енних  проблем.  Наконец,
в-третьих, сторонники ускоренной "глобализации" не хотят брать в расчет, что
комплексная  мировая  система  должна,  с  одной  стороны,  базироваться  на
культурной и социальной совместимости  составляющих ее народов  и, с другой,
обладать центральными политическими институтами,  которые сегодня существуют
только  в  их  богатой  фантазии.  В этой  связи  рассмотрим  более подробно
реальные, а не мнимые примеры современной социально-политической интеграции.
Выше мы  отмечали,  что наиболее  интенсивное  хозяйственное  взаимодействие
имеет место в  рамках сообщества развитых  стран, тогда  как  их экспансия в
направлении мировой периферии оказывает весьма незначительное воздействие на
те  процессы, которые (и  то весьма условно) можно  назвать глобализацией. В
пределах  самого  развитого мира пальма первенства,  безусловно, принадлежит
Европейскому Союзу. (Здесь хочется заметить,  что именно Европа сегодня, как
и в прошлые  времена,  находится на  самых передовых  рубежах  общественного
прогресса, показывая  человечеству единственный,  пожалуй, пример  подлинной
глобализации    --   пусть,   как   это   ни   парадоксально,   относительно
локализованной.) ЕС  выгодно  отличается  от  других  ведущих  хозяйственных
центров  современного мира по  целому  ряду  направлений.  Так,  европейский
континент имеет продолжительную  историю,  общую для всех стран и народов  и
объединяющую  их более прочно, чем  любые  чисто хозяйственные связи. Далее,
европейское хозяйственное пространство  вполне  самодостаточно;  Европейский
Союз  имеет  сбалансированную  внешнюю  торговлю,  не  допускает дефицита  в
экспорте и  импорте высокотехнологичной  продукции; составляющие его  страны
являются  крупнейшими в  мире экспортерами  услуг. Кроме того, как  отмечают
многие специалисты, в рамках ЕС

     [64] - См.: Rodrik D. Has Globalization Gone Too Far? Wash.,
1997. P. 4-6.

     нет существенных  различий в уровне экономического  развития  отдельных
стран   и  регионов:  даже  так   называемая  "внешняя  периферия"  (Греция,
Португалия, отдельные районы  Испании и  Южной Италии) обладает показателями
ВНП, не более чем на треть отличающимися от среднеевропейского уровня, тогда
как   наиболее  богатые  страны  превосходят  таковой  в  среднем   на  одну
четверть[65].   Наконец,   для   европейских   стран   характерны
относительно   унифицированные   механизмы   государственного  регулирования
экономики: в  каждой  из  них  существует высокоразвитая система социального
обеспечения, государство играет  важную роль  в перераспределении финансовых
потоков,  при  этом  бюджеты остаются вполне сбалансированными,  а  политика
обслуживания  государственного  долга  фактически  идентична  в  большинстве
стран, что  подтверждается успешным  осуществлением  мер,  предусмотренных в
качестве условия для введения единой валюты, евро,  последовавшего 1  января
текущего года.
     Европейская интеграция, которая, как  мы  полагаем, представляет  собой
наиболее  яркий  и  обнадеживающий   социо-экономический  феномен  последних
десятилетий, имеет продолжительную историю,  насчитывающую более сорока лет.
Развитие  этого  процесса позволяет  извлечь уроки,  пренебрежение  которыми
вполне  закономерно приводит сегодня к нарастающим кризисам во многих других
регионах  мира. Во-первых, европейская  экономическая  интеграция изначально
осуществлялась на основе тщательно разработанных соглашений,  а не стихийной
нерегулируемой инвестиционной  экспансии.  Во-вторых,  базируясь  на  тесной
культурной  общности   и   близости   норм   национальных   законодательств,
европейские страны полностью  преодолели  ограничения на  свободную миграцию
рабочей силы  еще в  70-е  годы, тогда как данный фактор и сегодня  остается
одним из наиболее опасных последствий интернационализации фактически повсюду
вне Европы. В-третьих,  государства-члены  ЕС устранили  любые таможенные  и
иные барьеры, препятствующие движению товаров  и капитала внутри Сообщества;
это  способствовало  исключительно  быстрому росту объема  внутриевропейской
торговли,  что,  наряду с интенсивным  информационным  обменом,  еще  теснее
сплачивало составляющие его нации. В-четвертых, ЕС впервые в мировой истории
инициировало и успешно осуществляет программы  массированного инвестирования
средств  в развитие  периферийных территорий  Союза. В-пятых,  что  особенно
важно, экспансия ЕС вширь осуществляется на  базе политического объединения,
а условием инвестиций оказывается (и об этом можно говорить впол-

