ономическом и
культурном  аспектах.  Вместо   того,  чтобы   превращаться  в   пролетария,
современный  трудящийся  вступает  в   средний  класс  работающих  по  найму
профессионалов,   заимствуя   их   вкусы,   образ   жизни   и   устремления"
[38].
     Отметим здесь, что термин "средний  класс" обозначает слой,  включающий
весьма  разнородные составляющие[39],  и  его разнородность имеет
тенденцию  скорее  к  нарастанию   и  углублению,  нежели  к  преодолению  и
устранению;  это  обусловлено  самой   природой   постиндустриального   типа
общества, которое отличается от индустриального  отсутствием  присущего тому
унифицированного  характера[40].  Еще  в   начале  80-х  Д.  Белл
отмечал, что понятие  среднего  класса чрезвычайно  аморфно, "отражая прежде
всего  психологическое   самоопределение  значительной  части   американских
граждан"    [41],[42].    Позже    социологи     стали
констатировать, что термин

     [37] - Lyon D. The Information Society. Cambridge,  1996. P.
61.
     [38] -  Drucker P.F.  Landmarks  of Tomorrow.  New Brunswick
(US)-London (UK), 1996. P. 98-99.
     [39]  -  См.:  Harvey  D.  The  Condition  of  Postmodemity.
Cambridge (Ma.)-L., 1995. P. 347.
     [40]  -  См.:  Berger  S.  Discontinuity in the Politics  of
Industrial Society  //  Berger S., Piore M.J. Dualism  and  Discontinuity in
Industrial Societies. Cambridge, 1980. P. 134.
     [41] -  Bell D.  The World and the United States in 2013  //
Daedalus. Vol. 116. No 3. P. 28.
     [42] - В этой связи  характерен опрос  общественного мнения,
проведенный в США  в 1993 году и показавший, что почти одинаковое количество
американцев (44,9  и 45,3  процента  соответственно) относят себя к рабочему
классу  и к  среднему классу  (см.: Greider W. One World, Ready  or Not. The
Manic  Logic  of Global Capitalism. N.Y.,  1997. P. 382);  между  тем первое
понятие  рассматривается как неопределенное  и фактически не используется  в
современной социологии, второе же считается обозначающим основную социальную
группу постиндустриального общества. Следует  отметить и то,  что фактически
никто  не отнес  себя  к  низшим слоям  общества  или  высшей  страте; таким
образом,  современное   постиндустриальное  общество  не  столько   является
относительно эгалитаристским, сколько хочет выглядеть таковым.

