- Отпустите меня!  Я же опаздываю!  - сдерживая слезы, из последних сил
просил мальчик.
     - Отрекайся, паскуда, хуже будет! А ну!..
     И грязная метла снова полезла в лицо мальчику.
     Мамочка не мог больше спокойно смотреть.
     - Вы что делаете, гады?! - закричал он, кидаясь к мясникам.
     Торговцы оглянулись и вытаращили глаза.
     - А это еще что за козявка?
     - Вы что,  я  говорю,  измываетесь над парнем?  Думаете,  большие,  так
можно?!
     - Ах ты лягуха безглазая!  - зарычал детина в фартуке. - Ты что, тоже в
ящик захотел? А ну давай лезь за компанию!
     И  он  протянул свою толстую волосатую руку,  чтобы схватить Мамочку за
шиворот.  Но  Мамочка был не  из  таких.  Он успел больно укусить мясника за
руку,  отскочил  в  сторону,  развернулся  и  изо  всех  сил  лягнул  своего
противника босой пяткой в живот.
     Дальнейшего, как говорится, Мамочка не запомнил.
     Три дюжих мясника-ярославца избили его так,  что на нем живого места не
осталось.  В  больницу Мамочку привезли почти без пульса.  И в течение суток
врачи не знали, выживет он или нет.
     Никаких документов при Мамочке не  нашли.  Только на  третий день агент
угрозыска,  изучая Мамочкину одежду,  обнаружил в кармане ярко-желтых штанов
зеленый бархатный берет, а в подкладке этого берета - сложенное в восемь раз
удостоверение,   из  коего  следовало,   что  Федоров  Константин,  13  лет,
воспитанник  петроградской  Школы  социально-индивидуального воспитания  им.
Ф.М.Достоевского,  направляется в домашний отпуск до 9 часов утра 14 августа
1922 года.