     [65]  -  См.:  Krugman  P.  Geography and  Trade.  Cambridge
(Ma.)-L., 1997. P. 94-95.

     не однозначно) согласие на политическое инкорпорирование в Сообщество и
передачу  части  полномочий  его  центральным органам;  наиболее радикальный
пример являет на этот счет  присоединение  Восточной  Германии  к  Западной,
менее заметные мы  видим на  каждом  шагу, наблюдая  дискуссии  об  условиях
вступления в ЕС новых членов.
     В-шестых,  новая Европа  представляет собой  фактически  единственный в
мировой истории  (преобразование 13 английских колоний  в Североамериканские
Соединенные  Штаты  в  XVIII  веке  или  насильственное  объединение  бывших
российских  территорий в  Советский Союз в 1922 году могут не приниматься  в
расчет)   пример   эволюционной   передачи  власти  наднациональным  органам
управления,   образующим   единые   правительство  и   парламент,  а   также
инициирующим  de facto единое  гражданство (с 1999 года  граждане  каждой из
стран  ЕС  имеют  право  участвовать  в  выборах  органов  власти  по  месту
фактического  проживания,  независимо от  того, гражданами  какой  из  стран
Сообщества они являются)  и  эмитирующим  единую валюту (с  2002  года  евро
поступает в свободное наличное обращение на территории всех  стран Валютного
Союза).
     Подытоживая опыт ЕС и разделяя  представления  европейцев о возможности
успешного противостояния Европейского  Союза  остальным центрам современного
экономического  могущества[66],  порождающие  подлинный ренессанс
идей  евроцентризма[67],  следует  ообратить   внимание   на  три
принципиальных  момента.  Прежде  всего,  объединение Европы  происходит  на
основе  собственного  экономического  роста  европейских  государств,  а  не
"импортируемого"  извне; это  обстоятельство  резко отличает объединительный
процесс  даже   от  нарастающей   интеграции   в   отношениях   США   и   их
латиноамериканских соседей, не говоря уже о "глобализации" в Азии.  Далее, в
этом   случае  хозяйственная   "глобализация"  вполне   адекватным   образом
дополняется  политическим объединением,  которого так  не хватает остальному
миру, сетующему  о том,  что  глобальная экономика  не  создает  глобального
общества.  И,  наконец,  возникающая  общность  вовсе не  прокламирует  свою
открытость миру; напротив, ее инвестиции в развивающиеся страны сокращаются,
товарные потоки  все больше  переориентируются на  государства с аналогичным
уровнем развития, а иммиграционная политика остается вполне жесткой и служит
интересам прежде  всего  самих  европейцев. Пример  Европейского  Сообщества
указывает  прямой путь для развития  интеграционных процессов в  современном
мире. Факти-

     [66]  -  См.: Martin H.-P., Schumann H. The Global Trap.  P.
241-243.
     [67] - См.: Habermas J. The Past as Future. P. 96 ff.

