Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
ик из варьете. Возможно, я и встречусь с
ней. Позже, когда ты закончишь.
Демивольт скорбно усмехнулся:
- Понимаешь, это делает Ситуацию более терпимой. - И вышел
торжественно-печальным шагом.
Стенсил заскрежетал зубами. Ох уж эта Ситуация! Проклятая Ситуация! В
более философские минуты он любил рассуждать об этой абстрактной категории,
о ее сущности, деталях механизма. Он помнил случаи, когда целые огромные
посольства буквально сходили с ума или в полубреду бежали на улицы,
столкнувшись с Ситуацией, в которой не удавалось найти никакого смысла, вне
зависимости - кто и под каким углом ее рассматривает. У него был дружок по
имени Ковесс. Они вместе начали дипломатическую карьеру и шли голова в
голову. Пока в прошлом году не начался Фашодский кризис и как-то ранним
утром Ковесс, в гетрах и пробковом шлеме, не был найден на Пиккадилли, где
вербовал добровольцев для похода на Францию. Он собирался нанять
кунардовский лайнер. К моменту поимки он успел привести к присяге нескольких
уличных торговцев, двух проституток и одного комедианта из мюзик-холла.
Стенсил с болью в душе вспомнил, как все они в разных тональностях и темпах
распевали "Вперед, войско Христово".
Он уже давно решил, что ни одной Ситуации не присуща объективная
реальность: Ситуация существует лишь в умах тех, кому случается вместе
оказаться в ней. А поскольку эти несколько умов, объединяясь, дают в сумме,
как правило, смесь скорее разнородную, чем гомогенную, - то для любого
наблюдателя Ситуация предстает в том облике, в каком глаз, приспособленный
лишь к трем измерениям, увидел бы четырехмерное изображение. Следовательно,
успех или провал любой дипломатической проблемы зависит непосредственно от
взаимопонимания между членами решающей ее команды. Поэтому Стенсил был почти
одержим идеей коллективной работы, и это вдохновило коллег на то, чтобы
окрестить его Сидней-Канкан, намекая на то, что лучше всего ему работается в
роли солиста перед кордебалетом.
Эта теория была стройной, и он любил ее. Единственное утешение в
теперешнем хаотическом деле Стенсил находил в том, что оно поддавалось
объснению с точки зрения его теории. Воспитанный парой
тетушек-нонконформисток, он приобрел англо-саксонскую манеру
противопоставлять северно-протестантско-интеллектуальное
средиземноморско-католическо-иррациональному. Таким образом, он прибыл во
Флоренцию с укоренившимся и, в основном, подсознательным предубеждением
против всего итальянского, и последующее поведение его постоянных помощников
из тайной полиции лишь укрепило это предубеждение. Какой же еще Ситуации
можно ожидать от такой дурацкой и гетерогенной команды?
Взять хотя бы дело этого английского парнишки, Годольфина, он же
Гадрульфи. Итальянцы утверждали, что за целый час допроса им не удалось
выжать из него ничего об отце - морском офицере. Но первое же, о чем
попросил этот парень, когда его привели в британское консульство, - это
чтобы Стенсил помог ему разыскать отца. Он с полной готовностью ответил на
все вопросы о Вейссу (хотя его рассказ и повторял, в основном, информацию,
которой Министерство и так располагало), он совершенно добровольно поведал о
назначенном в десять свидании у Шайссфогеля, в целом выказал искреннее
беспокойство и удивление английского туриста, столкнувшегося с происходящим
вне рамок бедекера и власти Кука. Все это не укладывалось в представление
Стенсила об отце и сыне как о хитроумных архи-профессионалах. Кем бы ни были
те, кто их нанял (пивная Шайссфогеля - немецкое кафе, что может оказаться
существенным, особенно в Италии, вступившей в Dreibund), они не потерпели бы
такой простоты. Этот спектакль был слишком крупным, слишком серьезным, чтобы
роли в нем дали кому-нибудь, кроме самых выдающихся мастеров игры.
