чай пить сели.
     Дядя Костя у Коськи спрашивает:
     - Ты как, брат, работы не боишься?
     - Нет,  -  говорит Коська,  - не боюсь. Какую хошь давайте работу - все
сделаю.  Дров  нарубить,  воды натаскать,  пожалуйста.  Пол  даже могу мыть.
Рубаху вам, если хотите, и то могу зашить. Только иглу подлиннее дайте.
     Смеется дядя Костя.
     - Нет,  - говорит, - я не об этом. Я не о такой работе говорю. Я думаю,
тебя бы на место определить надо.
     - На какое место?
     - А это мы,  погоди, обмозгуем. Тебя бы по правилам в интернат, в школу
определить следовало,  да,  к сожалению,  сейчас чересчур переполнено всюду.
Больно уж  много  на  белом свете вашего брата,  бездомников,  развелось.  А
насчет работы - это мы, брат, непременно обмозгуем. Ты как на это?
     - А примут меня?
     - Почему же!
     - Мне ведь тринадцати еще нет.
     - Какую-нибудь  работенку  найдем.  Тебе  пролетарская  закалка  нужна.
Говори правду, Коська, хочешь быть пролетарием?
     - Хочу, - говорит Коська. - Только... это что значит - пролетарий?
     - А   это  значит  человек,   который  честным  трудом  на   хлеб  себе
зарабатывает.
     - Да,  хочу,  -  сказал Коська. И голову опустил. И вздохнул. Больно уж
ему надоело нечестным трудом колотушки на базаре зарабатывать.
     И вот устроил дядя Костя Коську на работу.  Работа, правда, пустячная -
афишки по  городу расклеивать,  -  а  все  хлеб.  Сказали Коське,  что будут
платить ему восемнадцать рублей и восемьдесят копеек в месяц.  Очень был рад
Коська, а еще больше рад, что дядя Костя его жить у себя оставил.
     - Я,  -  говорит,  -  хоть и с бородой,  а такой же,  как и ты, круглый
сирота.  Правда, есть у меня один милый человек, так он не здесь, а в Питере
находится. Живи, пожалуйста, мне даже очень приятно, не так скучно будет.
     - А жены у вас разве нету, дядя Костя? - спросил Коська.
     Помолчал дядя Костя, по комнате походил и ответил:
     - Это ты еще мал немножко, не поймешь такие вещи. И есть и нету.
     Не понял Коська: как это и есть и нету?
     А дядя Костя к окну подошел, пальцем по стеклу постучал. Потом говорит:
     - Ты,   брат,   на  меня  внимания  не  обращай.  Не  стесняйся.  Живи,
пожалуйста, пока живется. Ты мне этим одно удовольствие доставишь.
     Коська у него и поселился. Из двух ящиков койку соорудили, в мешок сена
наклали -  получилась постель.  Одеяло ему  где-то  дядя  Костя раздобыл.  А
подушку Коська  из  первой  получки на  базаре  купил.  За  четыре рубля.  С
наволочкой.
     И стал Коська жить припеваючи.
     Утром  вставали вместе,  оба  на  работу шли.  Дядя  Костя  в  каком-то
партийном архиве работал. Книги все читал. И писал чего-то.
     А Коська по городу бегал, афишки на столбах расклеивал.
     К  полудню Коська освобождался,  бежал домой.  Дрова колол,  в  комнате
убирал. Очень старался, чтобы дяде Косте угодить. А тот его ругал.
     - Ты,  -  говорит,  -  у  меня не денщик и не домработница.  Мы с тобой
друзья и должны все на пару делать.
     Обед  вместе готовили.  После  обеда дядя  Костя или  вслух читал,  или
Коську заставлял вслух  читать.  Коське -  тому  лучше слушать,  чем  самому
читать.  Но  все-таки,  чтобы дядю Костю не обидеть,  читал.  И  приохотился
постепенно.  Потому что  книжки дядя Костя умел забавные доставать.  Начнешь
читать - интересно, что дальше будет.
     Пели вместе под гитару. В садике иногда кое-чем занимались. В кино раза
четыре ходили. В шашки Коська научился играть.
     Совсем не  узнать стало Коську.  Приоделся.  К  сапогам стал привыкать,
мылся каждый день,  волосы под  польку подстриг.  Митька Ежик его  на  улице
встретил - не сразу узнал.
     - Ты что, - спрашивает, - с фартом? Воруешь?
     - Нет,  -  говорит Коська.  -  Ошибся  маленько.  Я  теперь не  вор,  а
пролетарий.
     Но  все-таки дал Ежику двадцать копеек на папироски.  Потому что,  хоть
он, Митька, и вор, а курить ему нечего. А Коське не жалко. Тем более что сам
он курить бросил: дядя Костя этого не любит, говорит: буржуазная привычка.


