цо.  Как выяснилось,  она все или
почти все видела.
     - Хороши!  -  сказала она,  когда мы приблизились к  кустам.  -  Нечего
сказать,  хороши!  Фу! Стыд! Позор! Несмываемый позор на весь район! Разве с
вами можно ходить в  публичные места?  С  вами только на  необитаемый остров
можно ходить!
     И, приказав нам построиться, Эланлюм объявила:
     - А ну, быстро в школу! Обо всем будет доложено Виктору Николаевичу.
     Мало  того  что  мы  должны были  раньше времени прервать прогулку,  не
собрав ни  одного окурка,  не доглядев Поддубного и  не насладившись другими
прелестями Екатерингофа,  нам  еще,  оказывается,  грозил крупный разговор с
Викниксором.
     Всю дорогу мы ворчали на Японца.  А он виновато усмехался, шмыгал носом
и дрожащим от волнения голосом пытался объяснить нам, что он не виноват, что
он только "словесно пикировал", а драться и не думал с этим голоногим...
     Не знаю,  что случилось: то ли Эланлюм не доложила все-таки заведующему
о драке, то ли Викниксор из каких-то высших педагогических соображений решил
не  давать этому делу  дальнейшего хода,  только крупный разговор между нами
так и не состоялся.
     Зато состоялся другой разговор.  После ужина Японец разыскал Пантелеева
и Янкеля. Уединившись в верхней уборной, сламщики посиживали там и курили на
двоих один чинарик.
     - Ребята,   -   обратился  к   ним   Японец  каким-то   необыкновенным,
торжественным голосом, - у меня к вам серьезный разговор.
     - Вали, - ответил несколько удивленный Янкель.
     - Нет, только не здесь.
     - А что? Тайна?
     - Да.  Разговор конфиденциальный.  Давайте в Белый зал,  там,  кажется,
сейчас никого нет.
     Заинтригованные сламщики сделали по последней затяжке, заплевали окурок
и спустились вслед за Японцем вниз.  В дверях Белого зала Японец оглянулся и
сказал:
     - Только предупреждаю: не трепаться.
     В  самом дальнем углу зала он  еще  раз  оглянулся,  посмотрел даже для
чего-то на потолок и только после всех этих мер предосторожности сказал:
     - Вот какая у меня идея!  Я много думал и пришел к такому решению: если
мы не имеем права легально организовать у  себя комсомольскую или пионерскую
ячейку, значит...
     - Значит? - насторожился Янкель.
     - Самая элементарная логика подсказывает,  что,  если нельзя легальную,
значит, нам остается основать нелегальную.
     - Что - нелегальную? - не понял Пантелеев.
     - Нелегальную организацию.
     - Какую организацию?
     - Юношескую... коммунистическую...
     Шкидцы переглянулись. Хмыкнули. Улыбнулись. Идея явно понравилась.
     - А нам по шапке не дадут? - сказал, подумав, Янкель.
     - А  у  тебя что,  такая уж  роскошная шапка?  От  нас  зависит,  чтобы
организация была хорошо законспирирована...
     При  таких  обстоятельствах родился Юнком,  подпольная организация Юных
коммунаров.  Это событие давно уже вошло в  историю республики Шкид,  о  нем
поведано миру на других страницах, и повторяться я не буду.
     Напомню только,  что  при  вступлении в  организацию каждый новый  член
должен  был  давать  клятву,  обязываясь молчать  и  не  выдавать товарищей.
Принимали в организацию не всех. Прежде чем быть принятым, нужно было пройти
серьезное испытание.
     Несколько раз в  неделю собирались юнкомовцы:  где-нибудь в  развалинах
старого флигеля или в  заброшенной швейцарской под парадной лестницей и  при
жидком  свете  свечного огарка  вели  конспиративные занятия.  В  подпольных
кружках  мы   изучали  историю  Коммунистической  партии  и   международного
революционного движения.  Изучали  историю комсомола.  Начали  даже  изучать
политическую экономию.
     Лекции нам читал самый начитанный из нас -  Жорка Японец,  и, говоря по
правде,  часто  мы  слушали его  гораздо внимательнее,  чем  некоторых наших
педагогов.
     Мы  были  счастливы.  Мы  ходили по  земле,  преисполненные гордости от
сознания, что за плечами у нас - страшная, волнующая тайна.
