Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
Томас Пинчон.
В.
Thomas Pynchon. V.
Перевод Глеба Григорьева (Россия; гл. 1-8)
и Алексея Ханина (Германия; гл. 9-16 и Эпилог)
Все права защищены. Право на размещение в интернете данного перевода
временно передано ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО Максиму Мошкову.
СОДЕРЖАНИЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ в которой Бенни Профейн - йо-йо и шлемиль - достигает апокера
ГЛАВА ВТОРАЯ Напрочь Больная Команда
ГЛАВА ТРЕТЬЯ в которой артист-трансформатор Стенсил совершает восемь
перевоплощений
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ в которой Эстер делает операцию на носу
ГЛАВА ПЯТАЯ в которой Стенсил чуть не отправился на запад вслед за аллигатором
ГЛАВА ШЕСТАЯ в которой Профейн возвращается на уровень улицы
ГЛАВА СЕДЬМАЯ Она висит на западной стене
ГЛАВА ВОСЬМАЯ в которой Рэйчел возвращает своего йо-йо, Руни поет песню,
а Стенсил навещает Кровавого Чиклица
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ История Мондаугена
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ в которой собираются разные компании
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Исповедь Фаусто Майстраля
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ не слишком веселая
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ в которой шнурок йо-йо оказывается состоянием ума
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Влюбленная В.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Sahha
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Валетта
ЭПИЛОГ 1919 год
ГЛАВА ПЕРВАЯ
в которой Бенни Профейн -- йо-йо и шлемиль -- достигает апокера
I
В сочельник 1955 года Бенни Профейн - черные "ливайсы", замшевый
пиджак, кроссовки и большая ковбойская шляпа -- оказался проездом в
Норфолке, штат Вирджиния. Поддавшись сентиментальному порыву, он решил
заглянуть в "Могилу моряка" -- старую добрую пивнуху на Большой Восточной.
На углу Аркады и Большой Восточной он увидел престарелого гитариста с банкой
из-под "Стерно" для подаяний. Какой-то старшина-сигнальщик пытался
помочиться в бак "Паккарда Патришн" 54-го года. Его подбадривали пять или
шесть морячков-салаг. Старик пел приятным, уверенным баритоном:
В нашем кабачке сочельник каждый день.
Это скажет вам любой моряк.
Все неоном здесь горит,
Приглашаем, -- говорит, --
Тех, кто любит виски и коньяк.
Подарки Санта Клауса -- чудесный сон.
Пиво пенится, играет, как вино.
И девчонки здесь не прочь
Морячков иметь всю ночь.
Ночь сочельника в нашем кабачке.
-- Хей-гей, старшина! -- завыл лейтеха. Профейн завернул за угол. И на
него навалилась Большая Восточная -- как всегда, без предупреждения.
Уволившись из ВМС, Профейн при случае нанимался на дорожные работы, а в
перерывах болтался вдоль восточного побережья, -- как йо-йо, -- и
продолжалось так уже около полутора лет. После многомесячных скитаний по
носящим имена дорогам, считать которые Профейн давно отчаялся, у него
развилась к ним некоторая подозрительность, -- особенно к улицам типа
Большой Восточной. Хотя на самом деле все они объединились в одну
абстрактную Улицу, о которой в полнолуния ему снились кошмары. Большая
Восточная -- гетто для Пьяных Матросов, на которых нет Управы, -- с
внезапностью пружины врезАлась в нервы, превращая нормальный ночной сон в
кошмар. Собаку -- в волка, дневной свет -- в сумерки, пустоту -- в ощущение
безликого присутствия. Тут тебе были и юнги, блюющие посреди улицы, и
официантки с татуировками в виде гребного винта на ягодицах, и потенциальный
берсерк в поисках лучшего способа пробить витрину (когда лучше крикнуть
"Пабергись!" -- до того, как стекло разобьется, или же после?), выставленный
из пивнухи палубный матрос, обливающийся пьяными слезами: в последний раз,
когда его в таком же состоянии свинтил патруль, на него надели смирительную
рубаху. Под ногами то и дело жужжала вибрация, создаваемая ритмом марша "Эй,
Руб", который несколькими столбами дальше отбивала дубинка патрульного;
зеленый свет ртутных ламп обезображивал лица. Дальше к востоку -- где нет ни
света, ни баров -- оба ряда фонарей сходились, образуя асимметричную букву
V.
