же ты тогда знаешь?
     Она говорит:
     - Я есть хочу.
     - Ах вот как! Это ты знаешь?
     Ну,  что ж с ней поделаешь.  Посадил я ее на диван, "посиди", говорю, а
сам пошел на кухню,  поискать,  нет ли чего-нибудь съедобного. Думаю: только
вот вопрос, чем ее кормить, этакое чудовище? Налил ей на блюдечко кипяченого
молока, хлеба нарезал маленькими кусочками, котлету холодную раскрошил.
     Прихожу в комнату, смотрю - где же Фенька? Вижу - на диване никого нет.
Удивился я, стал кричать:
     - Феня! Феня!
     Никто не отвечает.
     Я опять:
     - Феня! А Феня?
     И вдруг слышу откуда-то:
     - Я тут!
     Нагнулся - она под диваном сидит.
     Рассердился я.
     - Это,  -  говорю,  -  что за фокусы такие?! Ты почему это на диване не
сидишь?
     - А я, - говорит, - не умею.
     - Что-о?  Под диваном умеешь, а на диване не умеешь? Ах ты такая-сякая!
Ты, может быть, и за столом за обеденным не умеешь сидеть?
     - Нет, - говорит, - это умею.
     - Ну, так садись, - говорю.
     Посадил ее за стол. Стул ей поставил. На стул книг целую гору навалил -
чтобы повыше было. Вместо передника носовой платок повязал.
     - Ешь, - говорю.
     Только вижу - не ест. Вижу - сидит, ковыряется, носом сопит.
     - Что? - говорю. - В чем дело?
     Молчит, не отвечает.
     Я говорю:
     - Ты же есть просила. Вот - ешь, пожалуйста.
     А она покраснела вся и вдруг говорит:
     - Нет ли у вас чего-нибудь повкуснее?
     - Как повкуснее?  Ах ты,  -  я говорю,  -  неблагодарная!  Тебе, что ж,
конфет надо, что ли?
     - Ах нет, - говорит, - что вы, что вы... Это тоже невкусно.
     - Так чего же тебе? Мороженого?
     - Нет, и мороженое невкусное.
     - И  мороженое невкусное?  Вот  тебе и  на!  Так  чего же  тебе,  скажи
пожалуйста, хочется?
     Она помолчала, носиком посопела и говорит:
     - Нет ли у вас немножко гвоздиков?
     - Каких гвоздиков?
     - Ну, - говорит, - обыкновенных гвоздиков. Железненьких.
     У меня даже руки от страха затряслись.
     Я говорю:
     - Так ты что же это, значит, гвозди ешь?
     - Да, - говорит, - я гвоздики очень люблю.
     - Ну, а еще что ты любишь?
     - А еще, - говорит, - я люблю керосин, мыло, бумагу, песок... только не
сахарный. Вату люблю, зубной порошок, гуталин, спички...
     Я думаю:
     "Батюшки!  Неужели это  она  правду говорит?  Неужели она действительно
гвоздями питается?"
     "Ладно, - думаю. - Давай проверим".
     Вытащил из стены большой ржавый гвоздь, почистил его немножко.
     - На, - говорю, - ешь, пожалуйста!
     Я   думал,   она  не  будет  есть.   Думал,   она  просто  фокусничает,
притворяется. Но не успел я оглянуться, она - раз-раз, хруп-хруп весь гвоздь
сжевала. Облизнулась и говорит:
     - Еще!..
     Я говорю:
     - Нет,  голубушка,  извиняюсь, у меня больше гвоздей для тебя нет. Вот,
если хочешь, - бумаги, пожалуйста, могу дать.
     - Давай, - говорит.
     Дал ей бумагу -  она и бумагу съела.  Спичек дал целый коробок -  она и
спички в  два  счета скушала.  Керосину на  блюдечко налил -  она и  керосин
вылакала.
     Я только смотрю и головой качаю.  "Вот так девочка,  -  думаю.  - Такая
девочка,  пожалуй,  и тебя самого съест в два счета.  Нет,  -  думаю, - надо
гнать ее  в  шею,  обязательно гнать.  Куда мне  такое страшилище,  людоедку
такую!!"
     А она керосин выпила,  блюдечко вылизала,  сидит,  зевает, носом клюет:
спать, значит, хочется.
     И тут мне ее, вы знаете, что-то жалко стало. Сидит она, как воробушек -
съежилась,  нахохлилась,  -  куда ж ее, думаю, такую маленькую на ночь глядя
гнать.  Ее ведь,  такую пичужку,  и  в  самом деле собаки могут загрызть.  Я
думаю:  "Ладно,  так уж и  быть,  -  завтра выгоню.  Пускай выспится у меня,
отдохнет, а завтра утречком - до свиданьица, иди откуда пришла!.."
