нервно постукал себя по виску согнутым пальцем и
остановился у классной доски.
     - Ну  вот,  ребята,  -  сказал Викниксор.  -  На  чем мы остановились в
прошлый урок?
     Как  видно,  он  был  приятно поражен,  когда множество глоток радостно
ответило на его невеселый вопрос:
     - На Перикле! На Перикле!
     - Правильно, - сказал Викниксор.
     - Ура, - прошептал Воробей.
     "Ура! Пронесло", - сияло на наших лицах.
     Мы  дружно,  как  никогда,  отвечали на  каверзные вопросы  Викниксора.
Путали Лизандра с Алкивиадом,  олигархов с демократами и не очень смущались,
когда Викниксор выводил у себя в тетрадке единицы и двойки.
     Вели мы себя прекрасно, слушали новую лекцию внимательно, и Викниксор к
концу урока повеселел и стал улыбаться добродушнее.
     - Кстати,  ребята, - сказал он, захлопнув, наконец, противную тетрадку.
- В эту субботу уроков в школе не будет.
     - Как? Почему не будет? - закричали мы, плохо скрывая радость.
     - Наши славные шефы -  Торговый порт -  устраивают для нас экскурсию. В
субботу шестнадцатого числа,  сразу же после утреннего чая, первый, второй и
третий разряды отправятся на Канонерский остров.
     - А пятый? А четвертый? - закричали напуганные бузовики.
     - Четвертый и пятый разряды останутся в школе.  Они понесут заслуженную
и узаконенную нашей конституцией кару.  Смотрите,  -  улыбнулся Викниксор, -
ведите  себя  эти  последние  дни  лучше.  Выбирайтесь  из  пятого  разряда.
Любителям коллекционировать плохие замечания особенно советую поостеречься.
     И  он  посмотрел в  крайний угол класса,  где сидели Японец,  Воробей и
многие другие.  Японец сопел и  мрачно пошмыгивал носом.  Он все принимал на
свой счет.  Он чувствовал, что не выберется из пятого разряда и не пойдет на
Канонерский остров.
     А это было для него последним наказанием.
     Прогулка в  порт доставляла ему большую радость.  Он  не особенно любил
купаться,   играть  в  городки,  лапту  или  футбол  не  умел,  окурками  не
интересовался,  и  привлекали его  эти  прогулки  исключительно возможностью
увидеть иностранных моряков и  при случае поговорить с  ними на  английском,
немецком  или  французском языках,  которыми в  совершенстве и  с  гордостью
владел Японец.
     После  звонка,  когда Викниксор,  пощелкивая себя  по  виску,  вышел из
класса, Японец поднялся и заявил:
     - Пойду бить морду Сапожнику.
     - Кому? - закричали мы.
     - Сапожнику! Сапогу! Травоядному дьякону. Халдейскому Рафаэлю!
     Целая серия новоизобретенных кличек посыпалась вдруг по  адресу Василия
Петровича. Сжимая тщедушные кулаки, Японец отправился разыскивать "Рафаэля".
Но оказалось,  что Василий Петрович сразу же после урока в третьем отделении
ушел домой.  К  счастью для Японца,  он  на несколько минут опоздал со своей
местью.
     Ему оставалось ворчать,  бубнить и ждать четырнадцатого числа, когда на
классном собрании решались наши судьбы.
     Наконец  наступило четырнадцатое число.  После  ужина  в  нашем  классе
появился отделенный воспитатель Алникпоп и скомандовал:
     - Встать!
     С  "Летописью" в  руках  торжественным,  медленным шагом в  класс вошел
Викниксор.
     - Классное собрание четвертого отделения считаю открытым,  - объявил он
и  сел,  положив толстую "Летопись" перед  собой.  -  Александр Николаевич -
секретарь,  я  -  председатель.  Повестка дня  следующая:  первый  вопрос  -
перевыборы комиссий, второй - поведение класса и разряды и, наконец, текущие
дела.
     Алникпоп отточил карандаш и сел писать протокол.
     Без особого интереса мы  начали выбирать хозяйственную комиссию,  потом
санитарную комиссию, потом гардеробного старосту.
     Кто с ужасом,  кто с нетерпением,  кто с надеждой - мы ждали следующего
акта этой церемонии.
     - Поведение класса, - объявил Викниксор. И в наступившей тишине он стал