     Вот жили они так месяц или полтора.  А потом вдруг видит Коська -  дядя
Костя скучный ходит.  Сядут обедать - он не говорит, думает о чем-то. Придет
с работы:
     - Ну как, новенького ничего?
     - Нет, - говорит Коська. - Все по-старому.
     Походит дядя Костя по комнате, походит, по стеклу постучит.
     - Ну, а твои как дела?
     - Дела идут, контора пишет, - говорит Коська.
     Смеется Коська, шутит, а самому не смешно.
     - Так,  так,  -  говорит дядя Костя.  -  Это,  брат,  очень хорошо, что
контора пишет. А мне вот она не пишет.
     А один раз посмотрел на Коську и говорит:
     - Растешь ты, парень. Вот что я думаю: в школу тебе надо определяться.
     Испугался Коська:
     - В интернат?
     - Ну, это не обязательно. Это мы обмозгуем.
     Приуныл Коська.  Думает:  "Надоел я  ему,  вот он и хочет на учебу меня
определить".
     А дядя Костя сказал и забыл, о чем сказал. С Коськой он ласковый, шапку
ему купил с ушами и с тесемками, а только видит Коська, что он не о нем, а о
чем-то  другом думает.  Ночью  дядя  Костя спать перестал.  Поспит немножко,
проснется и опять не спит. В сени часто выходит, воду пьет. Или свет зажжет,
лампу газетой прикроет, чтобы Коське спать не мешала, сидит и читает что-то.
     И вот -  уж зимой дело было -  приходит раз Коська с работы и видит:  в
замочную дужку на  входных дверях бумага какая-то всунута.  Удивился Коська,
посмотрел, а это письмо, конверт. На конверте - марка, печать стоит, адрес и
маленькими буковками  написано:  "Константину Игнатьевичу Ходоровскому".  А,
это дядю Костю так зовут - Константин Игнатьевич Ходоровский.
     Взял Коська письмо,  пощупал,  понюхал. На свет посмотрел. Но, конечно,
читать не стал, спрятал.
     Дядя Костя приходит:
     - Ну, что новенького?
     - Новенького ничего,  -  говорит Коська, - а придется вам плясать, дядя
Костя.
     - Это с какой же мне радости плясать?
     - Угадайте.
     - Не знаю.
     - Письмо для вас получено.
     - Ну, брат? Врешь! Покажи!..
     Смешно даже: как маленький обрадовался дядя Костя. Схватил письмо - и к
окну.  Конверт растормошил,  бумагу вытащил и читает. Читает и смеется. Даже
брови у него на лоб полезли.
     Коська постоял,  посмотрел,  вздохнул и  в  сени вышел.  Дверь тихонько
притворил, взял нож, лучину стал щипать.
     Слышит - дядя Костя зовет его:
     - Кось!
     - Ну?
     - Ты что там делаешь?
     - Ничего. Лучину готовлю.
     - Успеешь. Иди сюда.
     Вошел Коська.  Опять ходит дядя Костя по  комнате.  Но только теперь он
веселый ходит.  Руки в карманы засунул.  Большие шаги делает. Помолодел даже
как будто.
     - Ну вот, - говорит, - и я дождался. Теперь и мне контора пишет.
     Коська постоял, помолчал.
     - А что, - спрашивает, - хорошее пишут?
     - Очень даже хорошее.
     Потом говорит:
     - Так, как же, брат, сплясать тебе?
     - Нет, - говорит Коська. - Не надо. Ведь я пошутил это.
     - А то я могу. Пожалуйста. Я даже вприсядку могу, если желаешь.


