му  ты  ее  отдельно поставила?  Она  ведь  не  виновата,  что
запачкалась.
     Мама говорит:
     - Да,  она,  конечно,  не виновата,  но все-таки придется ее в одиночку
стирать.  А  то у  нас все белье синее станет.  И  вообще я  думаю,  что эту
скатерть уже не отстираешь. Придется, наверно, выкрасить ее в синий цвет.
     Девочки говорят:
     - Ой, как красиво будет!
     - Нет,  - говорит мама, - я думаю, что это не очень красиво будет. Если
бы это было действительно красиво,  то,  наверно, люди каждый бы день кляксы
на скатерти ставили.
     Потом говорит:
     - Ну, хватит болтать, берите каждая по тряпке и идемте пол мыть.
     Девочки говорят:
     - По-настоящему?
     Мама говорит:
     - А  вы  что  думали?  По-игрушечному вы  уже  вымыли,  теперь  давайте
по-настоящему.
     И вот девочки стали по-настоящему пол мыть.
     Мама дала им каждой по уголку и говорит:
     - Смотрите,  как я мою, и вы тоже так мойте. Где вымыли, там по чистому
не ходите...  Луж на полу не оставляйте, а вытирайте досуха. А ну, раз-два -
начали!..
     Засучила мама рукава,  подоткнула подол и  пошла пахать мокрой тряпкой.
Да так ловко,  так быстро, что девочки за ней еле успевают. И конечно, у них
так хорошо не выходит,  как у мамы.  Но все-таки они стараются. Белочка даже
на коленки встала, чтобы удобнее было.
     Мама ей говорит:
     - Белочка,  ты бы еще на живот легла.  Если ты будешь так пачкаться, то
нам придется потом и тебя в корыте стирать.
     Потом говорит:
     - А ну,  сбегай,  пожалуйста,  на кухню,  посмотри,  не кипит ли вода в
бельевом баке.
     Белочка говорит:
     - А как же узнать, кипит она или не кипит?
     Мама говорит:
     - Если булькает - значит, кипит; если не булькает - значит, не вскипела
еще.
     Белочка на кухню сбегала, прибегает:
     - Мамочка, булькает, булькает!
     Мама говорит:
     - Не мамочка булькает, а вода, наверно, булькает?
     Тут мама из комнаты за чем-то вышла, Белочка Тамарочке и говорит:
     - Знаешь? А я апельсины видела!
     Тамарочка говорит:
     - Где?
     - В сетке, в которой мясо висит. Знаешь, сколько? Целых три.
     Тамарочка говорит:
     - Да. Будут нам теперь апельсины. Дожидайся.
     Тут мама приходит и говорит:
     - А  ну,  поломойки,  забирайте ведра и  тряпки -  идем на  кухню белье
стирать.
     Девочки говорят:
     - По-настоящему?
     Мама говорит:
     - Теперь вы все будете делать по-настоящему.
     И девочки,  вместе с мамой,  по-настоящему стирали белье. Потом они его
по-настоящему полоскали.  По-настоящему выжимали. И по-настоящему вешали его
на чердаке на веревках сушиться.
     А  когда  они  кончили работать и  вернулись домой,  мама  накормила их
обедом.  И никогда еще в жизни они с таким удовольствием не ели,  как в этот
день. И суп ели, и кашу, и черный хлеб, посыпанный солью.
     А когда они отобедали, мама принесла из кухни сетку и сказала:
     - Ну, а теперь вы, пожалуй, можете получить каждая по апельсину.
     Девочки говорят:
     - А кому третий?
     Мама говорит:
     - Ах вот как? Вы уже знаете, что и третий есть?
     Девочки говорят:
     - А третий, мамочка, знаешь кому? Третий - самый большой - тебе.
     - Нет,  доченьки,  -  сказала мама.  -  Спасибо. Мне хватит, пожалуй, и
самого маленького.  Ведь  все-таки вы  сегодня в  два  раза больше,  чем  я,
работали. Не правда ли? И пол два раза мыли. И скатерть два раза стирали...
     Белочка говорит:
     - Зато чернила только один раз пролили.
     Мама говорит:
     - Ну,  знаешь,  если бы  вы два раза чернила пролили,  -  я  бы вас так
наказала...
     Белочка говорит:
     - Да, а ведь ты же не наказала все-таки?
     Мама говорит:
     - Погодите, может быть, еще и накажу все-таки.
     Но девочки видят: нет, уж теперь не накажет, если раньше не наказала.
     Обняли они свою маму, крепко расцеловали ее, а потом подумали и выбрали
ей - хоть не самый большой, а все-таки самый лучший апельсин.
     И правильно сделали.