В "Могиле моряка" Профейн застал потасовку между матросами и морпехами.
Он постоял немного в дверях, понаблюдал за происходящим, а затем, решив, что
он уже и так одной ногой в "Могиле", пронырнул внутрь, стараясь не попасть
под руку дерущимся, и залег -- более или менее незаметно -- у медного
ограждения.
-- И почему люди не могут жить в мире? -- поинтересовался голос у
левого уха. Это была официантка Беатрис -- всеобщая любовь эсминцев
"ДесДив-22" и "Эшафот" -- корабля, где раньше служил Профейн. -- Бенни! --
воскликнула Беатрис. Они расчувствовались после столь долгой разлуки.
Профейн принялся вычерчивать на опилках пронзенные стрелами сердечки и чаек,
несущих в клювах знамя с надписью "Дорогая Беатрис".
Экипаж "Эшафота" отсутствовал: эта посудина вот уже два дня, как шла к
Средиземному морю. Выход корабля сопровождался столь мощным скулежем членов
команды, что его раскаты доносились до дальнего туманного рейда (если верить
слухам) -- словно голоса с корабля-призрака, -- и были слышны даже в
Литл-Крике. В связи с этим столы в барах вдоль Большой Восточной обслуживало
больше официанток, чем обычно. Ибо сказано (и не без основания): не успеет
корабль вроде "Эшафота" скрыться за горизонтом, как некоторые морячки тут же
выпрыгнут из своих одежек и облачатся в униформы официанток, разминая руки
перед разноской пива и примеряя блядскую улыбочку, пусть даже оркестр еще
играет на прощанье "Старые добрые времена", а на корабле продувают трубы,
посыпая черными хлопьями будущих рогоносцев, стоящих по стойке "смирно" с
мужественным видом и кривыми ухмылками сожаления.
Беатрис принесла пиво. Со стороны дальних столиков раздался
пронзительный вопль; она вздрогнула, и пиво расплескалось.
-- Боже! -- сказала она. -- Снова Шныра. -- Шныра служил теперь
мотористом на тральщике "Порывистый" и имел скандальную репутацию по всей
Большой Восточной. Этот метр с кепкой всегда задирал самых крупных людей на
корабле, зная, что те не принимают его всерьез. Десять месяцев назад (как
раз накануне перевода Шныры с "Эшафота") командование решило удалить у него
все зубы. Обезумев, он ухитрился с помощью кулаков вырваться из рук двух
офицеров-дантистов и помогавшего им старшины. Всем стало ясно, что Шныре на
свои зубы отнюдь не наплевать.
-- Подумай сам! -- кричали офицеры, еле сдерживая смех и увертываясь от
крошечных кулачков. -- Прочистка корневых каналов, нарывы на деснах...
-- Нет! -- верещал в ответ Шныра. В конце концов они вынуждены были
всадить ему в бицепс инъекцию пентотала. Застав по пробуждении у себя во рту
такой апокалипсис, Шныра принялся сыпать длинными проклятиями. Еще два
месяца после этого он призраком бродил по "Эшафоту", то и дело пытаясь
подпрыгнуть, зацепиться и, свисая по-орангутановски, лягнуть в зубы первого
подвернувшегося офицера.
Бывало, он стоял на юте и обращался с пламенной речью ко всем, кому
случалось быть рядом, вымямливая слова сквозь больные десны, словно рот
забит фланелью. Когда раны во рту зажили, ему поднесли сверкающий уставной
комплект из нижнего и верхнего протезов. "О Боже!" -- взревел он и чуть было
не выпрыгнул за борт, но ему помешал негр-гаргантюа Дауд.
-- Эй, дружок, -- сказал Дауд, держа Шныру на весу за голову и с
любопытством изучая эту смесь робы и отчаяния, чьи ноги молотили воздух в
ярде над палубой. -- Куда ты собрался и зачем?
-- Слушай, я хочу умереть, вот и все! -- закричал Шныра.
-- Ты что, не знаешь, -- сказал Дауд, -- что жизнь -- это самое ценное,
что у тебя есть?
-- Ох, ох! -- ответил Шныра сквозь слезы. -- Это еще почему?