        x x x

     Спасибо  докторам  и  сиделкам Александровской городской больницы.  Они
выходили Мамочку, спасли его жизнь.
     Признаться,  я  совсем не помню,  как и когда Мамочка вернулся в Шкиду.
Кажется, после больницы он несколько недель провел дома, у брата. Не помню я
также,  что сделали с мясниками.  Знаю, что их судили и осудили. Но как и на
сколько -  врать не хочу,  не запомнил. Сказать по правде, нам тогда было не
до этого:  Юнком переживал смутные времена,  начались раздоры в  центральном
комитете, и история с Мамочкой как-то сама собой отошла на задний план.
     Но вот что мне хорошо запомнилось.
     Славный сентябрьский денек.  В  классе  четвертого отделения идет  урок
древней истории. Поскрипывая своими старыми, порыжелыми сапожками, Викниксор
расхаживает  по  классу  и  с  упоением  повествует  о  немеркнущих подвигах
спартанских воинов. Среди нас находится и Мамочка. Он сидит на своем обычном
месте,  на "Камчатке". Место это Мамочка упорно обороняет уже не первый год.
Сколько  ни  уговаривают его  халдеи  пересесть  поближе,  он  отказывается,
уверяет,  что на  задней парте ему лучше видно.  Но что ему лучше видно,  об
этом  он,  конечно,  умалчивает.  Все  дело в  том,  что  Мамочка -  заядлый
картежник...
     День  солнечный,  мягкий.  За  раскрытыми  окнами  позванивают трамваи,
громыхают  тяжелые  качки  ломовиков,   цокают  копыта,  с  противоположного
тротуара  доносятся выкрики  торговок семечками...  Для  нас  все  эти  шумы
сливаются в один однообразный рокот.
     Но вот в эту скучную музыку улицы врывается что-то новое.  Постойте, да
это же,  кажется, гром гремит! Нет, это не гром, это стучит барабан. Да, да,
барабанная дробь.  Она  все  ближе,  ближе,  она уже совсем близко,  и  вот,
перекрывая барабан, на всю улицу, на весь город запел пионерский горн.
     Нам  уже  не  сиделось и  не  слушалось.  С  мольбой  мы  уставились на
Викниксора:
     - Виктор Николаевич, можно?
     Викниксор походил по классу,  потрогал мочку уха,  похмурился,  пожевал
губами.
     - Можно, - сказал он.
     Мы бросились к окнам, облепили как мухи подоконники.
     По улице от Обводного канала в сторону Калинкина моста шли пионеры. Это
был  тот  же,  знакомый нам  отряд  с  завода "Красная Бавария",  но  теперь
пионеров стало гораздо больше.
     Барабан выстукивал четкую дробь, ребята по-солдатски отбивали шаг, пел,
заливался серебряный горн,  и  пламенно,  огненно горело  над  головами юных
пионеров вишневое полотнище знамени.
     На этот раз мы лежали совсем тихо.
     А  пионеры поравнялись с  нашими окнами,  и вдруг их долговязый вожатый
забежал немножко вперед, повернулся лицом к отряду и взмахнул рукой. Барабан
и  горн одновременно смолкли,  и  все пионеры -  а их было уже человек сто -
разом повернули головы в  нашу сторону и,  не  сбивая шага,  три раза подряд
громко и дружно прокричали:
     - Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!!
     Ошеломленные, мы застыли на своих подоконниках.
     И тут Янкель оглянулся и сказал:
     - Мамочка,  дитя мое,  а ведь ты знаешь -  эти овации относятся к твоей
особе.
     Мамочка удивился,  покраснел,  вытянул шею и вдруг узнал в барабанщике,
который  все  еще  держал  палочки  поднятыми  над  барабаном,  того  самого
белобрысого паренька с  Покровского рынка.  Не знаю,  что почувствовал в эту
минуту Мамочка.  Но он понял,  вероятно, что от него ждут какого-то отклика.
И,  покраснев еще гуще, он свесился вниз и крикнул своим писклявым, хриплым,
не окрепшим после болезни голосом:
     - Эй ты, голоногий, бубен потеряешь!..
     После кое-кто уверял,  что Мамочка дурак.  Нет, дураком он, пожалуй, не
был.  Просто он был настоящий шкидец,  не умел нежничать и не нашел никакого
другого способа выразить свои чувства.

        1961


        ПРИМЕЧАНИЯ

        ШКИДСКИЕ РАССКАЗЫ

     В  своей  первой  книге  Л.Пантелеев не  исчерпал  запаса  впечатлений,
полученных за время пребывания в школе имени Достоевского.

        ЗЕЛЕНЫЕ БЕРЕТЫ

     События,  описанные в рассказе,  относят читателя к жизни Шкиды. Первая
публикация:  "Костер",  1962,  Э 1;  затем в сб.: "Писатели - пионерам". М.,
Детгиз, 1962.

                                                      Г.Антонова, Е.Путилова



        Алексей Иванович Пантелеев. Часы


     ---------------------------------------------------------------------
     Леонид Пантелеев
     Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1.
     Л.: Дет. лит., 1983.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 20 февраля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------