     Подумал я так и стал ей готовить постель.  Положил на стул подушку,  на
подушку -  еще подушечку, маленькую, из-под булавок у меня такая была. Потом
уложил Феньку, укрыл ее вместо одеяла салфеткой.
     - Спи, - говорю. - Спокойной ночи!
     Она сразу и захрапела.
     А я посидел немножко, почитал и тоже спать лег.
     Утром,  как  только проснулся,  пошел посмотреть,  как  там  моя Фенька
поживает.  Прихожу,  смотрю - на стуле ничего нет. Ни Феньки нет, ни подушки
нет,  ни салфетки...  Вижу - лежит моя Фенечка под стулом, подушка у нее под
ногами, голова на полу, а салфетки - так той и вовсе не видно.
     Я разбудил ее, говорю:
     - Где салфетка?
     Она говорит:
     - Какая салфетка?
     Я говорю:
     - Такая салфетка. Которую я тебе давеча вместо одеяла устроил.
     Она говорит:
     - Не знаю.
     - Как это не знаешь?
     - Честное слово, не знаю.
     Стали искать. Я ищу, а Фенька мне помогает. Ищем, ищем - нету салфетки.
     Вдруг Фенька мне говорит:
     - Слушайте, не ищите, ладно. Я вспомнила.
     - Что, - я говорю, - ты вспомнила?
     - Я вспомнила, где салфетка.
     - Ну, где?
     - Я ее нечаянно скушала.
     Ох, рассердился я, закричал, ногами затопал.
     - Обжора ты этакая,  -  говорю, - утроба ты ненасытная! Ведь этак же ты
мне весь дом сожрешь.
     Она говорит:
     - Я не нарочно.
     - Как это не нарочно? Нечаянно салфетку съела? Да?
     Она говорит:
     - Я ночью проснулась, мне есть захотелось, а вы мне ничего не оставили.
Вот сами и виноваты.
     Ну,  я с ней,  конечно, спорить не стал, плюнул и ушел на кухню завтрак
готовить.  Себе сделал яичницу, кофе сварил, бутербродов намазал. А Феньке -
нарезал  газетной  бумаги,   накрошил  туалетного  мыла  и  сверху  все  это
керосинчиком полил.  Приношу этот винегрет в  комнату,  смотрю -  моя Фенька
полотенцем  лицо  вытирает.   Я  испугался,  мне  показалось,  что  она  ест
полотенце. Потом вижу - нет, лицо вытирает.
     Я у нее спрашиваю:
     - Ты где воду брала?
     Она говорит:
     - Какую воду?
     Я говорю:
     - Такую воду. Одним словом, - где ты мылась?
     Она говорит:
     - Я еще не мылась.
     - Как не мылась? Так чего ж ты тогда вытираешься?
     - А я, - говорит, - всегда так. Я сначала вытрусь, а потом вымоюсь.
     Я только рукой махнул.
     - Ну, - говорю, - ладно, садись, ешь скорей и - до свиданьица!..
     Она говорит:
     - Как это "до свиданьица"?
     - Да так,  -  говорю.  -  Очень просто.  До свиданьица. Надоела ты мне,
голубушка. Уходи поскорее, откуда пришла.
     И вдруг вижу -  моя Феня как задрожит, как затрясется. Кинулась ко мне,
за ногу меня схватила,  обнимает,  целует, а у самой из глазенок слезы так и
текут.
     - Не гоните меня,  - говорит, - пожалуйста! Я хорошая буду. Пожалуйста!
Прошу вас!  Если  вы  меня  кормить будете,  я  никогда ничего -  ни  одного
гвоздика, ни одной пуговки без спросу не съем.
     Ну, одним словом, мне ее опять жалко стало.
     Детей у меня тогда не было.  Жил я один.  Вот я и подумал:  "Что ж,  не
объест ведь меня эта пигалица.  Пускай, - думаю, - погостит у меня немножко.
А там видно будет".
     - Ладно,  -  говорю,  -  так уж и быть. В последний раз тебя прощаю. Но
только смотри у меня...
     Она сразу повеселела, запрыгала, замурлыкала.
     Потом я  ушел на работу.  А  перед тем как уйти на работу,  я сходил на
рынок  и  купил полкило маленьких сапожных гвоздей.  Штук  десять я  оставил
Феньке, а остальные положил в ящик и ящик закрыл на ключ.
     На работе я  все время о Феньке думал.  Беспокоился.  Как она там?  Что
делает? Не натворила ли чего-нибудь?
     Прихожу  домой  -  Фенька  сидит  на  окне,  мух  ловит.  Увидела меня,
обрадовалась, в ладошки захлопала.
     - Ой, - говорит, - наконец-то! Как я рада!
     - А что? - говорю. - Скучно было?