     чески  европейцы  беспрецедентно   преуспели   в   построении  подлинно
открытого  общества за вполне  закрытыми  границами,  и последние  события в
Азии,  Латинской  Америке  и  России  лишний  раз  подтверждают  не  столько
правильность этого курса, сколько то, что в современных условиях он является
единственно возможным.  Опыт  ЕС представляет собою  наиболее удачный пример
формирования локальной постэкономической  системы,  в рамках которой  страны
периферии  вовлекаются в хозяйственный  прогресс  метрополии с  учетом  ряда
условий.   Первым   таким  условием   является   если  не  высокий   уровень
экономического развития, то способность достичь такового  в будущем, а также
культурная  близость  государствам  Центра  (характерно,  что   относительно
отдаленная  Эстония  имеет шансы вступить  в  Сообщество  раньше  Турции,  а
франкого-ворящие Алжир  или Марокко  вообще  не рассматриваются  в  качестве
кандидатов).  Вторым  условием  служит  долгосрочный  характер  партнерства;
именно поэтому  страны  Союза  готовы  инвестировать в  экономику новых  его
членов значительные  средства,  не  ожидая немедленной  коммерческой отдачи.
Очевидно,  что такая политика европейцев гораздо  более дальновидна,  нежели
политика США в отношении Латинской Америки или Японии в отношении стран ЮВА.
Наконец, третье условие заключается в том,  что процесс даже такой локальной
"глобализации" не  должен излишне форсироваться, а  "ценой" присоединения  к
развитому  миру является  интеграция в  политическое  сообщество,  что самым
непосредственным  образом   предполагает   утрату  элементов   национального
суверенитета. Не следует  даже говорить, насколько этот подход отличается от
проповедуемой апологетами "открытого общества" помощи  находящимся вне  поля
их контроля  режимам из  "третьего" и даже "четвертого" мира. Таким образом,
Европейское Сообщество, как ни странно это звучит, дает нам наиболее удачный
пример того "обновленного колониализма",  о котором  шла речь  в нашей книге
при  анализе  перспектив  приобщения  стран  периферии  к  постэкономической
цивилизации.  Оценивая  опыт  ЕС,  следует  отметить,  что  участники  этого
эксперимента  не проявляют особого недовольства  его ходом, в  то  время как
позиции  остальных  традиционных  центров экономической  мощи,  при всем  их
видимом  успехе, становятся  сегодня  все  более  уязвимыми.  Приверженность
большинства   социологов   и  экономистов   полицентристской   модели   мира
обусловлена в первую  очередь тем, что на всем  протяжении XX века отдельные
страны или  блоки государств противостояли друг другу,  и, как казалось, это
обеспечивало  некоторое  равновесие,  устойчивость  глобальной  ситуации  на
планете.   Принимая   иногда    экономические,   иногда   политические   или
идеологические, а иногда  и чисто военные формы, это противобороство никогда
не  снималось   с   повестки   дня.  Кризис  индустриализма   и  становление
постэкономического общества требуют иного взгляда на проблему. Стремление во
что  бы  то  ни  стало  препятствовать  формированию  "однополюсного"  мира,
сколачивание  под  флагом этого противостояния  союзов  мусульманских стран,
сдерживающих американское влияние, потенциальный альянс России и Китая, иные
интеграционные  веяния  в  "третьем  мире"  -   все  это  объективно  мешает
распространению постиндустриальной модели в мировом масштабе. Идеологи этого
нового  противостояния  не берут в расчет, что наиболее актуальным интересом
их истощенных наций является скорейшее усвоение ценностей постиндустриальной
цивилизации в ходе конструктивного с ней диалога.
     Однако  не только  амбициозность  региональных лидеров из развивающихся
стран,  неспособных смириться  с утратой иллюзии былого  величия, превращает
становление  моноцентричного  мира  в трудный,  противоречивый  и  далеко не
быстрый   процесс.   Гораздо    более   существенным   фактором    выступает
ограниченность  возможностей  самой  постиндустриальной  цивилизации,  о чем
неоднократно упоминалось выше. Глобальной  экономики сегодня  не существует;