     Когда  под  окнами  нашего класса проходил теперь под  барабанную дробь
пионерский отряд  с  завода  "Красная  Бавария" или  с  "Путиловца",  мы  не
свистели,  не  смеялись,  не  улюлюкали.  Мы  молча сверху вниз (и не только
потому,  что  смотрели из  окон,  а  они  шагали по  улице) взирали на  них,
переглядывались и снисходительно ухмылялись.
     "Топайте,  топайте,  братишечки,  -  думали мы. - Наводите, пожалуйста,
сколько угодно фасона вашими галстуками и палочками. У вас, милые детки, это
все игра, забава, а у нас..."
     "Эх,  знали бы  они!"  -  думали мы.  И,  по правде сказать,  нам очень
хотелось,  чтобы они знали.  Но пионеры,  конечно,  до поры до времени знать
ничего не могли,  хотя,  как выяснилось потом,  очень хорошо помнили о нашем
существовании.
     А   выяснилось   это   таким   образом.   Однажды   вечером   несколько
старшеклассников -  Янкель, Купец, Пантелеев и Мамочка, - получив разрешение
дежурного воспитателя,  отправились в кино.  Не успела эта четверка выйти на
улицу и  не успел дворник Мефтахудын закрыть за ними железные ворота,  как с
противоположной стороны Курляндской улицы ребят окликнули:
     - Эй, достоевские!
     Навстречу  шкидцам  шли  два  паренька  и  одна  девочка  в  пионерских
галстуках. Шкидцы переглянулись и нерешительно двинулись им навстречу.
     На середине мостовой те и другие сошлись.
     - Мы к вам, - сказала девчонка.
     - Мерси!  Бонжур! Силь ву пле, - ответил Янкель, галантно раскланиваясь
и шаркая босой ногой.
     - Чем мы заслужили такую честь?  -  пробасил Купец, тоже делая какой-то
мушкетерский жест.
     - Ладно,  бросьте трепаться, - сказала пионерка. Она была чуть постарше
и чуть повыше своих спутников.  - Мы пришли по делу, - сказала она. - Только
к вам очень трудно попасть. Стоим уж минут сорок.
     - У вас все равно как...  -  начал один из пионеров, самый маленький, с
белобрысым хохолком.
     Но девчонка так ловко и  так сильно пырнула его в  бок,  что он екнул и
осекся. Мы поняли, о чем хотел сказать белобрысый: будто у нас как в тюрьме.
     - Да,  вы правы,  сэр,  -  повернулся к  нему Янкель.  -  К нам попасть
нелегко. У нас привилегированное закрытое учебное заведение. Вроде Кембриджа
или Оксфорда. Слыхали о таких?
     - Ребята, мы к вам не шутки шутить пришли, а по делу, - сердито сказала
девчонка. - Вы можете говорить по-человечески?
     - О миледи, сделайте одолжение! - воскликнул Янкель.
     - Тогда  слушайте!  Мы  хотим  взять  над  вами  шефство и  помочь  вам
организовать в вашем интернате пионерскую дружину.
     Трепливое настроение сразу оставило шкидцев.
     - Шефство?  -  переспросил Янкель, поскребывая в затылке. - Гм. Да. Это
интересно. Но, между прочим, у нас уже есть шефы - Торговый порт.
     - Да?  А пионеры? Почему же вам шефы не помогли организовать пионерскую
дружину? Мы лично вам с удовольствием поможем.
     Что мы  могли сказать этой девчонке?  Что мы  не имеем права состоять в
детской политической организации? Что мы - малолетние преступники? Что у нас
детдом с полутюремным режимом?
     И   тут  нас  выручил  Мамочка.   Вообще-то   он,   конечно,   совершил
преступление. Он нарушил или вот-вот готов был нарушить клятву.
     - Спасибо,  цыпочка!  -  пропищал он,  игриво подмигивая пионерке своим
единственным глазом. - Спасибо... У нас уже есть.
     Шкидцы похолодели. Все взгляды устремились на Мамочку.
     - Что у вас есть? - не поняла пионерка.
     - Что надо, то и есть, - так же кокетливо ответил Мамочка.
     - Пионерская организация? Дружина?
     Мамочка метнул  растерянный взгляд  на  товарищей.  Но  сейчас на  него
смотрели не товарищи, а три хищных зверя.
     - Я спрашиваю: у вас что - пионерская организация есть?
     - Ага, - с трудом выдавил из себя Мамочка. - Вроде.
     Шкидцы заволновались.
     - Ребята, пошли, опаздываем, - сказал Янкель.
     И,  помахав пионерам рукой,  он первый зашагал в  сторону Петергофского
проспекта.