     - Ой, как скучно! Прямо не могу, до чего скучно!
     Взял ее на руки. Говорю:
     - Есть, наверно, хочешь?
     - Нет,  -  говорит.  -  Ни капельки.  У меня еще три гвоздя от завтрака
осталось.
     "Ну,  -  думаю,  -  если три гвоздя осталось,  значит, все в порядочке,
значит, она ничего лишнего не съела".
     Я  похвалил ее  за  хорошее поведение,  немножко с  ней поиграл,  потом
занялся своими делами.
     Мне нужно было написать несколько писем.  Я  сажусь за письменный стол,
открываю чернильницу,  гляжу -  чернильница у меня пустая. Что такое? Ведь я
только третьего дня чернила туда наливал.
     - А ну, - говорю, - Фенька! Иди сюда!
     Она прибегает.
     - Да? - говорит.
     Я говорю:
     - Ты не знаешь, куда у меня чернила девались?
     - А что?
     - Да ничего. Знаешь или не знаешь?
     Она говорит:
     - Если вы ругаться не будете, тогда скажу.
     - Ну?
     - Не будете ругаться?
     - Ну, не буду.
     - Я их выпила.
     - Как выпила?!! Ты же мне, - я говорю, - обещала...
     Она говорит:
     - Я  обещала вам не  есть ничего.  А  не пить я  не обещала.  И  вы,  -
говорит,  -  опять сами виноваты. Зачем вы мне таких соленых гвоздей купили?
От них пить хочется.
     Ну вот - поговорите вы с ней! Опять я виноват.
     Я  думаю:  что же  мне делать?  Ругаться?  Да нет,  руганью тут делу не
поможешь.  Думаю:  надо ей какую-нибудь работу,  какое-нибудь занятие найти.
Это она от безделья глупостями занимается.  А  когда я ее работать заставлю,
ей некогда будет дурака-то валять.
     И вот на другой день утром я ей даю метелку и говорю:
     - Вот,  Феня,  я  ухожу на  работу,  а  ты пока делом займись:  прибери
комнату, пол подмети, пыль вытри. Сумеешь?
     Она даже засмеялась.
     - Эва, - говорит, - невидаль. Что ж тут не суметь? Конечно, сумею.
     Вечером я прихожу,  смотрю:  в комнате -  пыль,  грязь, на полу бумажки
валяются.
     - Эй, Фенька! - кричу.
     Она из-под кровати вылезает.
     - Да! - говорит. - В чем дело?
     - Ты почему это пол не подмела?
     - Как это почему?
     - Вот именно: почему?
     - А чем, - говорит, - его подметать?
     - Метелкой.
     Она говорит:
     - Нету метелки.
     - Как это нету?
     - Очень просто: нету.
     - Куда же она девалась?
     Молчит. Носом сопит. Значит, дело неладно.
     Я говорю:
     - Съела?
     - Да, - говорит. - Съела.
     Я так на стул и упал. Я даже рассердиться позабыл.
     Я говорю:
     - Чудовище! Да как же это ты умудрилась метелку слопать?
     Она говорит:
     - Я,  честное слово,  даже сама не  знаю.  Как-то незаметно,  по одному
прутику...
     - Ну,  что же,  -  я говорю,  - мне теперь делать? Железную метелку для
тебя, что ли, заказывать?
     - Нет, - говорит.
     - Что "нет"?
     - Нет, - говорит, - я и железную съем.
     Тогда я подумал немного и говорю:
     - Ладно.  Я знаю, что я с тобой сделаю. С завтрашнего дня я буду тебя в
чемодан прятать. Ты чемодан-то, надеюсь, не съешь?
     - Нет, - говорит, - не съем. Он пыльный. Вымойте его - тогда съем.
     - Ну нет,  -  говорю.  -  Спасибо.  Не надо. Уж лучше пускай он пыльный
стоит.
     И  на  другой день я  посадил Феньку в  маленький кожаный чемодан.  Она
ничего -  не  плакала,  не  пищала.  Только попросила,  чтобы  я  просверлил
несколько дырочек для воздуха.
     Я взял ножницы и сделал три дырки.  И с тех пор Фенька так там и живет,
у меня в чемодане.
     Конечно,  выросла немножко за это время: была с большой палец, теперь -
с указательный.  Но живется ей неплохо.  Даже уютно. Теперь я и окошечко там
сделал,  в ее домике.  Спит она на маленьком диванчике. Обедает за маленьким
столиком. И даже маленький-маленький - вот такой - телевизорчик там стоит.
     Так что вы ее не жалейте, Феньку. А лучше приходите ко мне как-нибудь в
гости, и я вас непременно с ней познакомлю.