имеет место хозяйственная  система,  в  которой  экономическое  и социальное
развитие  на  большей  части  планеты  действительно обусловлено  прогрессом
постиндустриального мира и его способностью влиять на развитие событий. Но в
современных  условиях  Запад не  располагает достаточными  ресурсами,  чтобы
радикально изменить общемировую ситуацию. Тем не менее, практически в той же
мере,  в  какой руководители развивающихся стран  и бывших  коммунистических
государств тщатся сегодня  вновь  играть  роль  видных  политиков,  западные
лидеры  стремятся к  реальному  определению судеб  мира. Первые уже упустили
свой исторический  шанс, когда  индустриальная  мощь  их  наций позволяла им
установить контроль над различными секторами  единого в своей индустриальной
определенности  мира.  Вторые  же,  опьяненные  головокружительными успехами
последних лет, пытаются применить постиндустриальные возможности своих стран
для  реформирования цивилизации, которая объективно  не готова принять новые
ценности.
     Быстрая  экспансия  постиндустриального  мира  в  планетарном масштабе,
которая обычно и понимается  как  "глобализация", невозможна. Раз  за разом,
начиная с тех времен, когда самым грозным оружием были лук и стрелы, история
преподавала людям урок, согласно которому гибель великих империй, казавшихся
нерушимыми, начинается в момент их  максимальной территориальной  экспансии.
Теперь  этим уроком,  который никем -- от Александра  Македонского  до Марка
Аврелия, от Карла Великого до Фридриха II, от Наполеона до Гитлера -- не был
усвоен,  не  в состоянии оказываются  воспользоваться, пусть  и в совершенно
специфических современных  условиях,  лидеры западного мира. Да,  теперь они
избегают  подчинять  мир военными  средствами, а  пытаются "глобализировать"
его,   нести  в  него  плоды  экономического  прогресса,   результаты  своих
беспрецедентных  хозяйственных   достижений.  Однако   энергия   Запада   не
безгранична,   а   противоречия,   зреющие   в   его   недрах,   не   должны
недооцениваться. Расширение орбиты влияния постиндустриальной цивилизации не
должно  идти  быстрее,  чем  это могут  позволить  внутренние закономерности
становления общества, базирующегося на  доминирующей роли  интеллектуального
класса, -- в этом заключен  важнейший урок нашего времени, принесшего наряду
с  величайшими  достижениями  технологического  прогресса   и  те  очевидные
проблемы, которые определили картину кризиса, поразившего мировую периферию.
     В   своей  последней  книге,   характеризуя  нынешнее  положение   США,
Зб.Бжезинский пишет:  "Америка  занимает  главенствующие  позиции в  четырех
основных областях, в решающей  степени  определяющих мировое господство:  ее
вооруженные силы  не имеют себе равных, в  области экономики она по-прежнему
является  движущей   силой,  которая  тянет  за  собой   остальной  мир;   в
технологическом  плане  ей  принадлежит  ведущая  роль  на  всех   передовых
направлениях развития науки и  техники; ее культура, несмотря  на  некоторую
примитивность, обладает удивительной привлекательностью, -- все это наделяет
Соединенные  Штаты   таким  политическим  влиянием,  с   которым   не  может
соперничать  никакое другое  государство. Именно  благодаря  сочетанию  этих
четырех составляющих Америка является мировой сверхдержавой в  полном смысле
этого  слова"  [68].  Эти  слова  невольно  воскрешают  в  памяти
величественный силуэт статуи Свободы, господствующий над устьем Гудзона. Она
возвышается над окружающей  болотистой местностью  не  менее контрастно, чем
сами США  над современным миром. Но  этот образ наполняется  особым смыслом,
если  вспомнить также  слова, начертанные  на основании монумента. Не  столь
заметные, как силуэт самой статуи, они, однако, чрезвычайно много значат для
понимания  того,  почему  страна,  олицетворенная  этим  монументом,  заняла
накануне третьего  тысячелетия христианской эры господствующее  положение  в
мире. "Придите ко мне, усталые, бедные, притесненные, жаждущие дышать