        1938-1947

        ПРИМЕЧАНИЯ

        РАССКАЗЫ О БЕЛОЧКЕ И ТАМАРОЧКЕ

     За  несколько  лет  до  войны  Пантелеев жил  на  даче  в  Разливе  под
Ленинградом.  Вместе с  ним  жила  его  маленькая племянница Ирина  (героиня
рассказа "Буква "ты"").  Л.Пантелеев сочинял для нее всякие забавные истории
о  двух  непослушных девочках.  Потом записал их.  В  1940  году вышла книга
"Белочка и  Тамарочка",  в  ней  было три рассказа -  "На море",  "Испанские
шапочки",  "В лесу". В 1947 году Пантелеев написал еще один рассказ "Большая
стирка", который вначале опубликовал в журнале "Мурзилка".
     Писатель хорошо знает жизнь детей.  Казалось бы,  какие конфликты могут
быть в  пяти-шестилетнем возрасте?  Между тем они бывают сплошь и  рядом,  и
причиной их является недостаточный жизненный опыт ребят: им кажется, что они
могут делать все, что делают взрослые, и с таким же успехом.
     Белочке  и  Тамарочке  -   героиням  Л.Пантелеева  -  тоже  свойственна
безграничная вера в свои возможности, потому и возникают у них недоразумения
с мамой.
     Нарушая ее запреты,  девочки попадают в  смешное положение ("На море"),
им  становится по-настоящему страшно ("В лесу").  Поплатились они и  за свою
неумелость  ("Большая  стирка").  Воспитывая своих  героинь  то  смехом,  то
страхом, то настоящим трудом, Пантелеев помогает им освоить нормы поведения.
     В  "Рассказах о  Белочке и  Тамарочке" настоящая стихия  детской жизни,
точно наблюденные характеры и всепроникающий юмор.  Причем события даны, как
говорил А.Н.Толстой, "в масштабе и манере восприятия читателей", когда можно
всерьез разгонять руками тучи или считать невероятным приключением встречу с
теленком в лесу.
     "Рассказы  о  Белочке  и  Тамарочке"  многократно издавались в  составе
сборников и отдельно.
     Белочка и  Тамарочка стали  героинями нескольких телевизионных фильмов.
Существует и диафильм "Большая стирка".

     С. 376. "Одинаковые синенькие испанские шапочки с красными кисточками".
- Такие головные уборы,  напоминающие пилотку,  носили бойцы республиканской
армии  во  время  фашистского  мятежа  в  Испании  (1936-1939).  Л.Пантелеев
рассказывает о  таком факте:  в  конце 1936 года в  Ленинградской филармонии
устраивали вечер-концерт в пользу испанских детей-сирот. Пантелеев предложил
продавать на  вечере пилотки с  кисточками.  Он достал фотографию,  где были
сняты  бойцы-республиканцы,  и  несколько вечеров  жены  писателей шили  эти
шапочки.   Советские  дети   вскоре  стали  носить  такие  пилотки  в   знак
солидарности с патриотами Испании.

                                                      Г.Антонова, Е.Путилова



        Алексей Иванович Пантелеев. Зеленые береты

                          Цикл "Шкидские рассказы"


     ---------------------------------------------------------------------
     Леонид Пантелеев
     Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2.
     Л.: Дет. лит., 1984.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 23 февраля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Я никогда не был пионером,  хотя по возрасту вполне мог не один год,  а
даже несколько лет носить красный галстук. И мало того, что я сам не состоял
в пионерской организации,  какое-то время я считал всех юных пионеров своими
смертельными врагами.
     Вот как это получилось.
     В  то  лето Шкида почему-то не поехала на дачу.  Все лето мы томились в
городе.
     Помню знойный июньский день, послеобеденный час, когда все окна во всех
классах и  спальнях настежь распахнуты и все-таки в помещениях нечем дышать.
Озверелые от  жары  шкидцы,  те,  что  за  "хорошее" поведение оставлены без
отпусков и прогулок, слоняются из комнаты в комнату, пытаются читать, лениво
перекидываются в  карты и на чем свет стоит ругают халдеев,  по чьей милости
они сидят в этот душный солнечный день взаперти.
     Эх, хоть бы дождь пошел, хоть бы гром загремел, что ли!..
     И вдруг - что такое? Кажется, и в самом деле гром? Нет, это не гром! Но
за окнами что-то рокочет,  погромыхивает,  приближается... Постойте, братцы,
да это же барабан!.. Барабанная дробь! Откуда? Что? Почему?
     И тут мы слышим в соседней комнате, в столовой, чей-то ликующий голос:
     - Ребята! Ребята! Зекайте! Бойскауты идут!
     Мы кинулись к окнам. Облепили подоконники.
     По Петергофскому проспекту -  от Обводного канала к Фонтанке - не очень
четким  строевым  шагом  двигались  под  барабанную дробь  человек  тридцать
мальчиков и девочек,  в белых рубашках,  в синих коротких штанах и юбках и с
красными галстуками на  шее.  Под  мышками они  держали (как держат охотники
ружья -  дулом вниз) "посохи" -  длинные круглые палки, с какими еще недавно
по петроградским улицам разгуливали бойскауты.  Только начальник этих ребят,
длинноногий парень с  бритой наголо головой,  был без посоха,  да  маленький
барабанщик, шагавший впереди всех, да знаменосец, выступавший за ним следом.
На красном бархатном полотнище знамени мы разглядели слова:

                        ...ЗАВОДА "КРАСНАЯ БАВАРИЯ"

     Конечно,  любоваться этим  зрелищем молча  шкидцы не  могли.  Не  успел
барабан  приблизиться  к   нашим  окнам,   как  кто-то  из  старшеклассников
оглушительно свистнул. Из соседнего окна закричали:
     - Дю!..
     - Дю! Дю! - подхватили на всех шести подоконниках.
     Белые рубахи продолжали свой  мерный шаг,  только маленький барабанщик,
оглушенный разбойничьим свистом,  вздрогнул, споткнулся и испуганно взглянул
на наши окна.
     - Эй,  ты!  Отставной козы барабанщик!  -  загоготали шкидцы.  - Гляди,
бубен свой потеряешь!
     - Эй вы, голоногие!
     - Гогочки!
     - Голоштанники!
     - Бойскауты недорезанные!..
     Но тут за спиной у себя мы услыхали гневный окрик:
     - Это что за безобразие?! Сию же минуту вон с подоконников!
     В дверях класса,  грозно поблескивая стеклами пенсне,  стоял Викниксор.
Однако на  этот раз ни  этот блеск,  ни  сердитый голос нашего президента не
произвели на нас сильного впечатления.
     - Виктор  Николаевич!  -  позвал  Янкель.  -  Идите  сюда,  посмотрите!
Бойскауты идут!
     Недоверчиво усмехнувшись,  Викниксор подошел,  ребята посторонились,  и
он, наклонившись, выглянул на улицу.
     - Полно вам,  какие это бойскауты!  -  сказал он.  - Это не скауты, это
юные пионеры.
     Для многих из нас это было совсем новое, неслыханное слово.
     Барабан стучал  все  тише  и  глуше,  отряд  голоногих приближался уже,
вероятно,   к  Калинкину  мосту,  а  мы  обступили  Викниксора  и  наперебой
расспрашивали его: что это за новость такая - юные пионеры?
     - Юные  пионеры  -   это  недавно  созданная  детская  коммунистическая
организация,   -  говорил  Викниксор.  -  Пионер  -  это  значит:  следопыт,
первооткрыватель,  разведчик... Если вы не забыли Фенимора Купера, объяснять
вам не надо...
     Нет,  мы,  конечно,  не забыли Фенимора Купера. Но Купер тут был ни при
чем. И бойскауты тоже. Мы поняли, что эти ребята, над которыми мы только что
так дико смеялись и вслед которым так неистово улюлюкали,  - наши, советские
ребята.  Стало ли  нам стыдно,  не  скажу,  но  помню только,  что нам самим
страшно захотелось повязаться галстуками и  с  палками в  руках  пройтись по
улицам.
     И  вот  за  ужином,  когда,  набив  животы пшенной кашей,  мы  допивали
жиденькое,  без  молока и  без сахара какао,  встал Колька Цыган и  попросил
слова.
     - Виктор  Николаевич,  -  сказал  он,  -  а  нельзя ли  и  у  нас  тоже
организовать отряд юных пионеров?
     Викниксор нахмурился и зашагал по столовой.
     - Нет, ребята, - сказал он после паузы, - у нас нельзя.
     - Почему?
     - А  потому,  что школа у  нас,  как вы знаете,  тюремного или,  точнее
сказать, полутюремного типа...
     - Ага!.. Понятно! Рылом не вышли! - крикнул кто-то за столом четвертого
отделения.
     Викниксор повернулся и поискал глазами виновного.
     - Еонин, выйди из столовой, - сказал он.
     - За что? - взъерепенился Япончик.
     - Выйди из столовой, - повторил Викниксор.
     - За что, я спрашиваю!
     - За грубость.
     - За какую грубость?! Я же, Виктор Николаевич, не про вас сказал "рылом
не вышли". Это не вы, это мы рылом не вышли.
     - Еонин,  имеешь замечание в "Летописи",  -  так же невозмутимо объявил
завшколой и,  обращаясь к воспитанникам, продолжал: - Нет, ребята, как я уже
объяснил вам,  мы,  к  сожалению,  не имеем права основать у себя в школе ни
комсомольскую организацию, ни пионерскую...
     На эту тему,  как,  впрочем, и на всякую другую, Викниксор мог говорить
часами.  Он  долго  растолковывал нам,  почему  мы,  бывшие правонарушители,