перелистывать страшные страницы "Летописи".
     - Коллективных замечаний нет.  Ага...  Замечательно! Будем подсчитывать
индивидуальные.
     И он начал читать вслух хорошие и плохие замечания,  и каждое замечание
отделенный воспитатель Алникпоп отмечал  плюсом  или  минусом  в  алфавитном
списке класса.
     - Шестое  число,  -  читал  Викниксор.  -  "Тихиков  добровольно  вымыл
уборную"...
     Отыскав фамилию Тихикова, Алникпоп поставил плюс.
     - Дальше,  -  читал Викниксор. - "Николай Бессовестин после прогулки не
сдал кастелянше пальто". Верно, Бессовестин?
     - Верно, - сознался Бессовестин.
     Алникпоп вывел минус.
     - Седьмое число.  "Воспитанник Королев..." Это какой Королев? Из вашего
отделения или из первого?
     - А что такое? - поинтересовался Кальмот.
     - "Воспитанник Королев работал на кухне".
     - Я! я! - закричал Кальмот. - Как же! Конечно, я...
     - Извини,  пожалуйста,  -  сказал Викниксор.  - Я ошибся. Тут написано:
"Королев ругался на кухне".
     - Ругался? - сказал Кальмот и почесал затылок. Мы засмеялись невесело и
неискренне, потому что у каждого на душе было очень скверно.
     - Восьмое  число,   -   читал  Викниксор.  -  "Воспитанник  Громоносцев
разговаривал в спальне".  "Воспитанник Пантелеев опоздал к обеду"... Девятое
число.  "Воспитанник Еонин  намалевал  отвратительную карикатуру  на  своего
наставника".
     - Ложь! - воскликнул Японец.
     - Еонин,  -  сказал Викниксор.  -  Будь  осторожнее в  выражениях.  Это
замечание подписано Василием Петровичем Сапожниковым.
     - Сапожников - негодяй!.. - закричал Японец.
     Викниксор покраснел, вскочил, но сразу же сел и сказал негромко:
     - Не  надо  истерики.   У  тебя  всего  одно  замечание,   и,  по  всей
вероятности, мы переведем тебя в третий разряд.
     - Ладно, - сказал Японец, засияв и зашмыгав носом.
     - Вообще,  ребята,  -  сказал Викниксор,  - у вас дела не так уж плохи.
Класс  начинает  заметно  хорошеть.   Например,  десятого  числа  ни  одного
замечания. Одиннадцатого одно: "Старолинский ушел, не спросившись, с урока".
Двенадцатого... Эге-ге-ге!..
     Викниксор  нахмурился,  почесал  переносицу и  деревянным голосом  стал
читать:
     - "Воспитанник Еонин  во  время  урока  приклеил  воспитателя к  стулу,
причем оборвал костюм последнего".
     Мы не успели ахнуть,  как Викниксор перелистнул страницу и  стал читать
дальше:
     - "Воспитанник  Воробьев   подстрекал   товарищей   к   хулиганству   и
безобразию".  "Воспитанник  Офенбах  мычал,  делая  вид,  что  сидит  тихо".
"Воспитанник Джапаридзе  рычал  на  уроке".  "Воспитанник Пантелеев  гудел".
"Воспитанник  Финкельштейн  гудел".  "Воспитанник Еонин  вскакивал  и  гудел
громче всех".
     Викниксор остановился, перевел дух и сказал громко:
     - Это что же такое?
     Потом он  опять перевернул страницу и  продолжал декламировать страшным
голосом:
     - "Воспитанник Громоносцев,  слепив из бумаги твердую шишку, кинул ее в
воспитателя".   "Воспитанник   Старолинский  кидался   бумажными   шишками".
"Воспитанник Офенбах  нанес  воспитателю увечье,  при  этом  дико  смеялся".
"Воспитанник Финкельштейн смеялся".  "Воспитанник Еонин  злорадно смеялся  и
все время старался попасть воспитателю в  рот".  "Воспитанник Воробьев попал
воспитателю  в   рот".   "Воспитанник  Бессовестин  кидался".   "Воспитанник
Ельховский шумел". "Воспитанник Тихиков говорил гадости".
     Викниксор читал и читал.  Алникпоп не успевал ставить минусы. Мы сидели
холодные ко всему и были не в силах кричать,  возмущаться,  протестовать. Мы
ждали  только,  когда наступит конец этому подробному протокольному описанию
нашей бузы.
     - "Воспитанник   Еонин    назвал   воспитателя   неприличным   словом".