     {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


     С Петькой Валетом случай вышел.
     Гулял Петька раз по базару и разные мысли думал. И было Петьке обидно и
грустно: есть хотелось и не было денег даже колбасных обрезков купить.
     И негде было достать.
     А есть хотелось ужасно.
     Попробовал Петька гирю украсть. Но гирю украсть ему не позволили. Гирей
стукнули Петьку слегка по затылку.
     Пошел Петька дальше.
     Попробовал кадку украсть.  И  с кадкой попался.  Кадку оставил и дальше
пошел.
     И вдруг видит бабу.  Толстая баба стоит на углу и торгует пампушками. И
пампушки в ее решете - румяные, пышные, дым от пампушек идет.
     Задрожал Петька и подошел ближе.  И ничего особенного не сделал, только
взял пампушку,  понюхал и положил в карман. И даже обидного ничего не сказал
той бабе, а повернулся и тихо, спокойно пошел прочь.
     А  баба за ним.  Баба шуметь стала и хвататься за Петькины плечи.  Баба
кричать стала:
     - Вор! Отдай пампушку!
     - Какую пампушку? - спросил Петька и дальше пошел.
     Но  тут уж  толпа поднаперла.  Кто-то Петьку за глотку схватил,  кто-то
коленкой сзади ударил,  повалили,  намяли бока.  И  огромной толпой потащили
Петюшку в милицию. В базарный пикет.
     Притащили - к начальнику:
     - Так, мол, и так. Познакомьтесь: вор малолетний. Пампушку украл.
     Начальнику некогда было. Начальник знакомиться с Петькой не стал, велел
посадить Петьку в камеру.
     Сунули Петьку в камеру: сиди!