-- Потому что, -- промолвил Дауд, -- без нее ты был бы мертв.
-- Ох, ох! -- сказал Шныра. Он раздумывал над услышанным неделю. Потом
успокоился, его снова стали отпускать в увольнения и вскоре перевели на
"Порывистый". Через пару дней соседям Шныры по кубрику каждый вечер после
отбоя стал слышаться странный скрежет, доносящийся с его койки. Так
продолжалось недели две или три, пока однажды посреди ночи кто-то не зажег в
кубрике свет, и все не увидели сидящего на койке по-турецки Шныру. Он
драчевым напильником затачивал зубы. Следующим вечером, как раз после
получки, Шныра сидел с товарищами в "Могиле моряка" и был спокойнее
обычного. Около одиннадцати мимо столика проплывала Беатрис с полным
подносом пива. Ликуя, Шныра подался вперед, распахнул челюсти и погрузил
свежезаточенные протезы в правую ягодицу официантки. Беатрис взвизгнула, а
кружки, сверкая, полетели по параболам, рассеивая по всей "Могиле моряка"
брызги водянистого пива.
Для Шныры это занятие стало любимой забавой. Слух о нем разнесся по
всему дивизиону, или эскадре, или даже по всему Атлантическому флоту. Да и
люди с других кораблей заглядывали полюбопытствовать. Порой это приводило к
дракам -- вроде той, которую застал Профейн.
-- Кого он зацепил на этот раз? -- спросил Профейн. -- Я не заметил.
-- Беатрис, -- ответила Беатрис. Так звали другую официантку. Дело в
том, что у миссис Буффо -- владелицы "Могилы моряка", которую тоже звали
Беатрис, -- была теория: поскольку малыши называют всех женщин "мамой",
матросы, будучи по-своему столь же беспомощными, должны называть всех
официанток "Беатрис". Развивая свою политику материнства, она установила в
баре пивные краны, выполненные из пористой резины в форме огромных женских
грудей. В день получки с восьми до девяти проводилось мероприятие, именуемое
миссис Буффо "Часом кормления". Она начинала его весьма официально:
появлялась из задней комнаты в расшитом драконами кимоно, подаренном ей
одним из обожателей с Седьмой флота, подносила к губам золотую боцманскую
дудку и играла сигнал "На камбуз". По этому сигналу все срывались с места, и
некоторым счастливчикам удавалось присосаться к кранам. Кранов было всего
семь, а на веселом представлении присутствовало в среднем двести пятьдесят
матросов.
Из-за стойки появилась голова Шныры. Глянув на Профейна, он щелкнул
зубами.
-- Знакомься, -- сказал Шныра, -- мой дружок Влажная Железа. Только что
с корабля. -- Он указал на длинного печального южанина с вытянутым носом,
который шел сзади, волоча по опилкам гитару.
-- Привет! -- откликнулся Влажная Железа. -- Хочется спеть тебе одну
песенку.
-- В честь твоего превращения в ОПШа, -- прокомментировал Шныра. --
Влажный всем поет эту песню.
-- Это же было еще в прошлом году, -- сказал Профейн.
Но Влажная Железа уже оперся ногой на медное ограждение, положил на
колено гитару и начал бренчать. Отыграв восемь тактов, он запел в ритме
вальса:
Одинокий Покинутый Штатский,
Мы будем скучать по тебе.
Матросы и юнги исходят слезами --
Завидуют славной судьбе.
Но шаг этот глуп и опасен.
Дальнейший твой жребий ужасен.
Тысячу рапортов ты отчитал.
Дай мне хоть сто лет и вечный штурвал, --
Я не стану Покинутым Штатским.
-- Неплохо, -- сказал Профейн в пивную кружку.
-- Это не все, -- сообщил Влажная Железа.
-- Ох! -- произнес Профейн.
Вдруг его обволокли нахлынувшие сзади миазмы, и чья-то рука мешком
картошки рухнула на плечо. Боковым зрением он увидел кружку в обрамлении
огромной муфты, самым непотребным образом отделанной шерстью больного
бабуина.
-- Бенни! Ну как твоя половая жизнь, хью-хью!?