"Воспитанник Офенбах  дважды  выругался".  "Воспитанник Воробьев издевался".
"Воспитанники  четвертого  отделения  коллективно  приклеили  воспитателя  к
стулу,   после   чего   устроили   нападение  и   нанесли   тяжкие   увечья,
сопровождавшиеся смехом и шутками".  Что это такое? - повторил Викниксор и с
шумом захлопнул "Летопись".  - Устраивать обструкции на уроках Сапожникова?!
Может  ли  быть  что-нибудь безобразнее?  Василий Петрович работает в  школе
Достоевского целый месяц,  и  за  это время у  него не  произошло ни  одного
столкновения с воспитанниками. Это идеальный человек и педагог.
     - Идеальный халдей! - закричал Японец.
     - Тихоня!
     - Жулик!
     - Пройдоха! - закричали мы.
     Надо было ожидать,  что Викниксор рассердится,  закричит,  заставит нас
замолчать. Но он проговорил без гнева:
     - Объясните, в чем дело?
     Вышел Янкель.
     - Расскажи, - сказал Викниксор, - что случилось?
     - Видите ли,  Виктор Николаевич,  -  начал Янкель,  -  Василий Петрович
действительно пробыл у нас в школе целый месяц, но за этот месяц он ровно ни
шиша не сделал.
     - Выражайся точнее, - сказал Викниксор.
     - Ни фига не сделал,  - поправился Янкель. - На уроках он спал, и класс
что хотел,  то и  делал.  Рисовать никого не учил.  Даже краски и  карандаши
никогда не приносил на урок.  И вдруг на прошлой неделе он потребовал, чтобы
мы нарисовали его собственную персону.
     - Что-о?! - удивился Викниксор.
     И Янкель подробно рассказал историю с Японцем. Рассказывал он смешно, и
мы улыбались и хихикали.
     - Прекрасно,  -  сказал  Викниксор и  защелкал  себя  по  виску.  -  Но
все-таки,  ребята,  это решительно не  дает вам права устраивать вакханалии,
подобные описанной здесь.  - Викниксор похлопал по крышке "Летописи". - Весь
класс переводится в пятый разряд, - объявил он. - В субботу экскурсия вашего
класса в порт отменяется...
     Мы взвыли:
     - Виктор Николаевич! Несправедливо!
     - Простите!
     - Пожалуйста, Виктор Николаевич!
     Викниксор поднял руку. Это обозначало: "Кончено! Разговор исчерпан".
     Но тут,  засверкав стеклами очков, выступил Александр Николаевич Попов,
наш отделенный воспитатель.
     - Виктор Николаевич,  -  сказал он.  -  Довожу до вашего сведения,  что
случаи,  подобные этому,  имели место и  в других отделениях.  Например,  во
втором отделении Сапожников записал четырех воспитанников за  отказ рисовать
его  профиль.  Третьего дня  мне жаловался Володя Козлов из  первого класса,
будто бы Сапожников грозил сослать его в Лавру -  за это же самое,  за отказ
рисовать профиль. Простите, но этот человек или ненормальный, или негодяй.
     Викниксор  насупился,  помрачнел  и  барабанил  по  коленкоровой крышке
"Летописи".  Уши  его шевелились.  Это случалось всегда,  когда он  чересчур
волновался.
     - Прекрасно,  -  сказал наконец Викниксор.  -  Сапожников будет снят  с
работы.  С  этой  минуты  он  уже  не  числится больше  в  наших  штатах.  -
Побарабанив еще немного, Викниксор добавил: - Приговор отменяется.
     Мы долго и дружно кричали "ура".  Мы бесновались, вскакивали, хлопали в
ладоши и  за  неимением шапок подкидывали к  потолку свои  книги,  тетради и
письменные принадлежности.
     Наконец Викниксор поднял руку.
     - Кончено. Разговор исчерпан.
     В радужном, праздничном настроении мы приступили к "текущим делам".
     Через два дня,  в субботу,  состоялась экскурсия на Канонерский остров.
Утром после чая мы  строились во дворе в  пары,  когда в  воротах показалась
величественная фигура Василия Петровича.  Он приблизился к нам,  улыбнулся и
дружелюбно поклонился.
     - Здравствуйте, друзья мои, - сказал он.
     - До свиданья, друг мой, - ответили мы.
     Мы  могли бы ответить иначе,  покрепче,  но поблизости стоял Алникпоп и
строго сверкал очками.