беспризорники, хулиганы, поджигатели и бродяги, не имеем права состоять даже
в  детской политической организации.  Но мы не слушали Викниксора.  Нам было
неинтересно.
     "Ладно, - думали мы. - Чего там. Нельзя так нельзя - не привыкать. Мало
ли  чего  не  разрешено  делать  нам,  трудновоспитуемым  шкетам.  Жили  без
галстуков, проживем без них и дальше..."
     Все мы быстро успокоились,  и  только Японец,  которому и  в самом деле
влепили  замечание в  "Летопись",  еще  больше  озлился и  на  халдеев и  на
пионеров.  Стоило ему  теперь увидеть из  окна  или  на  прогулке парнишку с
красным галстуком,  как Японец терял остатки самообладания и  накидывался на
юного пионера со всем пылом,  на какой только был способен.  Врать не буду -
часто и  мы  не  отставали от нашего товарища.  Может быть,  тут играла роль
зависть,  то,  что мы "рылом не вышли",  а  может быть,  просто мы были в то
время  сорванцами,  которые только и  ждут  случая,  чтобы затеять драку или
перебранку.
     Однажды  в  воскресенье  мы  отправились  всей  школой  на  прогулку  в
Екатерингоф.  Не  знаю,  что  там сейчас,  а  в  наше время это был довольно
большой и довольно паршивый, грязный и запущенный парк. Через парк протекала
речонка Екатерингофка,  а  подальше было что-то вроде увеселительного сада с
маленьким ресторанчиком и  с  дощатой  эстрадой,  где  по  вечерам выступали
борцы,  куплетисты,  фокусники и жонглеры. Днем эстрада не работала, сад был
открыт для всех желающих,  и мы, помню, всегда устремлялись в первую очередь
именно туда,  потому что в саду, на его посыпанных желтым песочком дорожках,
в любое время дня и ночи можно было разжиться приличным окурком.
     Но  на  этот раз  нас ожидало в  саду нечто куда более интересное,  чем
недокуренные нэпманские "Сафо"  и  "Зефир Э  6".  Неподалеку от  входа,  под
открытым небом, за столиком буфета сидел и пил пиво могучего сложения усатый
человек в просторном чесучовом костюме.  Увидев этого богатыря,  мы замерли.
Кому из нас не приходилось видеть его -  если не в кино,  не в цирке и не на
эстраде,  то хотя бы на афишах и фотографиях!  Да,  сомнений не было:  перед
нами  сидел "русский богатырь" Иван  Поддубный,  чемпион России по  борьбе и
поднятию тяжестей.
     Окружив столик, мы застыли в благоговейном молчании. А он не смотрел на
нас -  привык, вероятно, к тому, что на него постоянно глазеют, - отхлебывал
из кружки пиво и лениво заедал его моченым горохом.
     Помню,  мы  обратили внимание,  что  железный стул,  на  котором  сидел
Поддубный, дюйма на четыре ушел в песок и продолжает туда погружаться.
     - Весь уйдет, - прошептал одноглазый Мамочка.
     - Не... весь не уйдет, - так же шепотом ответил Купец.
     Завязывалось интересное пари. Но состояться ему было не суждено. Именно
в эту минуту мы услыхали у себя за спиной душераздирающий вопль,  оглянулись
и  увидели первоклассника Якушку,  который со  всех  ног  мчался от  садовой
калитки  по  направлению к  нам.  Он  бежал,  нелепо  размахивая  руками,  и
тоненьким голосом кричал:
     - Ребята! Ребята! Скорей! Бегите! Пионеры Япончика бьют!..
     Мы  ахнули,  переглянулись и,  забыв Ивана Поддубного,  с  диким боевым
кличем кинулись туда, куда указывал нам путь маленький Яковлев.
     Он привел нас на берег Екатерингофки. И мы увидели такое, что заставило
нас заскрипеть зубами.
     Тщедушный Япончик катался по  траве  в  обнимку с  таким  же  тщедушным
пареньком в  пионерской форме,  а несколько других пионеров кидались к нему,
пытаясь оттащить его  или ударить.  Нам некогда было рассматривать,  что там