Таким смехом мог смеяться только Свин Бодайн, который когда-то служил с
Профейном на одном корабле. Профейн оглянулся. Так и есть. "Хью-хью"
создавалось путем выдавливания гортанных звуков, а кончик языка при этом
находился за верхними передними зубами. По замыслу Свина, звук должен был
получаться ужасно неприличным.
-- Старина Свин! Ты что, отстал от корабля?
-- Я -- в самоволке. Помощник боцмана Папаша Ход меня просто достал.
Лучший способ избежать встречи с патрулем -- это оставаться трезвым и
не соваться в компании. Отсюда и название -- "Могила моряка".
-- Как дела у Папаши?
Свин рассказал о расставании Папаши с женой-официанткой. Она ушла от
него и устроилась в "Могилу моряка".
Ох уж эта молодая женушка Паола! Она заявляла, будто ей шестнадцать, но
поди проверь. Она родилась перед самой войной, и дом с ее метрикой -- как и
почти все дома на Мальте -- потом оказался разрушенным.
Профейн присутствовал при их знакомстве -- бар "Метро" на Тесной улице.
Кишка. Валетта, Мальта.
-- Чикаго! -- рычал Папаша Ход гангстерским голосом. -- Ты слыхала о
Чикаго? -- И с угрожающим видом запускал руку под тельняшку -- обычный
Папашин жест, известный по всему средиземноморскому побережью. Затем он
вытаскивал носовой платок -- а вовсе не пистолет -- сморкался и начинал
смеяться, глядя на девушку, которой случалось сидеть напротив. Стереотипы из
американских фильмов были знакомы всем. Всем, кроме Паолы Майстраль, которая
так и продолжала смотреть на него, не раздувая ноздри и не сводя брови к
переносице.
Кончилось тем, что Папаша взял у кока Мака под проценты пятьсот монет
из "экономических сумм", дабы перевезти Паолу в Штаты.
Возможно, для нее это был просто способ добраться до Америки -- предел
мечтаний любой официантки Средиземноморья. Переезд все проблемы решал одним
махом -- пища, жилье, теплая одежда и мягкий климат. На въезде в Америку
Папаше пришлось солгать относительно ее возраста. Впрочем, документов Паола
все равно не имела. К тому же в ней можно было заподозрить любую
национальность -- она знала обрывки чуть ли не всех языков.
Папаша рассказывал о ней палубным матросам, которые собирались в
боцманской подсобке "Эшафота". Говорил он с особой нежностью -- будто
постепенно, может, прямо по ходу рассказа, к нему приходило осознание того,
что в сексе больше мистики, чем можно предположить. Он не мог даже сказать
-- сколько раз за ночь у них получалось, ибо этот счет нельзя записать в
цифрах. А ведь, казалось бы, что нового может открыть в этих делах такой
прохвост с сорокапятилетним стажем как Папаша Ход?
-- Хорошенькое дело, -- проворчал Свин в сторону. Профейн направил
взгляд вглубь "Могилы моряка" и увидел ее. Она направлялась к ним сквозь
завесу скопившегося за вечер дыма. С виду -- типичная официантка с Большой
Восточной. Как там было насчет степного зайца на снегу, тигра в залитой
солнцем густой траве?
Она улыбнулась Профейну -- печально, натянуто.
-- Ты вернулся на службу?
-- Просто проходил мимо, -- ответил Профейн.
-- Поехали со мной на западное побережье, -- предложил Свин. -- Еще не
собрано такой патрульной машины, которая могла бы сделать моего "Харлея".
-- Смотрите, смотрите! -- закричал маленький Шныра, подпрыгивая на
одной ноге. -- Только не сейчас, ребята. Погодите! -- Он указал на миссис
Буффо, материализовавшуюся в своем кимоно на стойке. Опустилась тишина.
Между морпехами и матросами, блокировавшими дверной проем, мгновенно
установилось перемирие.
-- Мальчики! -- объявила миссис Буффо. -- Сегодня -- канун Рождества
Христова. -- Она извлекла боцманскую дудку. Первые флейтообразные звуки
лихорадочно завибрировали над выпученными глазами и разинутыми ртами. Все
присутствующие благоговейно внимали, и до них постепенно стало доходить, что
она исполняет "Во прозрачной полуночи", только в ограниченном диапазоне
боцманской дудки. Стоявший сзади молодой запасник, которому доводилось
выступать в ночных клубах Филли, начал нежным голосом подпевать. У Шныры
засияли глаза.