        ГЕОГРАФИЯ С ИЗЮМОМ

     Однажды в перемену к нам в класс ворвался третьеклассник Курочка.
     - Ребята, послушайте, вы видели нового халдея?
     - Нет, - сказали мы. - А что такое?
     - Увидите, - засмеялся Курочка.
     - А что такое? - поинтересовались мы. - Заика? Трехглазый? Двухголовый?
     - Нет, - сказал Курочка. - Обжора.
     - Ну-у,  -  разочарованно протянули мы.  Потому что  обжорство вовсе не
казалось нам интересным,  достойным внимания качеством.  Мы сами прекрасно и
даже мастерски умели есть.  К  сожалению,  наши способности пропадали даром:
наш  ежедневный паек  стоил  всего  двадцать четыре копейки золотом и  очень
легко умещался на самом дне самого мелкого желудка.
     - Он у нас только что на уроке был, - продолжал Курочка. - Потеха!
     - А что он преподает? - спросил Янкель.
     - Что преподает? - переспросил Курочка. - А черт его знает. Ей-богу, не
знаю.
     Курочка добился своего.  Мы с любопытством стали ждать появления нового
халдея.
     Он пришел к нам на четвертый урок.
     Толстенный,  бегемотообразный,  он  и  без предупреждения развеселил бы
нас.  А  тут,  после загадочных рассказов Курочки,  мы  просто покатились со
смеху.
     - Наше вам! - прокричал Японец. - Наше вам, гиппопотам!..
     Тряхнув двойным подбородком,  новый  халдей  грузно опустился на  стул,
который, как нам показалось, жалобно застонал под его десятипудовой тушей.
     Лицо халдея лоснилось и улыбалось.
     - Смеетесь? - сказал он. - Ну, смейтесь. После обеда хорошо посмеяться.
     - Мы еще не обедали! - закричал Мамочка.
     - Нет? - удивился толстяк. - А когда же вы обедаете?
     - После ужина.
     - Шутишь, - улыбнулся толстяк. - Ужин бывает вечером, а обед днем. - Он
хохотал вместе с нами.
     - У нас, понимаете ли, свои обычаи, - сказал Цыган. - Представьте себе,
мы обедаем в три часа ночи.
     - Ну?  -  удивился халдей и,  нахмурившись, добавил: - Я ведь узнаю, ты
меня не обманешь...
     - Почему вы такой толстый? - крикнул Горбушка.
     - Толстый?  -  захохотал толстяк. - Это я-то толстый? Чепуха какая. Вот
лет  семь-восемь тому  назад  я  действительно был  толстый.  -  Он  ласково
погладил себя по животу. - Я тогда ел много.
     - А сейчас?
     - А  сейчас мало.  Сейчас я  вот что ем каждый день.  -  Он придвинулся
вместе со столом и стулом поближе к нам и стал считать по пальцам:  -  Утром
четыре стакана чаю и два с половиной фунта ситного с изюмом.
     - Так! - воскликнули мы.
     - На  завтрак одну или  две  котлетки,  стакан молока и  фунт ситного с
изюмом.
     - Так, - сказали мы.
     - На обед, разумеется, супчик какой-нибудь, жаркое картофельное, манная
каша, кофе и фунт-полтора ситного с изюмом.
     - Так, - с завистью сказали мы.
     - На ужин я  пью чай и ем тот же проклятый ситный с изюмом.  Перед сном
выпиваю молока и ситного съедаю... самое большее с фунт.
     - Бедняга!  -  воскликнул Янкель.  - Как же вы только живете? Голодаете
небось?
     - Голодаю,  -  сознался халдей.  -  Если б  я не голодал,  я бы к вам в
преподаватели не нанялся.
     - Кстати, - сказал Янкель. - А что вы будете у нас преподавать?
     - Эту... - сказал толстяк. - Как ее... Географию.
     Он усмехнулся, проглотил слюни и продолжал:
     - Вот раньше,  до революции, я ел... Это да! Меня во всех петербургских
кухмистерских знали.  Не говоря уже про первоклассные рестораны -  Кюба там,
Донон,  Медведь,  Палкин,  Федоров.  Приду,  а уж по всем столикам: "Суриков
пришел!"  Это я  -  Суриков...  Моя фамилия.  И  не только гости,  но и  вся
прислуга в лицо помнила.  Сяду за стол,  а лакей:  "Что прикажете,  господин