        1938-1967



        Алексей Иванович Пантелеев. Последние халдеи

                          Цикл "Шкидские рассказы"


     ---------------------------------------------------------------------
     Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2.
     Л.: Дет. лит., 1984.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 23 февраля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


        ЧТО ТАКОЕ "ХАЛДЕЙ"?

     Эти очерки о  "халдеях" написаны вскоре после выхода в свет "Республики
Шкид".  В то время автор мог и не объяснять читателю, что такое "халдей" и с
чем  его кушают.  Человек,  который учился в  советской школе в  первые годы
революции,   хорошо  запомнил  эту  жалкую,  иногда  комичную,  а  иногда  и
отвратительную      фигуру      учителя-шарлатана,       учителя-проходимца,
учителя-неудачника и горемыки...  Именно этот тип получил у нас в Шкиде (да,
кажется, и не только у нас) стародавнее бурсацкое прозвище халдей.
     А нынешнее поколение читателей знает,  вероятно, куда больше о мамонтах
или о бронтозаврах, чем о халдеях.
     В современной советской школе халдеев нет. Есть неважные педагоги, есть
очень плохие,  но настоящего,  чистокровного халдея я  не встречал уже очень
давно.
     Подлинные халдеи сошли со сцены истории лет сорок назад, и, пожалуй, их
последняя,  их лебединая песня прозвучала как раз в  республике Шкид,  в той
самой школе для  беспризорных,  которая дала мне путевку в  жизнь и  воспеть
которую мне уже некоторым образом привелось.
     Халдеи -  совсем особая порода учителей. За несколько лет существования
Шкидской республики их перебывало у нас свыше шестидесяти человек.  Тут были
и  церковные певчие,  и  гувернантки,  и зубные врачи,  и бывшие офицеры,  и
бывшие учителя гимназии,  и  министерские чиновники...  Не  было  среди  них
только педагогов.
     Это  люди,  которых работать в  детский дом гнали голод и  безработица.
Особенно яркие монстры запомнились мне.  О  них я  и рассказал в этих беглых
заметках.  Пусть поживут они  на  страницах этой книги,  как  живет в  музее
чучело мамонта или скелет ихтиозавра.


