз®яснение,  что  не  следует злоупотреблять  литерами
"Срочно!"  и  "Весьма  срочно!". Применять  их надлежит  лишь  в  экстренных
случаях.  У  вас  же  оснований  для  экстренности  я  не вижу. Обыкновенная
проверка. Запрос я подпишу, но только обычный...
     Я знал: на обычный  запрос ответ может быть через трое или даже четверо
суток, что нас никак не  устраивало. Мы не могли  ждать, и я прямо сказал об
этом.
     -- Ничем не могу вам помочь. -- Полковник положил трубку.
     Тут  я невольно позавидовал арапству Таманцева. Он в случае  надобности
мог не моргнув  глазом  действовать от  имени  хоть  маршала, хоть  наркома,
нисколько  не  опасаясь  последствий,  а  потом  еще  с  обидой,  если  не с
возмущением уставиться на тебя: "Ну и что?! Я же не  для себя, а  для пользы
дела!"
     Я  опять  соединился  с  Управлением;  не хотелось,  но, как ни  крути,
приходилось обращаться к генералу.
     -- Он занят, -- сообщил мне дежурный.
     -- Доложите: по срочном делу, -- потребовал я. -- Алехин от Полякова.
     Прошло,  наверно, около минуты, прежде чем в  трубке раздался  окающий,
грубоватый голос Егорова.
     -- Что там у вас? -- вроде с недовольством спросил он и,  хотя я рта не
успел открыть, предупредил: -- Тише. Не так громко.
     Я вспомнил,  что  у  его  аппарата  сильная  мембрана,  и сообразил:  в
кабинете кто-то посторонний и генерал не
     желает, чтобы слышали, что  я скажу. Тем  лучше: если там кто-то сидит,
не  будет вопросов и разговора по существу дела -- пока  нет результата, они
неприятны.
     Я начал  об®яснять,  успел произнести каких-нибудь три фразы и  тут  же
услышал,  как  по  другому  телефону  он   приказывает   дежурному  офицеру:
"Поставьте  мою подпись под  запросом, переданным Алехиным. Литер -- "Весьма
срочно!". Ответ в Лиду. Передайте без промедления!"
     Властности  в  его  голосе  вполне хватило  бы  на  пятерых  генералов.
Стальная   категоричность   и   безапелляционность.   Особенно   впечатляюще
прозвучало "без промедления"  и "весьма срочно". Указания  же  насчет  этого
литера его будто и не касались, он даже не выслушал мои обоснования.
     -- У вас все? -- спросил он меня затем.
     -- Да.
     -- Вы хорошо зацепились, надежно?
     -- Как сказать... --  неопределенно проговорил я; у  меня защемило  под
ложечкой: полагаясь на Полякова,  он,  очевидно, не  вникал в обстоятельства
дела и считал,  что мы ведем разыскиваемых и возьмем их сегодня или  завтра,
как только выявим их связи, а у нас практически ничего не было.
     -- Не теряйте время! Лишне вокруг да около не ходите. Вы меня поняли?
     -- Да, -- с трудом вымолвил я.
     --  Я жду  результат! --  по своему  обыкновению, вместо "до  свиданья"
сказал он и тотчас отключился.


        40. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

      ЗАПИСКА ПО "ВЧ"
     "Егорову
     В тексте перехвата по делу "Неман" от 13 августа  Вильнюс обозначен как
"Вильно".
     Матюшин".

      ЗАПИСКА ПО "ВЧ"
     "Срочно!
     Лида, Алехину

     Сравнительным исследованием фонограмм перехватов по  делу "Неман" от 7,
13  и  16 августа  установлено  наличие  в  разыскиваемой  Вами  группе двух
квалифицированных радистов. Анализ  индивидуальных особенностей  передачи  и
радиопочерков свидетельствует, что один из них (перехваты от 7 и 13 августа)
окончил радиоотделение Варшавской  разведшколы в местечке Сулеювек, а второй
(перехват от  16 августа) обучался  в Кенигсбергской школе абвера у старшего
инструктора Адольфа Клюге.
     Учтите эти обстоятельства при проведении розыска.
     Егоров".