     Сидит  Петька  в  камере  на  грязной,   замызганной  лавке,  сидит  не
шелохнется и  в окно глядит.  А на окне решетка.  А за решеткой небо.  Ясное
такое небо, чистое, голубое, словно воротник у матроса.
     Смотрит Петька на небо,  и  горькие мысли лезут ему в башку.  Невеселые
мысли.
     "Ой,  -  думает Петька.  -  Жисть ты  моя жистянка.  Опять я,  бродяга,
засыпался. Нехорошо засыпался. С пампушкой".
     Невеселые мысли.  Разве весело,  когда человек с позапрошлого дня хлеба
не нюхал? А за решеткой охмуряться приятно? Небом любоваться интересно? Было
бы за дело, а то - тьфу! - пампушка какая-то.
     Ну,  ясно, расстроился Петька. Глаза зажмурил, решил судьбы дожидаться.
Только решил он судьбы дожидаться - слышит стук. Громкие такие удары. И не в
дверь, а в стенку, в деревянную переборку.
     Встал Петька. Глаза разожмурил, прислушался.
     Определенно кто-то кулаком переборку ломает.
     Подошел Петька к стене, заглянул в щель. Видит Петька - стены каменные,
лавка, окно с решеткой. Окурки на полу. А человечьих следов не видно. Пусто.
Никак невозможно понять, откуда идет этот стук.
     "Что, - думает Петька, - за дьявол стучит? Гвозди заколачивают, что ли?
Или давят клопов?.."
     Подумал это и  слышит голос.  Бас.  Мутным этаким басом кричит из  угла
человек:
     - Пом-могите! Мам-мочки!
     Кинулся Петька в угол,  к печке. У печки щель. Видит Петька - тыркается
в щель нос. Под носом шевелится ус. И черный косоватый глаз печально смотрит
на Петьку.
     - Мам-мочки!  - мычит бас. - Голуби драгоценные. Отпустите меня за ради
бога.
     А глаз, как таракан, бегает в щелке.
     "Что,  -  думает Петька, - за чудик такой? То ли псих, то ли пьяный? Ну
факт, что пьяный - вон ведь как разит... Фу!.."
     А  разит  действительно здорово.  Течет  по  камере  дух,  не  поймешь,
самогонный ли, водочный ли, но здорово крепкий.
     - Мам-мочки! - гудит пьяный. - Мамочки!
     А  Петька стоит,  смотрит,  и  совсем неохота ему с  пьяным в разговоры
вступать. Другой раз непременно бы связался, а тут - скучно. Сказал только:
     - Чего орешь?
     - Отпусти, голубь, - говорит пьяный. - Отпусти, ненаглядный!
     Вдруг как взвизгнет:
     - Ваше  благородие!  Господин товарищ!  Отпустите вы  меня!  Меня детки
ждут!
     Смешно Петьке.
     - Дурак,  -  говорит.  -  Как я  тебя могу отпустить,  когда я такой же
арестант, как и не ты? Где в тебе разум?
     И  вдруг  видит Петька:  просовывает пьяный сквозь щель  ладонь,  а  на
бородавчатой его ладошке лежат часы. Золотые часы. Чистокровные. С цепкой. С
разными штучками и подвесными брелоками.
     Выворачивает пьяный свой косоватый глаз и говорит шепотом:
     - Товарищ начальник!  Отпустите меня,  я  вам  часики подарю.  Глядите,
какие славные часики... Тикают...
     А часики, верно: тик-так, тик-так.
     И сердце у Петьки: тик-так, тик-так.
     Схватил Петька часы и - в угол, к окну. От радости дух захватило, кровь
в головешку ударила.
     А пьяный рукой замахал. И вдруг орать начал.
     Как заорет:
     - Кар-раул!
     Как затопает, заблажит:
     - Караул! Ограбили! Ограбили!
     Испугался Петька, забегал. И кровь у Петьки обратно к ногам побежала. И
пальцы быстро-быстро цепочку теребят, а на цепочке разные штучки болтаются и
подвесные брелочки бренчат. Слоники разные, собачки, подковки и между всем -
зеленый камень-самоцвет в виде груши.
     Отцепил Петька цепку со всем барахлом, сует пьяному.
     - На! - говорит. - На! Возьми, пожалуйста!
     А пьяному память вином отшибло. Он уже забыл про часы - цепочку берет.
     - Спасибо, - говорит, - спасибо, голубь драгоценный!..
     И  тянется через щель Петьку погладить.  И  губы выпячивает через щель.