     [68]  - Bryynski Zb. The Grand Chessboard.  American Primacy
and Its Geostrategic Imperatives. N.Y., 1997. P. 24.

     воздухом свободы". Эти слова, вернее --  запечатленная в  них мудрость,
сделали  Америку великой. Если она сможет следовать им и впредь, если сумеет
найти в себе силы преодолеть  соблазн  осчастливить не только обратившихся к
ней, но  и тех,  кто всячески противится самой  мысли о  подобном обращении,
судьбам постиндустриальной цивилизации не будет угрожать ничто.


     Заключение

     Около  тридцати  лет  назад  футурология  оформилась  как  относительно
самостоятельное  направление  социологической  теории.  Очевидно, что  этому
способствовали   два   десятилетия   стабильного   послевоенного   развития,
невиданный прогресс науки, расширивший горизонты в области новых технологий,
социальные процессы,  положившие  начало становлению  современной социальной
структуры. Но не менее существенным было и то, что для людей второй половины
60-х и начала 70-х годов эпохальный и содержащий в  себе элемент  неизбежной
таинственности  2000-й  год  превратился  из  синонима   недостижимой  точки
будущего в  пусть  и неблизкий,  но  вполне осязаемый рубеж,  заключенный  в
пределах   исторического   горизонта   здравствующего   поколения.   Поэтому
футурологическая теория сделала свои первые шаги как "теория 2000-го года".
     Ныне эта мифическая граница новейшей истории сама стала современностью.
Неумолимое  движение времени  привело  человечество  к  моменту,  с  которым
связывались надежды  и стремления,  сомнения и опасения многих поколений. Но
крайне  сложно  преодолеть  впечатление,  что  цивилизация стоит  на  пороге
гораздо более  эпохальных  событий,  чем это  можно  было  предположить  еще
десятилетие назад. Конечно же, и это  каждому понятно,  2000-й год  ничем не
отличается от всех прочих календарных  отметок на шкале времени. Однако люди
столь долго и упорно укрепляли в собственном сознании мысль о значительности
этого события, что сознание  вновь и вновь ищет приметы  необычного по  мере
приближения "круглой даты".  Интересно,  что еще несколько лет назад  многие
исследователи,  анализировавшие  экономические,  социальные  и  политические
процессы, сплошь и рядом говорили об изменениях, ожидавшихся ими  к  2000-му
году, с подъемом, достойным предшественников,  рассуждавших на те  же темы в
70-е, как будто не сознавая того, насколько близким стал теперь этот  рубеж.
Как  ни странно, в  литературе 90-х практически  отсутствуют работы,  авторы
которых стремились бы с  общетеоретических позиций рассмотреть среднесрочную
и  долгосрочную перспективы развития, проанализировать тенденции,  способные
определить  лицо  цивилизации  в  ближайшие тридцать-пятьдесят лет.  Если мы
обратимся к трудам социологов  70-х,  то  увидим,  что центральное место там
занимают прогнозы на  будущее; если откроем книги 90-х, то заметим,  что они
главным  образом  посвящены  изучению  прошлого  и  анализу причин нынешнего
состояния. Проблема смены эпох настолько  довлеет сегодня  над  менталитетом
исследователей, что вопрос  о подлинном  масштабе  современной трансформации
приобретает особую актуальность.
     В  последние  десятилетия  одним  из  наиболее  модных  социологических
терминов   стало  понятие  устойчивого,  или   достаточного   (sustainable),
развития. В зависимости от контекста в него вкладывают различное содержание,
однако сам факт возникновения такой концепции как нельзя лучше характеризует
интеллектуальный  климат  современной  эпохи. В  нем отражены скрытая боязнь
движения  вперед,  элемент  отказа  от  несколько   наивной,  но   искренней
открытости в будущее, присущей предшествующему поколению. Иными словами, сам
факт популярности такого термина и соответствующей концепции свидетельствует
о  том,  что  современный период воспринимается  общественным  сознанием как
кризисный,  разрушивший  многие элементы  старого  миропорядка,  но  еще  не
создавший новые, адекватные тому состоянию цивилизации, которое само по себе
остается еще  для людей чем-то не познанным и потому пугающим. Но  как бы ни
были  уязвимы любые  концепции, акцентирующие внимание на исследовании неких
статических социальных моделей, наука может и должна находить в историческом
прогрессе  человечества   ряд   целостных  состояний.  Констатируя  в  таком
контексте  переходный  характер