-- Глас ангела небесного, -- произнес он.
Когда исполнялась часть, где были слова: "Мир -- земле, а людям --
добродетель от милосердного всевышнего Царя", Свин, будучи воинствующим
атеистом, решил, что это становится невыносимым.
-- Звучит точь-в-точь, как "На камбуз", -- громко заявил он. Миссис
Буффо с запасником замолчали. До аудитории не сразу дошло значение фразы
Свина.
-- Час Кормления! -- заверещал Шныра.
И чары рассеялись. Смекалистым морякам с "Порывистого" как-то удалось
скучковаться в сутолоке, возникшей среди веселых матросиков. Они подняли,
словно знамя, маленькую персону Шныры и, находясь в авангарде атаки,
бросились к ближайшему соску.
Миссис Буффо, которая, едва удерживая равновесие, стояла, подобно
краковскому трубачу на крепостном валу, приняла на себя удар бушующего
потока и была свергнута в таз со льдом первой же волной, промчавшейся у
стойки. Широко расставив руки, над всеми возвышался Шныра. Он зацепился за
один из кранов-сосков, и тотчас товарищи по экипажу отпустили его; продолжая
двигаться по инерции, он рухнул вниз вместе с рукояткой. Из резиновой груди
белым каскадом захлестало пиво, обдавая Шныру, миссис Буффо и пару дюжин
матросов, которые, зайдя с флангов за стойку, кулаками ввергали друг друга в
бесчувственное состояние. Члены несшей Шныру группы рассеялись в попытке
захватить побольше кранов. Старший мичман, начальник Шныры, стоял возле
последнего на четвереньках, хватал его за ноги и тянул на себя, считая, что
со Шныры достаточно, и он должен уступить место своему командиру. Лидирующие
матросы с "Порывистого" образовали клин. В их кильватере сквозь бреши
отчаянно проталкивались человек шестьдесят морячков, лягаясь, толкаясь,
царапаясь и рыча. Их рев перекрывал все остальные звуки. Некоторые из них
размахивали пивными бутылками, дабы расчистить себе дорогу.
Профейн сидел у конца стойки, рассматривая самопальные ботинки и
расклешенные подкатанные "ливайсы". Время от времени в его поле зрения
оказывалась то чья-то рухнувшая туша с окровавленной мордой, то разбитая
пивная бутылка, -- крошечные бури в опилках.
Вскоре он заметил, что рядом сидит Паола, обхватив ноги руками и
прижавшись щекой к черной холстине его брюк.
-- Ужасно, -- сказала она.
Профейн издал неопределенный звук и погладил ее по голове.
-- Покой, -- вздохнула она. -- Разве не этого мы все хотим, Бенни? Хоть
бы чуточку покоя. Чтобы никто не подскакивал и не кусал тебя за задницу.
-- Тихо! -- сказал Профейн. -- Взгляни-ка -- Влажному вмазали по животу
его собственной гитарой.
Паола что-то бормотала ему в ногу. Они спокойно сидели, не обращая
внимания на творящуюся вокруг бойню. Миссис Буффо впала в пьяную истерику.
Отделанная под красное дерево старая стойка затряслась от нечеловеческих
рыданий.
Сдвинув в сторону пару дюжин пустых кружек, на стойку уселся Свин.
Когда заварушки достигали пика, он предпочитал просто сидеть и наблюдать.
Сверху он с интересом смотрел, как его товарищи, словно отнятые от груди
поросята, сцепились друг с другом из-за этих семи гейзеров. Пиво насквозь
промочило большую часть опилок, а ноги боксеров-любителей выцарапали на них
чужеземные иероглифы.
С улицы донеслись сирены, свистки и топот бегущих ног.
-- Ага! -- произнес Свин. Он спрыгнул вниз и, обогнув стойку,
направился к Профейну с Паолой. -- Эй, мастер, -- сказал он спокойным тоном,
щуря глаза, будто от ветра. -- Идет шериф.
-- Задний ход, -- ответил Профейн.
-- Бабу не забудь, -- сказал Свин.
И они втроем рванули кроссом через кишащий телами зал. По пути
прихватили Влажного. К тому времени, когда в "Могилу моряка", размахивая
дубинками, вломился патруль, они уже бежали по пере