     За углом шкидцы остановились. Купец грозно откашлялся.
     - Ну, Мамочка, - сказал он после зловещей паузы, - имеешь.
     - За что?  -  пролепетал Мамочка.  -  Я  же ничего не сказал.  Я только
сказал "вроде"...
     Обсудив на  ходу этот вопрос,  мы решили,  что Мамочка заслужил пощаду.
Ведь,  в конце концов, он и в самом деле спас нас, выручил из очень трудного
положения. А кроме того, мы очень спешили в кино. И посовещавшись, мы решили
проявить на этот раз снисхождение и простили Мамочку.
     А  дня  через  два  наша  подпольная организация самым  глупым  образом
провалилась.  Дворник Мефтахудын, обходя поздно вечером школьную территорию,
заметил в  развалинах флигеля бледный дрожащий огонек,  услышал доносившиеся
из-под лестницы глухие голоса и,  решив, что в развалинах ночуют бандиты, со
всех ног кинулся за помощью к Викниксору.
     Таким образом вся  наша маленькая организация была захвачена на  месте.
Ни одному подпольщику не удалось скрыться.
     Мы  ждали  жестокой расправы.  Но  расправы не  последовало.  Тщательно
обдумав  этот  вопрос  и  обсудив его  на  педагогическом совете,  Викниксор
разрешил нашей организации легальное существование.
     И вот наш Юнком из темного подполья вышел на солнечный свет...
     Мы получили помещение - комнату, где находился раньше школьный музей. У
нас появилась своя газета.  Число членов Юнкома стало расти. Были утверждены
новый устав и  новая программа.  Был  избран центральный комитет.  Открылась
юнкомовская читальня.
     Единственное, чего мы не имели, - это формы. Даже галстуков или значков
каких-нибудь у нас не было.
     Но вот как-то вечером,  когда мы кончали ужинать,  в  столовую бодрым и
даже молодцеватым шагом вошел Викниксор.  Уже по  одному виду его можно было
догадаться, что он собирается сообщить нам нечто весьма приятное.
     Так оно и оказалось. Походив по столовой и потрогав несколько раз мочку
уха, Викниксор остановился, внушительно кашлянул и торжественно объявил:
     - Ребята!  Могу вас  порадовать.  Мне  удалось раздобыть для  вас через
губернский отдел народного образования двадцать пар брюк и  почти столько же
беретов.
     - Каких?
     - Куда?
     - В кино?
     - В какое? - загалдели шкидцы.
     - Не  билетов,   а  беретов,  -  с  благодушной  улыбкой  поправил  нас
Викниксор. - Бархатных беретов с ленточками... И главное - представьте себе!
- оказалось, что эти ленточки наших национальных цветов!
     Мы дружно закричали "ура", хотя далеко не все поняли, о каких ленточках
и о каких национальных цветах говорит наш президент.
     - Виктор Николаевич,  -  сказал, поднимаясь, Янкель, - а какие это наши
национальные цвета?
     - Эх,  Черных,  Черных,  как тебе не  совестно,  братец!  -  добродушно
ухмыльнулся Викниксор.  -  Неужели ты  не знаешь своего национального флага?
Цвета подсолнуха: черный и оранжевый!
     Мы были заинтригованы. Поднялся невероятный галдеж. Шкидцы в один голос
требовали,  чтобы им  показали эти  береты с  национальными ленточками цвета
подсолнуха.
     Улыбаясь, Викниксор поднял руку.
     - Хорошо,  -  сказал он.  -  Дежурный,  поднимись, пожалуйста, наверх и
попроси у кастелянши от моего имени один берет.
     Через  две  минуты дежурный вернулся и  мы  получили возможность воочию
лицезреть  этот  оригинальный головной  убор.  Темно-зеленый  бархатный  или
плюшевый берет с  мохнатым помпончиком на  макушке был действительно украшен
сбоку двумя короткими георгиевскими ленточками.
     Шкидцы молча и  даже с  некоторым страхом разглядывали и  ощупывали это
удивительное  произведение  швейного  искусства,  неизвестно  как  и  откуда
попавшее на  склад губнароба.  После того как берет побывал на  всех четырех
столах и снова очутился в руках Викниксора, тот сказал:
     - Таких беретов мне удалось,  к  сожалению,  получить только семнадцать
штук.  На всех,  увы,  не хватит.  Я прикинул, каким образом распределить их
между вами,  и пришел к такому решению... Право носить береты мы предоставим
лучшим из лучших, нашим передовым, нашему авангарду - членам Юнкома.