        БАНЩИЦА

     Ребята  нашего  класса  славились многими качествами.  Были  среди  нас
великие бузотеры,  были певцы,  балалаечники и плясуны. Многие хорошо и даже
замечательно играли в шахматы,  многие увлекались математикой и техникой, но
больше всего в нашем четвертом отделении было поэтов.
     Уж  не  знаю почему и  отчего,  но  "писателем" становился каждый,  кто
попадал в  наш класс.  Одни писали стихи,  другие -  рассказы,  а  некоторые
сочиняли романы побольше, чем "Война и мир" или "Три мушкетера".
     Писали все: и те, кто увлекался математикой, и те, кто играл в шахматы,
и  плясуны,  и  балалаечники,  и самые тихонькие гогочки,  и самые отчаянные
бузовики и головорезы.
     Мы много читали, любили хорошую книгу и русский язык.
     Но вот с преподавателями русского языка нам не везло.
     Целую  зиму,  весну  и  лето  "родного  языка"  совершенно  не  было  в
расписании наших уроков.  Викниксор, наш заведующий, ежедневно почти ездил в
отдел народного образования, высматривал там разных людей и людишек и все не
мог  отыскать подходящего.  Печальный,  он  возвращался домой,  в  школу,  и
сообщал нам, что "сегодня еще нет, но завтра, быть может, и будет". Обещали,
дескать, прислать хорошего преподавателя.
     Это "завтра" наступило лишь осенью, в августе месяце.
     Однажды  открылась классная дверь  и  вошла  огромного роста  женщина в
старомодном шелковом платье с маленькими эмалевыми часиками на груди. Лицо у
нее было широкое,  красное, нос толстый, а прическа какая-то необыкновенная,
вроде башни.
     - Здравствуйте, дети! - сказала она басом.
     - Здравствуйте, - ответили мы хором и чуть не расхохотались, потому что
в Шкиде никто никогда не называл нас "дети".
     - Я буду преподавать у вас русский язык, - сказала она.
     - Замечательно, - ответили мы.
     - Сядьте, - сказала женщина.
     Мы сели. Халдейка походила по классу и раскрыла какую-то книгу.
     - Читайте по очереди.
     Она положила раскрытую книгу на парту перед Воробьем и сказала:
     - Читай ты.
     Воробей выразительно прочел:
     - "Стрекоза и Муравей", басня Крылова.
     - Фу  ты!  -  воскликнул  Японец.  Мы  тоже  зафыркали  и  недоумевающе
переглянулись.  Мы  ожидали,  что  нам  покажут что-нибудь более интересное.
"Стрекозу и Муравья" мы зубрили наизусть еще три-четыре года назад.
     Воробей стал читать:

                Попрыгунья-стрекоза
                Лето красное пропела,
                Оглянуться не успела,
                Как зима катит в глаза.

     - Дальше, - сказала преподавательница и передвинула книгу.
     Теперь запищал Мамочка:

                Помертвело чисто поле,
                Нет уж дней тех светлых боле,
                Как под каждым ей листком
                Был готов и стол и дом.