     "средний  класс"  относится   уже  не   столько  к  социальной  группе,
выступающей  в   качестве  стабилизирующего  элемента  общества,  сколько  к
расплывчатой страте,  все более  диссимилирующейся  под  воздействием  новых
технологических  изменений, усиливающих интеллектуальное, культурное и,  как
следствие,     экономическое     расслоение     этого     прежде     единого
класса[43].  Многие  исследователи  склонны  видеть  в устранении
этого  важного элемента социальной  структуры  одну  из опаснейших тенденций
хозяйственной  жизни,  все более  и более заметную  на  протяжении последних
десятилетий[44]; с такой точкой зрения  трудно не  согласиться, и
на этом мы остановимся подробно ниже.
     Таким образом,  наиболее  принципиальная  социальная грань, разделяющая
граждан  постэкономического   общества  (по  крайней   мере,  на  этапе  его
формирования),  пролегает  где-то между  двумя полярными группами, каждая из
которых вполне позиционирована  уже сегодня.  Между тем по мере  становления
этого   общества   знание   становится    важнейшим   фактором   не   только
технологического   прогресса,   но   также  общественной   стратификации   и
социального  самоопределения.  Пытаясь  охарактеризовать  роль  субъективных
качеств человека в  современном обществе,  М.Кастельс  отмечает, что  "новая
власть заключена в информационных кодах и в репрезентативных образах, вокруг
которых общества организуют  свои учреждения,  а  люди  строят свою  жизнь и
определяют свое поведение; эта власть сосредоточена в человеческом сознании"
[45].  Мощь подобных репрезентативных  образов  сегодня настолько
велика, что  уже не  имущественное положение  или  социальное  происхождение
фиксирует  принадлежность   человека  к  тому  или  иному   классу,   а  его
представление  о собственном месте в обществе в значительной мере определяет
те ступеньки,  которых он сможет достичь в  социальной иерархии. Выше мы уже
обращались к формулировке П. Дракера, считающего, что современные "работники
интеллектуального  труда  не   ощущают  (курсив  мой.   --  В.И.),  что   их
эксплуатируют как  класс"  [46],  эта  идея  исполнена  глубокого
смысла. В той же  степени, в какой справедливо подобное утверждение, верен и
тезис о том, что  собственно постэкономические  отношения развиваются лишь в
среде тех  людей,  которые ощущают себя  постматериалистами и действуют  как
постматериалисты. Достигнув некоторого уровня благосостояния,  человек может
лишь  подготовить исходные предпосылки  формирования  постматериалистической
мотивации   и   не   обязательно  станет   постматериалистом;  восприняв  же
постматериали-
     стическую  систему  ценностей  и  действуя  в  соответствии с  ней,  он
получает реальную  возможность  войти  в  высшую  страту  нового  общества и
достичь высокого  уровня  благосостояния, даже  не  стремясь к этому излишне
упорным образом.
     Описанная ситуация может показаться  воплощением растущих  возможностей
человека   в  постэкономическом   обществе.  Такое   впечатление   ошибочно.
Постэкономическое  общество   открывает  широкие,  практически  безграничные
перспективы перед теми,  кто разделяет постматериалистические  цели и ставит
основной  своей  задачей  совершенствование  собственной личности.  Однако в
большинстве   своем   это   доступно  лишь   людям,   отличающимся   высокой
образованностью  и  приверженным идеям прогресса знания.  Не имея достижение
материального богатства своей  целью, они тем  не менее будут производить те
уникальные  блага, которые окажутся залогом процветания  общества, и  в силу
этого им будет доступна все большая часть  общественного  достояния. По мере
того как наука будет  становиться непосредственной  производительной  силой,
роль  этого  класса  будет  усиливаться.  Однако  совершенно  очевидно,  что
способность продуцировать новые  знания отличает людей друг от друга гораздо
больше,  чем принимающее любые масштабы вещное материальное богатство; более
того,  эта   способность  не  может   быть  приобретена   мгновенно,  она  в
значительной мере заложена  на генетическом уровне и не подлежит радикальной
коррекции. Таким  образом,  новый  высший класс станет достаточно устойчивой
социальной  группой,  и по мере того как  он  будет  рекрутировать  наиболее
достойных представителей прочих слоев  общества,  потенциал этих групп будет
лишь  снижаться. Обратная миграция, вполне возможная в буржуазном  обществе,
где в  периоды  кризисов предприниматель мог легко разориться и вернуться  в
состав  класса  мелких  хозяйчиков,  в  данном  случае  исключена,  ибо  раз
приобретенные знания способны только совершенствоваться, а  утраченными быть
практически не могут. Поэтому, на наш взгляд, сегодня существуют достаточные
основания для предположения, что формирующееся общество (во всяком случае на
начальном этапе)  будет характеризоваться  жестко  поляризованной  классовой
структурой, способной вызвать к жизни противоречия более  острые, нежели те,
которыми сопровождались предшествующие ступени общественной эволюции.

     [43]  -  См.: Lipietz  A.  Towards  a  New  Economic  Order.
Cambridge, 1992. P. 35.
     [44] -  См.: Lash  S., Urry J. Economies of Signs and Space.
L.-Thousand Oaks, 1994. P. 160-161.
     [45] - Castells M. The Information Age: Economy, Society and
Culture.  Vol.  2: The Power of Identity. Maiden (Ma.)-0xford (UK), 1997. P.
359.
     [46] - Drucker P.F. The New Realities. Oxford, 1996. P. 23.