происходит, кто прав и кто виноват.
     Раздался трубный голос Купца:
     - Сволочи! Наших бить?!
     И, зарычав, мы ринулись на выручку Японца.
     Позже мы узнали,  как было дело.  Придя вместе со всеми в  Екатерингоф,
Японец в сад не пошел, а свернул в сторону и направился в свои любимые места
- на берег речушки, где под сенью серебристой разлапистой ивы, среди пыльных
лопухов и облетелых одуванчиков,  так славно всегда мечталось и думалось. За
поясом у  Японца были припрятаны книга и тетрадка,  он рассчитывал посидеть,
почитать, посочинять стихи... И вдруг он приходит и видит, что на его месте,
у  той  самой  плакучей ивы,  где  он  столько раз  сидел  и  мечтал,  стоит
вытянувшись  как  солдат  и  приставив  к  ноге  посох  какой-то  карапет  с
пионерским галстуком.
     Япошка остановился и вперил в пионера гневный гипнотический взгляд. Это
не подействовало, тот продолжал стоять как истукан.
     Тогда Японец спросил, что ему здесь надо.
     Пионер не только не ответил, но и бровью не повел. Потом-то выяснилось,
что  у  них  тут  происходила какая-то  военная игра и  этот парень стоял на
часах, а часовому, как известно, разговаривать с посторонними не полагается.
Но Японец знать этого не мог.  В первую минуту он опешил, потом рассвирепел,
а потом,  увидев,  что перед ним стоит не человек,  а статуя, осмелел и стал
задевать пионера. После он клялся нам, будто не трогал этого парня, а только
"словесно пикировал" его.  Но  мыто  хорошо знали остроту Япошкиного языка и
понимали, каково было пионеру от этой пикировки.
     Одним   словом,   дело   кончилось  тем,   что   пионер  слушал-слушал,
терпел-терпел и  наконец не вытерпел,  оглянулся и  без лишних слов хрястнул
Японца своим посохом по шее.
     Японец не  отличался ни  силой,  ни  храбростью,  драться не умел и  не
любил,  но  тут  то  ли  пионерский посох оказался чересчур крепким,  то  ли
противник выглядел не таким уж страшным,  только Японец не стал раздумывать,
кинулся на  маленького часового,  сбил  его  с  ног  и  стал дубасить своими
жиденькими кулачками.  Пионер по  мере сил отвечал на  удары.  До  последней
минуты этот мужественный человек помнил,  по-видимому,  что  он  часовой,  и
дрался молча.  Но  когда Японец подобрался к  его  шее  и  стал  душить его,
часовой не выдержал, поднял голову и стал звать на помощь. Примчались другие
пионеры,  кинулись их разнимать. На шум прибежал гулявший поблизости Якушка.
Через минуту появились мы.
     Не  знаю,  чем  бы  все  кончилось  и  какие  размеры  приняло  бы  это
екатерингофское  побоище,   если  бы  на  горизонте  не  возник  длинноногий
пионерский вожак.  Мы  услыхали  трель  его  футбольного свистка  и  тут  же
увидели, как он мчится к реке на своих длинных, как у страуса, ногах.
     - Ша!  Ша!  -  кричал он, размахивая длинными руками. - Ребята, ша! Что
тут происходит? Ша, я говорю!!
     Пионеры оторвались от нападающих шкидцев, сбились в кучу.
     - Костя,  Костя,  мы не виноваты,  -  загорланили они наперебой.  - Это
приютские на нас напали...
     - Что-о-о? - закричал он и повернулся - не к нам, а к своим пионерам. -
Какие еще "приютские"?  Что за выражение -  "приютские"?  Вы что,  где - при
капитализме живете?..  А ну,  ребята,  отсекните,  -  повернулся он к нам. -
Живо!.. Кому я сказал? Чтобы ноги вашей здесь не было...
     Мы  поняли его и  почему-то  беспрекословно послушались:  повернулись и
зашагали прочь.
     И тут мы увидели нашу воспитательницу Эланлюм. Из-за кустов выглядывало
ее красное,  распаренное и  разгневанное ли