     На этот раз никто не кричал "ура",  даже юнкомовцы почему-то молчали, и
никто не  смотрел на  них с  завистью.  Только какой-то  новичок из  второго
отделения, обидевшись на Викниксора, крикнул:
     - А мы что, рыжие?
     - Нет,  Петраков,  - ласково сказал Викниксор, - ты не рыжий. Но ты еще
не заслужил чести состоять в организации Юных коммунаров. Добивайся этого, и
в один прекрасный день ты тоже получишь право носить форму.
     Это слово заставило многих из нас вздрогнуть и насторожиться.
     - Виктор Николаевич,  -  поднялся над столом Купец,  - а что, разве это
обязательно?..
     - Что обязательно?
     - Носить эти беретики?
     - Да, Офенбах... разумеется, как и всякую другую форму.
     Мы  ясно  представили себе  Купца  в  этом  детском головном уборчике с
розовым помпоном на  макушке,  и  нам стало не  по  себе.  У  многих из  нас
появились  дурные  предчувствия.   И  предчувствия  эти,  увы,  очень  скоро
оправдались.
     В  тот же вечер Купец подошел к Янкелю и Японцу,  обсуждавшим очередной
номер юнкомовской газеты, и сказал:
     - Вот что, робя... Вычеркивайте меня.
     - Откуда? Что? Почему?
     - Из Юнкома. Я выхожу, выписываюсь...
     Напрасно  мы  уговаривали  его:  решение  его  было  непоколебимо Купец
навсегда был утрачен для нашей организации.
     Остальные держались более или менее стойко.
     Я  говорю  "более  или  менее",  потому  что  ходить по  улицам в  этих
гамлетовских головных уборах и  в  самом деле  требовало немалой стойкости и
геройства.  Особенно если учесть,  что ситцевые брюки,  которые раздобыл для
нас   Викниксор,   оказались   самых   фантастических  расцветок:   голубые,
светло-зеленые, канареечно-желтые...
     Куда там пионерам с  их  короткими штанами и  кумачовыми галстуками!  К
пионерам в  городе  скоро  привыкли.  Одни  смотрели на  них  с  гордостью и
любовью,  другие -  с затаенной ненавистью. Что касается юнкомовцев, то к их
форме  население  Петрограда привыкнуть не  могло.  Не  было  случая,  чтобы
человек шел  по  улице и,  повстречавшись с  юнкомовцем,  не  вздрогнул,  не
оглянулся и  не  сказал ему  вслед  что-нибудь вроде:  "Эва  как  вырядился,
дурак!" или: "Ну и чучело с помпончиком!.."
     Когда мы шли строем, было еще туда-сюда - в строю мы были солдатами, мы
чувствовали локоть соседа, идти же в одиночку было нестерпимой пыткой.
     И не все эту пытку выдерживали.
     Не выдержал ее, между прочим, и одноглазый Мамочка.
     Вот что случилось однажды в субботний вечер.
     Три шкидца,  три юнкомовца,  три члена центрального комитета -  Янкель,
Японец и Пантелеев, - получив отпускные свидетельства, бодро и весело шагали
по  Петергофскому проспекту в  сторону  центра.  Несколько опередив  их,  на
другой стороне улицы шел Мамочка.  Шел он тоже довольно быстро и  тоже был в
юнкомовском берете, но берет ему попался, как назло, очень большой, плоский,
так  что  щупленький Мамочка  был  похож  издали  на  какую-то  сыроежку или
поганку.  Кто-то  из  юнкомовцев увидел  его,  ребята посмеялись,  поострили
немножко на Мамочкин счет и снова увлеклись беседой.  Но тут Янкель,  бросив
рассеянный  взгляд   на   противоположный  тротуар,   вдруг   остановился  и
воскликнул:
     - Ребята, постойте, а где же Мамочка?
     Только что Мамочка был,  и  его не  стало.  Не было его ни впереди,  ни
сзади,  ни слева,  ни справа. Среди бела дня человек растворился, провалился
сквозь землю, превратился в невидимку.
     С разинутыми ртами шкидцы стояли на краю тротуара и смотрели.  И тут их
разинутые рты еще больше округлились.  Ребята увидели Мамочку.  Он  вышел из
какого-то  подъезда,  воровато оглянулся и  быстро зашагал,  почти побежал к
трамвайной остановке.  На  стриженной под  машинку Мамочкиной голове  чернел
узелок всегдашней его повязки. Берета на голове не было. Он явно перекочевал
или в карман, или за пазуху.