     Революция интеллектуалов

     Современные  развитые общества  сложились как индустриальные системы  к
началу  нашего   столетия.  Наиболее  передовые  в  то   время   страны   --
Великобритания  и США -- имели  исключительно высокие показатели социального
неравенства, и основными полюсами богатства и бедности были промышленники  и
финансисты,  с  одной стороны, и представители рабочего класса, с другой.  В
течение  второй половины прошлого  века промышленный  класс в  США устойчиво
наращивал свою долю в национальном богатстве: так, в 1860 году  10 процентов
его  представителей владели  40 процентами совокупного  богатства страны;  в
1890  году 12  процентов  наиболее состоятельных  американцев имели в  своей
собственности  уже   86  процентов  национального  достояния[47].
Интересен  состав  и  общие  характеристики   высшего  класса  американского
общества первой половины  XX века. Во-первых, эта социальная группа включала
в себя выходцев из различных общественных слоев (в 1900 году 13 процентов ее
представителей  были  иммигрантами,  25  процентов  происходили из  сельских
районов и около 20 процентов  представляли новые промышленные регионы США --
Запад   и  район  Великих  озер[48]).  Во-вторых,  большая  часть
миллионеров    (и    это    положение    сохранялось    вплоть    до   конца
70-х[49])  не  сами  создали  свое состояние,  а главным  образом
унаследовали  его от родителей  или  родственников, имея своей заслугой лишь
его  преумножение;  данный   факт   безусловно   свидетельствует   о  весьма
постепенном характере обогащения в индустриальную эпоху.
     В-третьих, в это  время подавляющее  большинство лиц, занимавших высшие
посты      в      корпоративной      иерархии,      либо      сами      были
предпринимателями-собственниками,  либо  управляли семейными состояниями  (в
совокупности  эти   две  категории   составляли   до  66  процентов  высшего
менеджмента) [50].
     Таким   образом,   в   начале  нашего   столетия   потенциал   снижения
имущественного  неравенства   в   США  оставался  весьма   значительным;  он
основывался на возможности  появления  множества  новых предпринимателей,  в
частности, выходцев  из провинции  и  из  числа иммигрантов,  на  возвышении
класса  менеджеров,  распылении  капитала  в   результате  расширения  круга
акционерных предприятий  и,  что  весьма существенно,  на резервах повышения
оплаты  квалифицированного  труда,  явно  недооцененного  в   годы  расцвета
индустриального  строя.  Все эти  возможности вполне реализовались в период,
последовавший за Великой депрессией 1929-1932 годов. Если до этого заработки
промышленных  рабочих росли очень быстро  ввиду появления  новых  трудоемких
отраслей, прибыли которых обогащали

     [47]  -  См.: Davidson  J.  D., Lord  William Rees-Mogg. The
Sovereign Individual. N.Y., 1997. P. 208.
     [48] - См.: Wright Mills С. The Power Elite. P. 105-106.
     [49] -  См.: Kuttner R. The Economic Illusion. False Choices
Between Prosperity and Social Justice. Philadelphia, 1991. P. 18.
     [50] - См.: Wright Mills C. The Power Elite. P. 132.

     высшие слои общества[51]  (так,  с 1914  по 1924 год разница
между заработной платой  клерка с высшим  образованием  и  окладом  среднего
рабочего  уменьшилась  более  чем  на треть;  в результате в 1924 году такой
клерк получал лишь на 40 процентов большую заработную плату[52]),
то  в  40-е  и  50-е  годы  положение изменилось.  Рост  высокотехнологичных
производств привел к всплеску потребности  в квалифицированных кадрах: между
1953  и 1961  годами  зарплаты  инженерных работников  удвоились,  тогда как
средних  рабочих  выросли лишь  на 20  процентов[53]. Возникающий
слой  профессионалов  несколько   улучшил  общие   показатели  распределения
национального   дохода.   Кроме   того,   быстро   росло    влияние   нового
управленческого  класса[54]. Если  в  1900  году  более  половины
высших  должностных  лиц  крупных   компаний   были   выходцами  из   весьма
состоятельных семей, то к  1950 году их число сократилось до трети, а в 1976
году  составило  всего  5,5  процента[55].  Начиная с 60-х годов,
когда информационный сектор хозяйства значительно расширился, открывая перед
инициативными  и  образованными людьми  новые  перспективы,  состав  высшего
класса  резко  и кардинально  изменился:  к  концу 90-х  годов  80 процентов
американских миллионеров были людьми, каждый из  которых сам заработал  свое
состояние[56].
     Таким  образом, в период с начала 30-х и вплоть до 80-х годов  основная
тенденция в  распределении  богатства  среди  населения  США  заключалась  в
преодолении существовавших ранее масштабов неравенства.
     Выравниванию доходов населения способствовали, с одной стороны,  потери
в  сфере  бизнеса  после  кризиса 1929-1932  годов, в  результате  чего доля
доходов, присваиваемая высшими 5  процентами  населения,  сократилась до  24
процентов  в 1941  году  с  30  процентов в  1929-м,  а  также  относительно
эгалитаристская политика  и  уменьшение интенсивности операций  в финансовом
секторе в военный период. В результате  к  1947  году приведенный показатель
упал  с  24  до 20,9  процента (в  эти же годы  доля  национального  дохода,
приходившегося на беднейшие 40 процентов