Суриков?" -  или: "Слушаю-с, господин Суриков". У Федорова даже блюдо особое
было - "беф Суриков". Вам это интересно? - внезапно спросил Суриков.
     - Интересно! Интересно!
     - Ну,  так я вам еще расскажу. Расскажу, как я на пари поспорил с одним
сослуживцем в  кухмистерской "Венеция" у Египетского моста.  Поспорили мы на
масленице,  кто больше блинов съест.  Багров говорит, что он, а я утверждаю,
что я. И поспорили. И, как вы думаете, кто больше съел: я или Багров?
     - Конечно, Багров! - закричал Янкель.
     - Багров! - закричали мы.
     - Багров?  -  воскликнул толстяк и  подскочил на стуле.  -  Вы серьезно
думаете,  что Багров?..  Так я  вам вот что скажу:  Багров съел четырнадцать
блинов,  а я тридцать четыре... Это что, - перебил он самого себя. - Блины я
не очень люблю, от них пить хочется. А вот сосиски - знаете? - с капустой. Я
их съедаю без всякого спору,  добровольно, по тридцать штук. В кухмистерской
"Лондон" -  знаете?  -  на  Вознесенском,  я  однажды съел  восемнадцать или
девятнадцать порций жареной осетрины.  В  трактире -  не помню названия -  в
Коломенской части меня посетители бить хотели за то,  что я все бутерброды с
буфета сожрал. В трактире "Бастилия"...
     Толстяк раскраснелся,  глаза его налились жиром и страшно сверкали.  Мы
молча  следили за  выражением этих  глаз.  Странная злоба  закипала в  наших
сердцах. Мы сильно хотели есть, как всегда хотели, нас ожидал невеселый обед
из  пшенного супа  и  гречневой размазни,  а  тут  человек распространялся о
жареной  осетрине,  сосисках и  ситнике с  изюмом,  которым мы  угощали себя
только в мечтах, да и то с оглядкой.
     - В  трактире "Бастилия" на Васильевском острове я  в девятьсот десятом
году сожрал целого поросенка с кашей. В Петергофе, кажется на вокзале, таким
же образом я  съел целого жареного гуся.  И после еще двух рябчиков съел.  В
девятьсот четырнадцатом году в ресторане Носанова,  угол Морской и Невского,
я съел на пари сотню устриц...
     В класс вошел Викниксор. Толстяк оборвал себя на полуслове.
     - Занимаетесь? - улыбнулся Викниксор.
     - Занимаемся,  -  улыбнулся Суриков.  -  Интересуемся,  кто чего знает.
Хорошие, между прочим, у вас ребята.
     - Да-а, - сказал Викниксор неопределенно.
     - Итак,  - сказал Суриков. - Вот вы... - он обратился к Японцу. - Чего,
например, вы знаете по географии?
     Японец встал и развязно прошел к доске.
     - Знаю по географии очень много.
     - Замечательно. Говорите.
     - Вот,  - сказал Японец, - Венеция находится у Египетского моста. Париж
находится угол Морской и  Невского.  Лондон -  не  знаю,  где  находится,  -
кажется, в Коломенской части.
     - Еонин!   -   воскликнул  Викниксор,   не   замечая,   как   покраснел
преподаватель.  -  Ты забываешь,  по-видимому, что я здесь и что тебе грозит
изолятор и пятый разряд.
     - Нет,  -  возразил Японец.  -  Напрасно обижаете, Виктор Николаевич. Я
повторяю те  сведения,  которые  сообщил нам  в  своей  высоконаучной лекции
товарищ преподаватель.
     Викниксор посмотрел на  Сурикова.  Тот долго сопел и  пыхтел и  наконец
выговорил:
     - Я  им  рассказывал тут  кое-что  из  своей жизни.  А  они,  вероятно,
подумали, что это география. Так сказать, номером ошиблись.
     - Вот, дети, - обратился он к нам. - Знайте: Лондон находится в Англии.
Так сказать, главный город.
     Викниксор помрачнел,  пожевал губами и  хотел что-то  сказать.  Но  тут
зазвенел звонок,  и  несчастный толстяк был  избавлен от  позора  публичного
изгнания. Он ушел сам. Его не выгнали с треском, как выгоняли многих.