Чмокает как поросенок:
     - Мамоч-чки!
     А Петька опять у окна. И кровь снова бежит в головешку. Шумит голова.
     "Эх, - думает Петька. - Подвезло!"
     Разжал он кулак,  поглядел на часики.  За решеткой на ясное небо солнце
вышло. Засияли часики в Петькиной руке. Дохнул он на них - помутнело золото.
Рваным рукавом потер - снова сияют. И Петька сияет.
     "Верно, - думает, - говорят умные люди: нет худа без добра. Ведь этакую
штучку заимел.  За  такую штучку любой маклак полета монет отвалит.  Да  что
полета... Больше!.."
     Закружилась у Петьки башка. Замечтался Петька.
     "Куплю я,  -  думает,  -  перво-наперво булку.  Огромадную булку.  Сала
куплю.  Буду  булку салом заедать,  а  запивать буду какавом.  Потом колбасы
куплю  цельное колечко.  Папирос наилучших куплю.  Из  одежи  чего-нибудь...
Клеш,  френчик.  Майку полосатую... Штиблеты. Э, да чего там мечтать, теперь
бы отгавкаться только, а там..."
     Действительно,  все хорошо,  одно только нехорошо - сидит Петька. Сидит
Петька в  камере,  как мышь в  банке:  на окне решетка,  на дверях замок.  И
счастье в руках, а не вырвешь. Крепко припаян парнишка.
     "Ну,  -  думает Петька,  -  все равно. Наплевать. Просижу как-нибудь до
вечера... Не помру. А вечером, базар отторгует, - выпустят".
     Вечером-то выпустят,  знает Петька,  - не впервой. Было дело. Только до
вечера еще ух сколько ждать! Еще солнце по небу гуляет, разгуливает.
     Поглядел он  в  последний раз на часики и  спрятал их в  драный карман.
Карман узелком завязал для верности, сердце успокоил.
     А  за переборкой окончились крики и  стуки,  щелкнул замок,  и не успел
Петька глазом моргнуть -  отворяется в его камеру дверь,  входит молоденький
милиционер, черненький такой, кучерявый и говорит:
     - А ну, выметайся, шпана!
     Ужасно обрадовался Петька.  Испугался даже. Вскочил, подтянул портчонки
и быстро вышел из камеры. Кучерявый за ним.
     - Шагай, - говорит, - шпана, до начальника.
     - Ладно...
     Идет Петька к  начальнику.  Сидит начальник за  зеленым столом,  держит
бумажку в  руках и  бумажкой играет.  Гимнастерка на  нем  расстегнута,  шея
красная,  и  от  шеи  пар  идет.  Курит начальник и  дым  в  потолок пускает
кольчиками.
     - Здорово, - говорит, - маленький вор.
     - Здорово, - отвечает Петька.
     Смирный такой  стоит.  Скромный.  Улыбается и  безвредно на  начальника
смотрит. А начальник кольчики пускает и в бумажку поглядывает.
     - Скажи, - говорит, - гражданин хороший, какого ты года рождения?
     - Года рождения не знаю, - отвечает Петька, - а годов мне одиннадцать.
     - Ну,  а который,  скажи,  пожалуйста,  раз ты у меня в пикете гостишь?
Седьмой, кажись?
     - Нет, - отвечает Петька. - Кажись, пятый только.
     - А не врешь?
     - Может, и вру... Не знаю. Вам видней.
     Спорить не хочет Петька.  С начальником спорить -  гиблое дело.  Ладно.
Седьмой, так седьмой. Черт с ним.
     "Волынки, - думает, - меньше, если не спорить. Отпустит скорей".
     А начальник бумажку на стол положил, рукой прихлопнул и говорит:
     - Резолюция  моя,   -   говорит,   -  такова:  ввиду  твоей  малолетней
несознательности отослать тебя  на  предмет воспитания в  дефективный приют.
Понял?
     Охнул Петька.  Закачался. Обомлел. Оглоушили Петьку начальниковы слова,
словно кирпичом по  башке  стукнули.  Не  ожидал он  таких  слов.  Совсем не
ожидал.
     Очухался, однако ж, голову поднял и говорит:
     - Ладно, - говорит. - Что ж...
     - Согласен? - спрашивает начальник. Смеется, будто не понимает, до чего
тяжело Петьке и грустно. До чего не смешно. До чего плакать хочется.
     Ай, Петя, Петя, не везет тебе, Петя Валет!