     Еще немного времени прошло.  Как-то  -  под самый Новый год дело было -
доклеивал Коська остатки афиш.
     Вечерело, снег падал.
     Бегал Коська от столба к столбу, ведерком размахивал, торопился. Завтра
праздник,  надо  печку истопить,  в  комнате прибраться да  в  лавку еще  за
керосином сбегать.
     Только приклеил Коська последнюю афишку, слышит, сзади кто-то подошел и
через плечо его афишку читает:
     - В чет-верг пер-во-го ян-ва-ря гранди-оз-ный бал-мас-карад.
     Голос тоненький такой - как у птички.
     Обернулся Коська и обомлел.
     Стоит перед ним девчонка,  однолетка его или чуть побольше.  У девчонки
нос кверху вздернут. Глаз левый прищурен - смеется, что ли?
     Точь-в-точь портрет,  что украл когда-то Коська на вокзале и  продал за
три рубля бородатому дяде Косте.  Портрет и  сейчас над дяди Костиной койкой
висит.  Только у  этой  девчонки галстук из-под  заячьей шубейки выглядывает
красный, а не черный, и глаза голубые и щеки румяные, а не серые, как на том
портрете.
     Стоит Коська и глазами моргает.
     "Что, - думает, - за чертовщинка?"
     А девчонка тоже смотрит на него и улыбается.
     - Холодно? - спрашивает.
     - Нет, - говорит Коська. - Не очень холодно.
     А сам думает: на кого же это она похожа? На Сашу? Нет, пожалуй, на Сашу
не очень похожа. Только что глаза веселые.
     - Клей у тебя течет, - говорит девчонка.
     Поглядел Коська -  и правда,  клейстер на валенок ему течет. Загляделся
он и ведерко опрокинул.
     - Фу! - говорит.
     А девчонке смешно.
     - Что ты, - говорит, - чумовой какой!
     Коська нагнулся, снегом валенок почистил, девчонка ему помогла, ведерко
подержала.
     Взял у нее Коська ведерко.
     - Спасибо,  - говорит и побежал в контору. Некогда. Надо еще в лавку за
керосином сбегать. А сам все думает: "Что же это? Неужто она самая?"
     И что-то ему скучно стало. И за керосином неохота бежать.
     В контору пришел, ему говорят:
     - Ты что, Константин Михайлов, заболел, что ли?
     - Нет, - говорит Коська, - я здоровый.
     - А что ж это у тебя такая наружность, как будто ты гриппом хвораешь? А
ну, получи зарплату и беги домой. С Новым годом тебя!
     А Коська деньги сосчитал и думает:  "Плохой у меня,  кажется, Новый год
будет".
     Пришел домой,  думал, дяди Кости еще нет. А он дома. В комнате с кем-то
сидит разговаривает. Коська дверью неосторожно с размаху хлопнул, дядя Костя
услышал, кричит:
     - Костя, это ты?
     - Я.
     - А ну, поди сюда.
     Вошел Коська в  комнату и  сразу увидел:  сидит на  его ящиках давешняя
девчонка.  Шапку  она  сняла,  шубейку сняла,  в  одном сером свитере сидит.
Веселая такая, смеется, ногами болтает.
     А Коське не смешно. Стал Коська у порога, шапку снял.
     Дядя Костя говорит:
     - Вот  это,  Наташа,  он  самый  и  есть,  о  котором я  тебе  писал  и
рассказывал. Знакомься, Костя. Это моя дочь Наташа.
     А девчонка ногами болтает, смеется и говорит:
     - Ха! Да мы уже знакомы.
     - Как так? Где вы успели?
     - Представь себе, успели.
     Коська голову чуть-чуть поднял,  на  Наташу взглянул,  потом на портрет
посмотрел: "Так и есть. Она самая".
     Вздохнул Коська. Шапку в руках потискал и говорит:
     - Так я пойду, дядя Костя.
     - Куда пойдешь? За керосином? Успеешь.
     - Нет... я вообще...
     - Куда это вообще?
     - Одним словом... я ведь теперь у вас лишний буду.
     Рассердился дядя Костя.  Никогда его таким Коська не видел.  Как начнет
ходить по комнате. Как начнет кричать.
     - Ты что же это,  -  говорит,  -  свою сестренку хочешь бросить?!  И не
стыдно тебе? Она из Питера ехала, думала, у нее братишка есть, а он - вон он
какой!
     Стоит Коська,  с ноги на ногу переминается,  в руках шапку тискает,  не
знает, что и сказать. Только губами чего-то шепчет.
     А Наташа с ящика соскочила, к нему подошла, говорит:
     - Дай руку!
     Дал Коська руку.
     - В сестры меня возьмешь?
     Засмеялся Коська. Носом зашмыгал. Засопел.
     - Я-то, - говорит, - возьму. Пожалуйста. А ты меня в браты возьмешь?
     - Возьму.
     - Ну,  и кончено,  -  говорит дядя Костя.  -  А теперь айда - вместе за
керосином!..
     Оделись ребята, побежали в лавку за керосином. До угла добежали, Коська
и говорит:
     - Погоди, Наташа, мне тебе одну вещь надо сказать.
     - Какую? Ну, говори.
     Покраснел Коська.
     - Вот чего,  -  говорит. - Ты это... ты, брат, прости меня, знаешь, что
украл я тебя давеча из корзинки...
     Не  поняла  Наташа:   из  какой  корзинки?   Почему  украл?  Удивилась.
Засмеялась.
     - А ведь и верно, - говорит, - ты - чумовой!..