     [51] - См.: Heilbroner R., Milberg W. The Making of Economic
Society, 10th ed. Upper Saddle River (N.J.), 1998. P. 102, 103.
     [52]  -  См.:  Davis В.,  Wessel D. Prosperity.  The  Coming
Twenty-Year Boom and What It Means to You. N.Y" 1998. P. 54.
     [53]  - См.:  Hermstein  R.J.,  Murray Ch. The  Bell  Curve.
Intelligence and Class Structure in American Life. N.Y., 1996. P. 93-94.
     [54] - Подробнее см.:  Masuda Y. The Information Society  as
Post-Industrial Society. Wash., 1981. P. 99-100.
     [55] - См.: Hermstein  R.J., Murray  Ch. The Bell  Curve. P.
58.
     [56] - См.: Dent H.S., Jr. The Roaring 2000s. N.Y., 1998. P.
280.

     американцев, последовательно  росла --  с 12,5 до 13,6 и 16,8 процента)
[57]  . Еще  более серьезно снизилась  доля  1 процента  наиболее
богатых граждан в совокупном богатстве страны:  достигавшая в 1929 году 36,3
процента,   она  упала  в  1939  году  до  30,6,  а  в  1949-м  --  до  20,8
процента[58].  С   другой   стороны,   важную   роль  сыграли   и
целенаправленные усилия правительства, которое в 30-е годы, последовавшие за
Великой  депрессией,  а  затем очень  интенсивно  и  в 60-е  пыталось решить
проблему бедности,  активно  наращивая  социальные  ассигнования.  В  период
пребывания у власти президентов Дж.Ф.Кеннеди и Л.Джонсона социальные расходы
неудержимо  росли;  демократическая   администрация  поставила  своей  целью
уничтожение бедности к  1976 году[59]. Только с 1965 по  1972 год
расходы на социальные нужды выросли  с 75  до  185 млрд.  долл.; если в 1960
году  на эти цели направлялось  7,7  процента  ВНП, то  в 1965 году  -- 10,5
процента[60], а в 1975-м -- 18,7 процента[61].
     Подобные процессы  развивались и в других постиндустриальных странах, а
социальная политика их правительств также преследовала аналогичные задачи. В
результате период с начала века и  вплоть до середины 70-х годов был отмечен
устойчивой тенденцией к сокращению  разрыва между богатыми и бедными. Так, в
Великобритании доля 1 процента самых состоятельных семей в  общем  богатстве
снизилась с более чем 60 процентов до 29, а доля 10 процентов -- с 90 до 65;
в Швеции  соответствующие показатели  составили  49 и 26 процентов,  90 и 63
процента[62].   Аналогичные  данные  приводит   и  Р.Хейльбронер,
отмечающий, что  "в нашем  столетии прослеживается тенденция к  постепенному
переходу к  более равномерному распределению доходов и богатства:  например,
доля  суммарного  чистого дохода  5 процентов наиболее  состоятельных  семей
Америки  упала с  одной  трети в 1929 году  до одной шестой  в начале  80-х;
концентрация богатства тоже  снижалась,  хотя и не  столь резко, с конца XIX
века  до 70-х  годов" [63]. В результате  к  1976 году 1  процент
наиболее   состоятельных  американцев  владел  17,6  процента  национального
богатства, что сос-