     - Дальше, - сказала халдейка.
     Хрестоматия переходила с  парты на  парту.  Мы  читали один  за  другим
нравоучительную историю стрекозы, которая прыгала, прыгала и допрыгалась.
     Мы читали покорно и выразительно;  лишь Японец,  когда очередь дошла до
него, заартачился.
     - Да что это?!  -  воскликнул он.  -  Что мы -  маленькие, приготовишки
какие-нибудь?
     - А что? - покраснела халдейка. - Вы это знаете?
     Она посопела своим толстым носом и перелистнула страницу.
     - Читайте.

                Растворил я окно, стало грустно невмочь,
                Опустился пред ним на колени...

     - Читать мы умеем,  -  сказал Японец.  -  И даже писать умеем.  Вы нас,
пожалуйста, с литературой познакомьте.
     - "Растворил я окно" - тоже литература, - сказала халдейка.
     - Плохая, - сказал Японец.
     - Ты меня не учи,  я не маленькая,  -  сказала великанша,  вспыхнув как
девочка.
     - Вы  нам о  новейших течениях в  литературе расскажите!  -  воскликнул
Японец. - Вот что!
     - Не смей выражаться! - закричала халдейка.
     - Как "выражаться"? - испугался Японец.
     - Ты выразился, - ответила халдейка.
     - Ребята! - воскликнул Японец. - Я выразился?
     - Определенно нет!
     - Нет! - закричали мы.
     - Не выразился!..
     - Выразился, выразился! - в гневе закричала страшная женщина. - Что это
такое значит "течения"? Объясни, пожалуйста.
     - Фу ты! - сказал Японец.
     - Читайте, - сказала халдейка.
     Купец забасил:

                И в лицо мне дохнула весенняя ночь
                Благовонным дыханьем сирени.

     - Фу  ты,  -  повторил Японец.  -  Ну  расскажите нам  про Маяковского,
Федина, Блока...
     - Не говори гадостей! - закричала мегера.
     - Гадостей?!
     - Да,  да,  гадостей.  Что  значит "блок"?  Я  не  обязана знать вашего
дурацкого воровского языка.
     Японец встал, медленно подошел к двери и, отворив ее, прокричал:
     - Вон!
     Халдейка выпучила глаза. Мы нежно, любовно смотрели на Японца. Это было
так на него похоже. Он весь горел в своем антихалдейском гневе.
     - Вон!  -  закричал Японец. - Вам место в бане, а не в советской школе.
Вы - банщица, а не педагог.
     Великанша  встала  и  величественно  пошла  к  дверям.   В  дверях  она
обернулась и почти без злобы, надменно проговорила:
     - Увидим, кто из нас банщица.
     Не увидели. Исчезла. Растворилась, как дым от фугасной бомбы.


        ГОСПОДИН АКАДЕМИК

     И опять мы остались без русского языка. И снова мы одолевали Викниксора
мольбами найти нам преподавателя.
     Викниксор ворчал.
     - Найдешь вам,  -  говорил он.  -  Ведь  вы  лучшего преподавателя,  вы
академика, мирового ученого в могилу вгоните.
     - Не вгоним, - обещали мы. - Честное слово, не вгоним.
     Мы  обещали,  что  будем  сидеть на  уроках русского языка,  как  самые
благонравные институтки,  мы  обещали никогда не  бузить,  не ругаться и  не
смеяться  над  новым  преподавателем,  даже  если  он  окажется каким-нибудь
необыкновенно смешным,  даже если у  него будет два  носа,  или  хвост,  или
овечьи рога.
     Ради русского языка и  русской литературы мы  готовы были идти на любые
жертвы.
     Викниксор поворчал,  поворчал,  но смилостивился,  поискал и  нашел нам
преподавателя.
     Это был очень хороший,