Департамент вел досье на Годольфина-старшего с восемьдесят четвертого
года, когда чуть не погибла та экспедиция. Название Вейссу мелькнуло в досье
лишь однажды - в секретном меморандуме Министерства, адресованном
Государственному военному секретарю, - документе, содержавшем выдержки из
показаний Годольфина. Но неделю назад итальянское посольство в Лондоне
разослало копию телеграммы, о которой известил полицию флорентийский цензор.
Посольство не приложило никаких объяснений, кроме нацарапанной от руки
записки: "Это может представлять для вас интерес. Сотрудничество выгодно для
обеих наших стран." Подписано итальянским послом. Увидев в Вейссу очередное
дело своей жизни, шеф Стенсила поднял на ноги всех оперативников в Дювилле и
во Флоренции, чтобы те не спускали с отца и сына глаз. Расследование
началось с Географического общества. Поскольку оригинал оказался утерянным,
младшие чины принялись расспрашивать всех оказавшихся в наличии сотрудников
Департамента тех лет, восстанавливая по кусочкам свидетельства Годольфина о
случившемся в экспедиции. Шефа озадачило отсутствие шифра в телеграмме, но
это лишь укрепило убежденность Стенсила в том, что Департамент имеет дело с
двумя ветеранами. Такое высокомерие, - думал он, - такая чертовская
самоуверенность способны довести до белого каления и ненависти, но и
вызывать восхищение. Послать к черту шифр - это жест настоящего спортсмена.
Дверь робко отворилась.
- Позвольте доложить, мистер Стенсил?
- Да, Моффит. Выполнил мою просьбу?
- Они - вместе. Зачем - это не мое дело, сами понимаете.
- Браво! Дай им побыть вместе с часок. А потом мы отпустим юного
Гадрульфи. Скажи ему, что мы не смеем его больше задерживать, извинись за
неудобства, то-се, a rivederci. Сам знаешь.
- А потом проследить за ним, да? Игра пошла, ха-ха!
- Да, он направится к Шайссфогелю. Мы посоветовали ему пойти на
свидание, и, честен он или нет, все равно встретится со стариком. По крайней
мере, если играет так, как мы думаем.
- А Гаучо?
- Дай ему еще час. Если вздумает бежать, не мешай.
- Рискованно, мистер Стенсил.
- Все, Моффит. Ступай на сцену!
- Та-ра-ра-бум-ди-дэй, - сказал Моффит и, пританцовывая канкан, вышел.
Стенсил тяжело вздохнул, наклонился вперед и возобновил свою игру в дротики.
Вскоре вторая ручка, проткнувшая портрет в двух дюймах от первой,
преобразила министра в криворогого козла. Стенсил заскрежетал зубами.
- Смелее, парень, - пробормотал он. - К приходу девушки этот старый
ублюдок должен превратиться в цветущего ежика.
Через две камеры вовсю играли в морра. Где-то за окном девушка пела о
своем любимом, который погиб, защищая родину в далекой стране.
- Скорее всего, поет для туристов, - с горечью пожаловался Гаучо. - Во
Флоренции никто не поет. И никогда не пел. Кроме все тех же моих
венесуэльских друзей, о которых я тебе рассказывал. Но они поют марши - для
укрепления боевого духа.
Эван встал у двери камеры, прислонив лоб к решетке.
- Может, у вас уже и нет никаких венесуэльских друзей, - сказал он. -
Может, их уже давно схватили и бросили в море.
Гаучо подошел и сочувственно потрепал Эвана за плечо.
- Ты еще молод, - сказал он. - Я знаю, что ты чувствуешь. Это - их
метод работы. Они атакуют дух человека. Ты встретишься с отцом. Я встречусь
с друзьями. Сегодня. Мы устроим самый чудесный festa в жизни этого города с
тех времен, когда сожгли Савонаролу.
Эван безнадежно посмотрел вокруг - на тесную камеру, тяжелые решетки.
- Они сказали, что меня, возможно, скоро выпустят. Но вот что вы будете
сегодня чем-то заниматься - весьма проблематично. Разве что лежать без сна.
Гаучо засмеялся:
- Я думаю, меня тоже отпустят, ведь я им ничего не сказал. Я привык к
их методам. Они глупы, и их легко обвести вокруг пальца.
Эван яростно сжал руками решетку.