     [57] - См.:  Thurow L.C. The Zero-Sum Society.  Distribution
and the Possibilities for Economic Change. L., 1981. P. 199.
     [58] - См.: Elliott  L., Atkinson D. The Age of  Insecurity.
L., 1998. P. 244.
     [59] - См.: Davis В., Wessel D. Prosperity. P. 71.
     [60] -  См.:  Katz  M.B. In the Shadow of  the  Poorhouse. A
Social History of Welfare in America. N.Y., 1996. P. 266-267.
     [61]  -  См.: Pierson Ch. Beyond  the Welfare State? The New
Political Economy of Welfare. Cambridge, 1995. P. 128.
     [62] - См.: Pakulski  J., Waters  M. The Death of  Class. P.
78.
     [63] -  Heilbroner  R. Visions  of  the Future. The  Distant
Past, Yesterday, Today, Tomorrow. N.Y.-Oxford, 1995. P. 88.

     тавляло самый низкий показатель со времени провозглашения независимости
США[64]. Однако к  середине 70-х годов данный процесс замедлился,
а  затем,  в  период  экономического  кризиса  1978-1981   годов,  и   вовсе
остановился.  С  начала  80-х  стала  набирать  силу  однозначно  выраженная
противоположная тенденция. В следующей  главе  мы  подробно  остановимся  на
масштабах  проблемы и  рассмотрим  различные  ее аспекты; сейчас  же обратим
внимание на тот фактор, который кажется нам наиболее принципиальным.
     К  середине   70-х   годов   сложилась   ситуация,   когда,  во-первых,
технологические основы производства стали определять постоянно  возрастающую
потребность в квалифицированной  рабочей  силе,  во-вторых, распространились
новые   компьютерные   и   коммуникационные    технологии    и,   в-третьих,
информационный  сектор стал  значимой частью народного хозяйства  каждой  из
постиндустриальных    стран.   В    этих   условиях   экономия   на    найме
квалифицированных  специалистов  стала недопустимо  опасной,  и их заработки
начали быстро расти. Период с  1973/74 до 1986/87 годов можно назвать первым
этапом данного процесса,  когда его природа и  масштабы  могли  быть в целом
вполне  удовлетворительно объяснены действием  на  рынке труда  традиционных
законов спроса и предложения.
     Главным фактором растущей дифференциации доходов на  этом этапе явилось
общее изменение структуры  применяемой  рабочей  силы и возникновение  новой
разделенности внутри трудящихся классов.
     В  качестве обособленной  социальной  группы стали выделять  работников
интеллектуального  труда. Сам термин knowledge-workers,  как уже отмечалось,
был  предложен   в   60-е   годы,  однако  с  тех  пор  понятийный   аппарат
социологической теории многократно уточнялся и совершенствовался. Существуют
три  варианта  классификации  отдельных  категорий  работников  внутри  этой
социальной   группы.  Первый  из  них,  наиболее  традиционный,   состоит  в
различении     активных    и    пассивных    интеллектуальных     работников
(knowledge-producing  workers и  knowledge-using  workers)  [65].
Согласно  второму,  она  подразделяется на  собственно творческих  личностей
(knowledge-workers),   технический   персонал   (data   workers)   и    лиц,
осуществляющих  первичную  переработку  полученной  информации  (information
workers) [66]. Третий вариант осно-

     [64] - См.: Linstone H.A., Mitroff I.I. The Challenge of the
21st Century. Albany, 1994. P. 228.
     [65] - См.: Machiup F. Knowledge Production and Occupational
Stmcture  // Cor-tada  J.W.  (Ed.)  Rise  of  the  Knowledge  Worker. Boston
(Ma.)-0xford, 1998. P. 74.
     [66] - См.: Baumol W.J., Blackman  S.A.B., Wolff E.N. Is the
United States Becoming an Information Economy? // Cortada J.W. (Ed.) Rise of
the Knowledge Worker. P. 164.

     вывается  на  более  глобальном   противопоставлении   интеллектуальных
работников  (knowledge-workers)  работникам потребительского сектора и сферы
массового производства в целом (consumption-workers) [67].
     Характерно,  что  новый  класс  интеллектуальных  работников  не только
занимает  особое  место  в  структуре  общественного  производства,   но