     А тут еще хуже. Тут совсем уж крышка. Гибнет Петька.
     Подзывает  начальник кучерявого милиционера и  наказывает ему  обыскать
Петьку с головы до ног.
     - Обыщи его,  - говорит, - с головы до ног, нет ли при нем оружия или в
крайнем случае ценных предметов. Обыщи формально.
     Шагает кучерявый на Петьку,  у  Петьки сердце замирает,  ноги у  Петьки
дрожат, как студень.
     "Прощай, - думает Петька, - ценный предмет!"
     Но,  на Петькино счастье,  кучерявый дурак попался. Брезглив. Посмотрел
он на Петьку и говорит:
     - Ей-богу,  -  говорит, - товарищ начальник, тошно к такой шпане руками
прикасаться. Освободите, сделайте милость... Я сегодня в бане парился: Белье
сменил.  Да  и  что в  нем,  по существу,  есть?  Вошь в  кармане,  блоха на
аркане... Не больше.
     Петька последние силы собрал, усмехнулся печально, глазом мигнул.
     "Верно, дескать. Угадали".
     А сам думает:
     "Ничего себе блоха. Блоха, - думает, - что надо!"
     И  незаметно пальцем  одним  карман  щупает,  а  в  кармане трепыхается
что-то, стучит не шибко, будто сердце в кармане лежит или рыба живая. Часики
в кармане лежат.
     Ну,  а начальник милиционера пожалел или, может быть, ему скучно стало,
только махнул он рукой и говорит:
     - Ладно,  -  говорит, - можно отставить. Можно, - говорит, - без обыска
обойтись. Неважно.
     Написал  чего-то  в  бумажке,  печатью пришлепнул и  кучерявому бумажку
протянул.
     - Вот тебе,  -  говорит,  -  товарищ дорогой, квитанция. Пойдешь с этой
квитанцией  до  Введенской  улицы  и   сдашь  оного  шкета  в   приют  Клары
Цеткин{302}. Под расписку.
     Встал начальник, зевнул и из комнаты вышел.
     С Петькой начальник попрощаться забыл.
     А  кучерявый  сунул  квитанцию в  папку,  вздохнул  и  наган  к  животу
привесил. Еще раз вздохнул и картуз надел.
     - Ну, - говорит, - шпана несчастная, поехали!
     Подтянул Петька портчонки, - поехал!
     Идут они прямо через базар,  через самую давку. Базар шумит, конечно...
Люди разные ходят,  покрикивают.  Смеются люди, ругаются, песни поют. Где-то
баян гудит.  Гуси какие-то стонут.  Шумно.  Только Петька шума не слышит.  У
Петьки план на уме.
     "Смыться, - думает Петька, - необходимо".
     Бежит   он   собачьей  рысью  через  базар,   распихивает  торговцев  и
неторговцев, шманает глазами по сторонам и все думает, все размышляет:
     "Необходимо смыться... Формально необходимо".
     Только  где  же  тут  смоешься,  когда  кучерявый  сзади  словно  хвост
прицепился.  Не  отстает кучерявый,  пыхтит самосильно и  Петьку из  виду не
выпускает.
     Вот и базар миновали. А Петька не смылся.
     Расстроился Петька. Голову свесил и мельче шагать стал.
     И вот кучерявый Петьку нагнал.
     Качается кучерявый, стонет.
     - Ой,  -  говорит, - замотал ты меня, шпана. Ну разве можно так бегать?
Ну не могу я так бегать, у меня почки слабые.
     Молчит Петька,  не отвечает.  Очень ему интересно,  какие у милиционера
почки!  Не до почек Петьке.  Взгрустнулось что-то.  Идет себе Петька, голову
свесил.
     А кучерявый отдышался кое-как, шаг подравнял и вдруг спрашивает:
     - А скажи по совести, шпана: хотел ты сигануть от меня на базаре?
     Вздрогнул Петька, голову поднял.
     - Что такое, - спрашивает, - сигануть? Я даже и слов таких не понимаю.
     - Брось ты... Оставь... Замечательно понимаешь. Хотел небось убежать?
     - Убежать?!
     Рассмеялся Петька.
     - Ошибаетесь,  -  говорит. - Бегать мне, - говорит, - смысла нет. Силом
заставите - и то не побегу...
     - Да  неужели?  -  удивился кучерявый.  -  Неужели,  -  говорит,  -  не
побежишь?
     Остановился вдруг,  огляделся,  бровь  почесал  и  вдруг  папкой  своей
махнул:
     - А ну беги!..
     Дернуло Петьку.  Прямо-таки дернуло.  Словно коленкой его кто-то  сзади
пихнул,  -  задрожал весь.  Бежать уж  собрался и  вдруг  поглядел:  смеется
кучерявый.
     "Ага,  -  думает,  -  на пушку ловишь?  Ну,  нет,  брат... Знаем мы эти
фольтики. Не поймаешь!"
     Усмехнулся и говорит серьезно:
     - Напрасно,  -  говорит,  -  кровь портите.  Все равно не побегу.  Хоть
убейте, не побегу. Желания не имею.
     - Да почему? - спрашивает милиционер.
     Смеяться перестал. Петьку разглядывает. А Петька как загорловит во весь
голос:
     - Да потому,  -  говорит, - что никакого полного права не имеете бегать
меня заставлять.  Отвязаться хотите? Нет, не отвяжетесь! Ведите меня куда по
закону следовает, а не то я жаловаться буду.
     Сказал и сам испугался.
     "Чего, - думает, - сказал?! Опупел, бродяга..."
     А кучерявый-то сдрейфил, видно... Смутился. Руками замахал.
     - Да что ты! - говорит. - Да разве я