        1931-1939


        ПРИМЕЧАНИЯ

        ШКИДСКИЕ РАССКАЗЫ

     В  своей  первой  книге  Л.Пантелеев не  исчерпал  запаса  впечатлений,
полученных за время пребывания в школе имени Достоевского.

        ПОСЛЕДНИЕ ХАЛДЕИ

     Над "Последними халдеями" - книгой об учителях Шкиды - писатель работал
в течение нескольких лет. В 1931 году в журнале "Еж", Э 21 были опубликованы
три очерка:  "Банщица", "Графолог", "География с изюмом". В сборнике "Письмо
к  президенту  и  другие  рассказы"  прибавились "Мадонна  Канавская" ("Мисс
Кис-Кис"),  "Маруся  Федоровна" и  "Травоядный дьякон".  Рассказы  "Господин
академик" и  "Налетчик" появились в  журнале "Костер (1939,  Э 10).  Впервые
полностью  "Шкидские рассказы" опубликованы в  книге  "Повести  и  рассказы"
(М.-Л., Детгиз, 1939).

                                                      Г.Антонова, Е.Путилова



        Алексей Иванович Пантелеев. Карлушкин фокус


     ---------------------------------------------------------------------
     Леонид Пантелеев
     Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1.
     Л.: Дет. лит., 1983.
     OCR & SpellCheck: Zmiy