- Глупы! Не просто глупы. Ненормальны! Безграмотны! Какой-то
растяпа-клерк по ошибке написал мою фамилию "Гадрульфи", и теперь они
отказываются называть меня по-другому. Они говорят, что это - моя кличка. Но
разве в моем досье написано не "Гадрульфи"? Разве это не написано черным по
белому?
- Они очень любят новые идеи. Стоит им уцепиться за идею, имея хотя бы
смутное представление о ее, собственно, ценности, то они уже ни за что не
выпустят эту идею из рук.
- Если бы это было все. У кого-то в высших эшелонах появилась мысль,
будто Вейссу - кодовое название Венесуэлы. Хотя, может, это и был тот самый
чертов клерк, который так и не научился писать. Или его братец.
- Они спрашивали меня о Вейссу, - задумчиво произнес Гаучо. - Но что я
мог им ответить? Ведь тогда я и в самом деле ничего не знал. Англичане
считают это дело важным.
- Но не говорят - почему. А делают лишь таинственные намеки.
Очевидно, здесь замешаны немцы. И каким-то боком - Антарктида.
Возможно, через пару недель, - говорят они, - весь мир погрузится в
апокалипсис. И они думают, что я с этим связан. И вы. Зачем же еще они
бросают нас в одну камеру, если все равно нас собираются выпустить? За нами
будут следить, куда бы мы ни пошли. Итак, мы - в самой гуще грандиозного
заговора, не имея при этом ни малейшего представления о том, что происходит.
- Я надеюсь, ты им не поверил. Дипломаты всегда так говорят. Они всегда
живут на краю того или иного обрыва. Без кризисов они не смогли бы заснуть.
Эван медленно обернулся и посмотрел на своего компаньона.
- А я им верю, - спокойно произнес он. - Позвольте рассказать. Об отце.
Он, бывало, сидел в моей комнате, когда я засыпал, и рассказывал сказки об
этой самой Вейссу. И о паучьих обезьянах, и о принесении в жертву людей, и о
реках, рыбы в которых бывают то опаловыми, то огненными. Когда входишь в
воду, они окружают тебя и исполняют нечто вроде изысканного ритуального
танца, чтобы защитить тебя от беды. И еще там есть вулканы с городами
внутри, и каждые сто лет они извергаются пылающим адом, но люди все равно
идут в них жить. И синелицые мужчины в горах, и женщины в долинах, рожающие
всегда только тройни, и бродяги, которые собираются в компании и проводят
веселые празднества, устраивая развлечения целое лето напролет.
- А вы же знаете, что такое мальчик. Рано или поздно наступает момент
разлуки - точка, когда подтверждается его подозрение, что отец - не бог и
даже не оракул. Мальчик видит, что больше не имеет права на такую веру. Так
Вейссу становится историей на ночь или волшебной сказкой, а мальчик - лучшей
версией своего отца - самого что ни на есть обычного человека.
- Я думал, капитан Хью сошел с ума; я даже согласился бы, чтобы его
поместили в клинику. Но на Пьяцца делла Синьора 5 я чуть не убился, и это не
могло быть обычной случайностью, каприз неодушевленного мира; с тех пор я
вижу два правительства, доведенных почти до кошмаров ненавистью к этой
сказке, наваждением, которое, как я думал, принадлежало только отцу.
Кажется, это состояние, когда чувствуешь себя просто человеком, превратившее
в ложь и Вейссу, и мою детскую любовь к отцу, помогает мне сейчас понять,
что все это было истиной, было правдой. Ведь и итальянцы, и англичане в
обоих консульствах, и даже этот безграмотный клерк - все они люди. И их
мучит такое же беспокойство, какое мучило отца и будет мучить меня, а, быть
может, через пару недель - и все живое в этом мире, который никто из нас не
хочет увидеть превратившемся в пылающую бойню. Можете называть это
общностью, выжившей на изгаженной планете, которую, видит Бог, никто из нас
не любит так уж сильно. Но все равно, это - наша планета, и мы здесь живем.