        1927

        ПРИМЕЧАНИЯ

        ПЕРВЫЕ РАССКАЗЫ

     Первые  рассказы  молодого  писателя написаны на  жизненно близком  ему
материале.
     1920-е   годы  -   время  войны  и  разрухи  -   породили  целые  армии
беспризорников.  Группами и в одиночку они бродяжничали по стране,  являлись
грозой  базаров.   Судьба  этих   изломанных  жизнью  детей  стала  вопросом
государственной важности.  Была организована специальная комиссия во главе с
Ф.Э.Дзержинским по борьбе с безнадзорностью подростков.
     Л.Пантелеев,  сам  переживший в  детстве  годы  скитаний,  хорошо  знал
беспризорников, их душевный мир. В своих ранних рассказах он показывает, как
происходит высвобождение этих мальчишек из-под власти улицы.

        ПОРТРЕТ

     Здесь   рассказана  история  Коськи,   вора   начинающего,   неумелого.
Человеческая доброта и доверие дяди Кости помогают мальчику встать на ноги.
     Рассказ вышел  отдельным изданием в  1928  году.  После  войны,  готовя
"Портрет" к переизданию,  Л.Пантелеев переработал рассказ. В ранних изданиях
дядя  Костя не  усыновлял Коську,  рассказ кончался встречей с  приехавшей к
отцу Наташей.

                                                      Г.Антонова, Е.Путилова



        Алексей Иванович Пантелеев. Приказ по дивизии

                         Цикл "Рассказы о подвиге"


     ---------------------------------------------------------------------
     Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2.
     Л.: Дет. лит., 1984.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 23 февраля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