      ЗАПИСКА ПО "ВЧ"
     "Егорову

     Управлением контрразведки 2-го Белорусского фронта 11  и  14 августа с.
г.  захвачены   немецкие   агенты-парашютисты   Пужевич  Василь,   Каминский
Александр,  Олешко  Андрей  и Мацук  Иван  и  Артюшевский  Петр,  окончившие
разведывательно-диверсионную школу в местечке Дальвитц близ Инстербурга.
     Обеим  группам, в ночь  на  1 августа переброшенным  в тылы фронта  под
видом военнослужащих Красной  Армии  с  заданием оперативной  разведки, было
приказано:
     а)   связаться  с   агентурой,  оставленной   противником,   и  активно
использовать ее в шпионских целях;
     б) собирать и передавать шифром  по  радио сведения о  передвижениях  и
районах  сосредоточения наших  войск,  для  чего  под маской  находящихся  в
командировке  офицеров фланировать на важнейших железнодорожных  и шоссейных
коммуникациях Белорусских фронтов, ведя  постоянное  визуальное наблюдение и
прислушиваясь к разговорам на станциях и в местах скопления военнослужащих;
     в) добывать советские воинские и гражданские личные документы;
     г) захватывать  одиночных  офицеров  и сержантов Красной  Армии для  их
допроса с последующим уничтожением.
     Согласно показаниям арестованных  агентов-парашютистов,  подтверждаемым
закордонным   источником,  в   Дальвитцской   разведшколе   абвера   создано
специальное  отделение,  где   обучаются   настроенные   антисоветски   лица
белорусской  национальности,  имеющие  военный  опыт  и  хорошее  физическое
развитие.
     В  апреле  --  июле  сего  года  на  этом отделении  прошли интенсивную
агентурную   подготовку    48   человек,    отобранные   из   новогрудского,
барановичского   и  Слонимского  батальонов,   сформированных  немцами   при
мобилизации  в так называемую "белорусскую  краевую  оборону" в марте месяце
сего года. По
     окончании    обучения   27   агентов,    наиболее   скомпрометированных
пособничеством оккупантам, были  направлены на закрытый аэродром  абвера под
Кенигсбергом, где  после экипировки  в форму военнослужащих  Красной Армии и
разбивки на группы по 3- 4 человека помещались в отдельном бараке в ожидании
переброски.
     По имеющимся  у нас  данным, в первых числах августа с. г. среди других
через линию фронта должны были быть переброшены группы, возглавляемые бывшим
командиром   новогрудского   батальона   БКО   Борисом   Рогулей   и   ярыми
антисоветчиками, националистами Степаном Радько и Олесем Витушкой.
     Одной из этих  групп  дано указание связаться с находящимся в настоящее
время на нелегальном положении  в районе  города Лида известным  белорусским
националистом, резидентом германской разведки Сиповичем Николаем 1902 г. р.,
урож. гор. Пинска (неточно), по профессии адвокатом.
     Сведения, содержащиеся в  перехвате  по  делу  "Неман" от 13.08.44  г.,
соответствуют   заданиям,  полученным  агентурой,  прошедшей  подготовку  на
специальном белорусском  отделении  Дальвитцской разведшколы,  причем  среди
переброшенных так  же, как и в  разыскиваемой Вами  группе, имеются радисты,
окончившие Варшавскую и Кенигсбергскую школы абвера.
     Не исключено, что передатчик с позывными КАО используется одной из этих
групп,  действующей  в тылах Белорусских  фронтов.  Также не  исключено, что
Сипович  Николай  и  есть  "нотариус", упоминаемый  в  тексте  перехваченной
шифрограммы.
     Ваши соображения по поводу этой версии сообщите.
     Подготавливаемая  нами ориентировка  с  указанием  установочных данных,
кличек и словесных портретов значительной части лиц, прошедших подготовку на
белорусском отделении Дальвитцской разведшколы абвера, будет вам  сообщена в
течение суток.
     Колыбанов".


        41. АЛЕХИН

     Я возлагал немалые надежды на разговор с  Окуличем. Со слов  лейтенанта
из отдела госбезопасности я знал, что Окулич в период оккупации был связан с
партизанами, прошлой  весной во время массовых  карательных операций немцев,
рискуя  жизнью,  около  месяца укрывал у  себя  тяжело  раненного  комиссара
бригады Мартынова, чем спас его. Теперь Мартынов работал одним из секрета