Гаучо не ответил. Он подошел к окну и посмотрел на улицу. Девочка пела
теперь о моряке, ходящем по морям на другом конце земли, и его суженой,
оставшейся дома. Из камеры, где играли, доносились выкрики: "Cinque, tre,
otto, бр-р-р!" Гаучо поднес руки к шее и снял воротник. Он подошел к Эвану.
- Если тебя выпустят, - сказал он, - и ты успеешь на встречу с отцом,
там у Шайссфогеля сидит один мой друг. Его зовут Куэрнакаброн. Там его все
знают. Я был бы очень тебе благодарен, если бы ты отдал ему это. Здесь -
послание. - Эван взял воротник и с отсутствующим видом спрятал его в карман.
Ему пришла в голову одна мысль:
- Но ведь они увидят, что у вас нет воротника.
Гаучо улыбнулся, сорвал с себя рубаху и бросил ее под койку.
- Я им скажу, что, мол, тепло. Спасибо, что напомнил. Для меня это не
очень легко - думать, как лиса.
- Как вы предлагаете выбраться отсюда?
- Просто. Когда охранник придет выводить тебя, мы ударим его, он
потеряет сознание, мы возьмем ключи и вырвемся на свободу.
- Если мы оба выберемся отсюда, мне все равно нужно будет передать это
послание?
- Si. Мне сначала нужно пойти на Виа Кавур. К Шайссфогелю я приду позже
увидеться с товарищами по другому делу. Un gran colpo, если все сработает
нормально.
Вскоре в коридоре послышались звуки шагов и звяканье ключей.
- Он читает наши мысли, - довольно захихикал Гаучо. Эван быстро
повернулся у нему и пожал руку.
- Желаю удачи.
- Опусти свою дубинку, Гаучо, - раздался веселый голос охранника. - Вас
приказано освободить. Обоих.
- Ah, che fortuna, - скорбно произнес Гаучо и вернулся к окну.
Казалось, голос девушки несется над всем апрелем. Гаучо встал на
цыпочки.
- Un' gazz'! - крикнул он.
VIII
Героем последнего анекдота, популярного в шпионских кругах Италии, был
англичанин, наставивший рога своему итальянскому другу. Однажды ночью муж
вернулся домой и застал вероломную парочку во flagrante delicto.
Разъярившись, он вытащил пистолет в полной готовности совершить акт
возмездия, когда англичанин поднял руку в утешающем жесте. "Послушай,
старина, - высокомерно произнес он, - ведь мы не собираемся вносить раздор в
наши ряды? Лучше подумай, как эта ситуация смогла бы помочь созданию
Четверного Союза".
Автором этой притчи был некто Ферранте - любитель абсента и враг
девственности. Он пытался отрастить бороду и ненавидел политику. Как и
тысячи других флорентийских юношей, он воображал себя нео-макиавеллианцем.
Он не страдал недальновидностью, и его вера зиждилась на двух пунктах: а)
итальянское Министерство иностранных дел - это нечто непоправимо продажное и
глупое, и б) кто-нибудь должен убить Умберто Первого. Ферранте занимался
венесуэльской проблемой уже полгода и не видел никакого выхода, кроме
самоубийства.
В тот вечер в штабе тайной полиции Ферранте шатался из угла в угол. Он
держал в руке небольшого кальмара, только что купленного на ужин, и искал -
где его приготовить. Пуп флорентийской шпионской деятельности располагался
на втором этаже фабрики, производящей музыкальные инструменты для
почитателей Ренессанса и Средневековья. Официально ее владельцем считался
австриец Фогт, который днем усердно собирал ребеки, гобои и теорбы, а ночью
занимался шпионажем. В легальной жизни он работал вместе с нанятым негром
Гаскони, который порой приводил друзей для пробы инструментов, и своей
матерью - пожилой, невероятно толстой, похожей на индюшку женщиной, жившей
странной иллюзией, будто в девичестве у нее был роман с Палестриной. Она
постоянно набрасывалась на посетителей с нежными реминисценциями по поводу
"Джованнино", большей частью являвшими собой красочные свидетельства
сексуальной эксцентричности композитора. Если эта парочка и участвовала в
шпионской деятельности Фогта, то об этом все равно никто не догадывался,
даже сам Ферранте, который вменил себе в обязанность шпионить за своими
коллегами и любыми другими подходящими для этого дела жертвами. Тем не
менее, на Фогта, скорее всего, можно было положиться, поскольку он, будучи
австрийцем, славился осторожностью. Ферранте не верил в союзы и относился к
ним как к чему-то временному, если не смехотворному. Но с другой стороны, -
рассуждал он, - если уж ты вступил в союз, то будь добр подчиняться его
правилам, пока это целесообразно. Начиная с 1882 года, немцы и австрийцы
были хотя бы и временно, но приемлемы. Англичане - ни в коем случае! Потому
он и сочинил эту шутку о муже-рогоносце. Потому и не хотел сотрудничать с
Лондоном. Это - заговор со стороны Британии, - подозревал он, - вбить клин в
Тройственный Союз и разделить врагов Англии так, чтобы Англия смогла
договориться с ними по отдельности и в свое удовольствие.