     - Нет,  -  говорил генерал,  показывая спутнику своему  тонкий  орлиный
профиль,  -  невоенный человек даже и понять не может,  что значит настоящая
воинская дисциплина.  Вот  -  и  вам  небось  приходилось слышать,  -  часто
говорят,  что дисциплина должна быть сознательная. А вы знаете, почему-то не
люблю я  этого слова.  Что  значит -  сознательная дисциплина?  Сознательным
должен быть боец. А дисциплина - всегда одна... Дисциплина, если хотите, это
что-то вроде шестого чувства,  которое,  вместе со вкусом, слухом и зрением,
присуще  каждому настоящему солдату.  И  уж  как  ты  ее  там  ни  называй -
сознательная или бессознательная,  -  а если ты ее нарушил,  дисциплину, - я
тебя в  полном сознании и  без  зазрения совести под  арест закатаю,  а  еще
нарушил - так и голову сниму, не пожалею...
     "Эге-ге, - подумал собеседник генерала. - Да ты, я вижу, дядя сердитый.
Попадись такому в недобрый час - ведь он, пожалуй, и в самом деле без головы
оставит".
     Генерал инспектировал войска, которыми он командовал. Три дня провел он
в  частях,  на передовых линиях,  и все эти три дня ни на шаг не отставал от
него молодой,  но уже известный писатель,  приехавший из Москвы с поручением
от большой столичной газеты. Теперь, темным и непогожим осенним вечером, они
возвращались в  штаб  дивизии.  Новенький  трофейный  "оппель",  похожий  на
короткую сигару,  а еще больше - на вытянутое гусиное яйцо, на самой бешеной
скорости и  все-таки почти бесшумно мчался по гудронированному прифронтовому
шоссе. Писатель, который с непривычки страшно устал, промерз и проголодался,
сидел   в    углу,    откинувшись   и    прижимаясь   затылком   к   мягкой,
приятно-пружинистой  обивке  кабины.  Слушая  генерала  внимательно  и  даже
почтительно,  он все-таки то и  дело стискивал зубы,  чтобы не зевнуть,  и с
надеждой поглядывал через  голову шофера на  дорогу -  не  мелькнет ли  там,
наконец,  хоть какой-нибудь огонек,  не запахнет ли дымом и  не покажется ли
что-нибудь похожее на  человеческое жилье.  Но впереди,  на дороге,  не было
ничего, кроме дождя, мрака, блестящих дождевых луж и угольно-черного, мрачно
сверкающего под  приглушенным и  укороченным лучом автомобильного прожектора
сырого  гудрона.  Изредка  выскакивала  откуда-то  свесившаяся  над  дорогой
облетелая ветка с  одиноким кленовым или буковым листом,  мелькал на секунду
полосатый километровый столб  или  придорожный каменный  крест,  -  и  опять
ничего,  кроме тьмы,  дождя и беспрерывно бегущего впереди,  колыхающегося и
дрожащего пятна  света.  Но  вот  в  этом  светлом пятне  мелькнули какие-то
человеческие фигурки. Писателю показалось, что он разглядел даже ружья у них
в руках.  И почти тотчас же резкая пронзительная трель свистка заставила его
пригнуться и зажмурить глаза.
     - Стой! - услыхал он голос генерала.
     Но  шофер или  не  расслышал приказания или  просто не  мог  остановить
разбежавшуюся машину, - "оппель" продолжал лететь на прежней скорости.
     Над головой писателя что-то звякнуло,  треснуло и рассыпалось.  В то же
мгновенье он почувствовал,  как чья-то цепкая рука схватила его за шиворот и
с силой бросила на пол.  Он не сразу сообразил,  что сделал это генерал. Над
головой  опять  щелкнуло.   Потом  он   почувствовал  сильный  толчок.   Ему
показалось,  что  машина взлетела в  воздух.  Она и  в  самом деле проделала
невероятный курбет:  резко затормозив,  шофер повернул ее  на  180 градусов.
Поднявшись на  дыбы,  "оппель" описал  в  воздухе дугу  и  грузно  шлепнулся
передними колесами в дождевую лужу.
     Генерал,  а  за  ним  и  писатель  выскочили из  машины.  Громко  стуча
каблуками по гудрону, кто-то уже бежал им навстречу. Через минуту из темноты
выступили две серых шинели.  Два красноармейца с автоматами наперевес,  один
впереди, а другой несколько отставая, приближались к машине.
     Генерал нетерпеливо шагнул им навстречу.
     - Кто такие? - рявкнул он таким угрожающим басом, что писатель, который
и без того успел натерпеться страху, вздрогнул и отшатнулся.
     Бойцы со  всего разбега остановились,  подровнялись и  вытянулись перед
генералом во фрунт.
     - Так что,  товарищ генерал-майор,  - высоким срывающимся голосом начал
один из них,  молодой,  щеголеватый,  с сержантскими полосками на погонах, -
бойцы сторожевого охранения четвертого батальона сто двадцать седьмого...
     - Это кто стрелял? - перебил его генерал.
     - Это я стрелял,  товарищ генерал-майор,  -  негромко ответил, выступая
вперед,  второй боец,  немолодой, худенький, некрасивый, с заляпанным грязью
бледным небритым лицом.  Он  тяжело дышал,  и,  когда говорил,  губы у  него
вздрагивали.
     - Вы что ж это, черт вас возьми, вздумали тут ночью пальбу открывать?!
     - Согласно приказа, товарищ генерал-майор, - еще тише ответил солдат, и
губы у него опять задрожали.
     - Согласно приказа вы мне все стекла в машине вышибли?
     - Я  свистел,  товарищ генерал-майор,  -  машина не  остановилась.  Дал
предупреждающий - тоже...
     - Вы видели, что это моя машина?
     Солдат на секунду запнулся и ответил:
     - Так точно. Видел, товарищ генерал-майор. Я вашу машину хорошо знаю.
     - И все-таки стреляли мне в спину?
     - И все-таки... да, стрелял, товарищ генерал-майор. Согласно приказа.
     - А вы знаете,  что вы, между прочим, чуть писателя не убили? Вы читали
такого-то?
     - Никак нет.  Не читал,  -  ответил боец,  переступив с  ноги на ногу и
покосившись в сторону писателя.
     - Ваша фамилия? - сказал генерал.
     - Первого  взвода  четвертой  роты  четвертого батальона  сто  двадцать
седьмого  гвардейского Краснознаменного Ворошиловградского стрелкового полка
ефрейтор Метелкин.
     - Можете  быть  свободны,  -  сказал генерал и,  отворив дверцу кабины,
пригласил писателя садиться.
     - Ведь  вот  метелка  этакая,  -  проворчал он,  когда  машина,  сделав
разворот,  снова помчалась по  шоссе.  -  Ведь вы  посмотрите,  -  он же мне
фуражку насквозь продырил.
     И  генерал  протянул  писателю фуражку,  чтобы  тот  пощупал.  Писатель
нащупал дырку, поежился, глухо кашлянул и сказал, что в конце концов фуражку
можно и  купить и  починить,  а вот с головой это сделать было бы,  пожалуй,
несколько труднее.  Генерал ничего не ответил, надел фуражку и всю остальную
дорогу молчал.
     Когда они добрались,  наконец,  до штаба, он, не задерживаясь, поднялся
во второй этаж и приказал адъютанту разбудить дежурного писаря. Че