     Юнкомовцы мрачно переглянулись.
     - Хорош гусь! - сквозь зубы проговорил Японец.
     - Ах ты, ренегат паршивый! - воскликнул Янкель.
     Не   сговариваясь,   юнкомовцы  ринулись  за   своим   слабохарактерным
товарищем, но он, словно ожидая или предчувствуя погоню, прибавил шагу, и не
успели  шкидцы  окликнуть его,  как  Мамочка вскочил на  колбасу только  что
тронувшегося трамвая и был таков.
     Откровенно говоря,  мы не имели права слишком строго судить его. В душе
каждый из нас хорошо понимал Мамочку.  Но мы были руководители,  вожди, и мы
не вправе были прощать трусость и малодушие.
     - Судить! - воскликнул Янкель.
     - Исключить! - изрек Японец.
     Третьему оставалось требовать разве что гильотины или расстрела.
     Во  всяком случае,  в  понедельник утром,  по  возвращении из  отпуска,
Мамочку ожидали весьма малоприятные вещи.  Но в  понедельник Мамочка в Шкиде
не появился.  Не вернулся он и во вторник.  А в среду после обеда Викниксору
позвонили по  телефону из  районного отделения милиции и  сообщили,  что его
воспитанник  Федоров  Константин  находится  на  излечении  в  хирургическом
отделении Александровской городской больницы.
     Взяв  с  собой  двух  старшеклассников,  Викниксор сразу  же  поехал  в
больницу.
     Мамочка лежал без сознания.  Против обыкновения,  повязка на его голове
была не черная,  а  белая.  Остренький Мамочкин носик еще больше заострился,
губы запеклись.
     У  Мамочкиной постели сидел и писал что-то в блокноте работник милиции.
Из-под белого халата выглядывали черная кожаная тужурка и  деревянная кобура
маузера.
     Когда  мы  узнали,   что  в   субботу  вечером  Мамочку,   избитого  до
бесчувствия,  привезли в больницу с Покровского рынка, нам стало не по себе.
За что могли избить на рынке тринадцатилетнего приютского парня? По опыту мы
знали,  что только за воровство. Недаром в те годы окрестная шпана распевала
песню:

                На Английском у Покровки
                Стоят бабы, две торговки,
                И ругают напропад
                Достоевских всех ребят...

     Да,  немало соблазнов таил  в  себе  в  те  годы рынок,  и  немало было
случаев,  когда  шкидцы,  особенно новички,  попадались на  таких некрасивых
занятиях,  как бесплатное угощение орехами,  яблоками, конфетами и т.п. Но -
юнкомовец?! Авангард школы...
     - Нет,  нет,  -  успокоил Викниксора сотрудник милиции,  -  ни о  каком
воровстве и речи быть не может...
     То,  что  случилось с  Мамочкой на  Покровском рынке,  получило тогда в
городе довольно широкую огласку.  Была даже статья в  одной из петроградских
газет, кажется в "Смене".
     Держа путь на  Малую Подьяческую,  где  проживал его старший,  семейный
брат,  Мамочка проходил через Покровку. Пошел он прямо через рынок, наверное
для того,  чтобы сократить путь. В этот день брат обещал повести его в цирк,
и Мамочка боялся опоздать.
     Рынок уже закрывался, народ расходился, торговцы складывали свои лари и
навесы.
     И тут Мамочка увидел такое, что заставило его мигом забыть и о цирке, и
о брате, и обо всем на свете.
     Три  молодых нэпмана,  три красномордых подвыпивших мясника,  обступили
большой решетчатый ларь,  в каких обычно торговцы держат арбузы, капусту или
живую домашнюю птицу,  и с диким пьяным хохотом тыкали в этот ящик палками и
растрепанной дворницкой метлой.
     - А ну говори, сопляк! - рычал один из них, самый краснощекий, высокий,
в рыжем, замаранном кровью фартуке. - Говори... повторяй за мной: "Я индюк -
красные сопли".
     Мамочка подошел ближе и с ужасом увидел,  что в ящике,  скорчившись,  в
неудобном положении сидит  маленький белобрысый паренек  в  изодранной белой
рубахе и  в  сбитом на сторону красном галстуке.  В  этом пацане Мамочка без
труда узнал одного из тех, кто приходил в Шкиду брать над нами шефство.
     - А ну повторяй!  -  наседали на мальчика рыночники.  -  Повторяй, тебе
говорят: "Я индюк - красные сопли... отрекаюсь..."