Он спустился на кухню. Оттуда раздавался жуткий скрип. Будучи по своей
природе подозрительным по отношению к любому отклонению от нормы, Ферранте
осторожно опустился на четвереньки, тихонько прополз за печку и выглянул
из-за нее. Он увидел эту старуху, наигрывающую на виоле-да-гамбо. Выходило у
нее скверно. Заметив Ферранте, она опустила смычок и уставилась на него.
- Тысячу извинений, синьора, - сказал Ферранте, поднимаясь на ноги. - Я
не хотел прерывать вашу музыку. Мне просто нужно узнать, не могу ли я взять
сковородку и немного масла. Мой ужин. Это займет не более нескольких минут.
- Он умиротворяюще помахал кальмаром.
- Ферранте, - внезапно прокаркала она, - сейчас - не время для
церемоний. Многое поставлено на карту.
Ферранте подался назад. Она что, сует нос в чужие дела? Или просто
пользуется доверием своего сына?
- Не понимаю, - ответил он осторожно.
- Чушь! - отрезала она. - Англичане знают больше, чем вы. Все началось
с этого дурацкого венесуэльского дела, но совершенно случайно, сами не зная
того, твои коллеги наткнулись на нечто столь огромное и ужасающее, что они
даже бояться называть это вслух.
- Все может быть.
- Или это неправда, что юный Гадрульфи признался герру Стенсилу, будто
его отец думает, что в этом городе есть агенты Вейссу?
- Гадрульфи - это цветочник, - бесстрастно ответил Ферранте, - за
которым мы ведем наблюдение. Он связан с партнерами Гаучо - агитатора против
законного правительства Венесуэлы. Мы проследили за ними до квартиры
цветочника. Вы перепутали данные.
- Скорее всего, это ты и твои дружки-шпионы перепутали все имена. Я
полагаю, ты тоже поддерживаешь этот смехотворный вымысел о том, что Вейссу -
это кодовое название Венесуэлы?
- Во всяком случае, так значится в наших делах.
- Ты - умный человек, Ферранте. Ты не доверяешь никому.
Он пожал плечами:
- Могу ли я себе это позволить?
- Полагаю, нет. Особенно когда никому не известная раса варваров,
нанятая Бог знает кем, взрывает - в такое время как сейчас - динамитом лед
Антарктики и готовится войти в подземную сеть природных туннелей - сеть, о
существовании которой известно лишь жителям Вейссу, Лондонскому королевскому
географическому обществу и флорентийским шпионам.
У Ферранте перехватило дух. Ведь она только что повторила секретный
меморандум, который Стенсил менее часа назад отправил в Лондон!
- Обследовав вулканы этого региона, - продолжала она, - некоторые
аборигены Вейссу первыми узнали о туннелях, которые пронизывают недра земли
на глубинах, варьирующихся...
- Aspetti! - закричал Ферранте. - Вы бредите.
- Скажи правду, - отрезала она. - Скажи, что на самом деле значит
название "Вейссу". Скажи же мне, идиот, то, что я и так уже знаю: это -
Везувий, - прокудахтала она жутким голосом.
Ему стало трудно дышать. То ли это - ее предположение, то ли она
выследила, то ли ей сказали. Скорее всего, она безопасна. Но не может