ть очевидцем.
     Первая милость, после смерти  короля  испрошенная  мною  у  королевы  и
дарованная ею, - это возвращение ко двору графа Миоссанса {22} и прекращение
следствия по делу о поединке, на котором он убил Вилландри.  Королева  щедро
расточала мне знаки своих дружеских чувств и своего  доверия;  больше  того,
она неоднократно убеждала меня, что для нее вопрос чести,  чтобы  я  был  ею
доволен, и что во всем королевстве не найти ничего достаточно ценного, чтобы
достойно вознаградить меня за мою службу.
     Герцога Бофора поддерживала его мнимая влиятельность  и  еще  больше  -
общее  и  малообоснованное  представление  о  его   заслугах   и   доблести.
Большинство приближенных королевы примкнуло к  нему;  я  поддерживал  с  ним
добрые отношения, но, хорошо  зная  его,  не  стремился  сойтись  с  ним  на
короткую ногу. Двор, как я указал выше,  разделялся  на  его  сторонников  и
сторонников кардинала Мазарини, и ожидалось, что возвращение г-жи де  Шеврез
вследствие дружбы, неизменно питаемой к ней королевою,  склонит  чашу  весов
либо в ту, либо в другую сторону. Впрочем, и отличие от остальных  я  отнюдь
не считал влияние г-жи де Шеврез столь всесильным: королева в разговорах  со
мной отзывалась о ней с заметною, холодностью, и я отчетливо видел,  что  ей
было желательно, чтобы возвращение г-жи де Шеврез  во  Францию  задержалось.
Из-за прямого запрета, выслушанного ею от короля незадолго  до  его  смерти,
мне стоило немалого труда убедить королеву согласиться на  возвращение  г-жи
де Шеврез ко двору. Королева сказала мне,  что  любит  ее  по-прежнему,  но,
потеряв  вкус  к  развлечениям,  объединявшим  их  в  юные  годы,  опасается
показаться ей изменившейся, а также, что знает по опыту, насколько  г-жа  де
Шеврез питает страсть к интригам, способным нарушить спокойствие Регентства.
Королева добавила к атому,  что  г-жа  де  Шеврез  вернется,  без  сомнения,
раздраженной  доверием,  которое  она  оказывает  кардиналу  Мазарини,  и  с
намерением ему повредить. Я говорил с королевою, быть может,  более  вольно,
чем должно: я указал, какую тревогу и какое удивление вызовет в  обществе  и
среди ее давних приверженцев столь внезапно совершившаяся  в  ней  перемена,
когда все увидят, что первые проявления ее власти и строгости обрушились  на
г-жу де Шеврез. Я живо изобразил ее привязанность к королеве  и  преданность
ей, ее услуги на протяжении многих лет и длинную череду злоключений, которые
они на нее навлекли; я молил королеву подумать о том, на какое непостоянство
сочтут ее способною и какое истолкование получит это непостоянство, если она
предпочтет кардинала Мазарини г-же де Шеврез.  Наш  разговор  был  долгим  и
горячим; я хорошо видел, что порою гневлю королеву, но так как  у  меня  еще
сохранялась большая власть над ее волею, я добился желаемого.  Она  поручила
мне выехать навстречу г-же де Шеврез, которая возвращалась  из  Фландрии,  и
склонить ее к поведению, соответствующему пожеланиям королевы.
     К  кардиналу  Мазарини  тогда  относились  еще  несколько  свысока,   и
составилась тесная группа придворных, главным образом из числа тех, кто  при
жизни  покойного  короля   сохранял   преданность   королеве;   их   назвали
Высокомерными. Хотя в эту группу пошли люди  различных  взглядов,  звания  и
рода занятий,  все  они  сговорились  между  собой  быть  врагами  кардинала
Мазарини,  прославлять  воображаемые  добродетели  герцога  Бофора  и   быть
блюстителями превратно понимаемой  ими  чести,  право  устанавливать  кодекс
которой присвоили себе Сент-Ибар, Монтрезор, граф Бетюн и некоторые  другие.
На свою беду я был с ними в дружеских отношениях, не  одобряя,  впрочем,  их
поведения. Встречаться с кардиналом Мазарини было в их глазах преступлением,
но я во всем зависел от королевы, а она уже как-то приказала мне свидеться с
ним и настойчиво выражала желание, чтобы я виделся с ним и впредь. Поскольку
мне хотелось избегнуть осуждения Высокомерных, я  молил  королеву  одобрить,
чтобы  учтивость,  которую  она  мне  предписывала,  простиралась  лишь   до
известных пределов и чтобы мне  было  позволено  заявить  Кардиналу,  что  я
пребуду его покорным слугой и доброжелателем, пока  он  по-настоящему  будет
печься о государстве и о службе королеве, но что перестану быть таковым, как
только он станет поступать вразрез с тем, что  должно  ожидать  от  человека
порядочного и достойного того положения, которым она почтила его. Все, что я
говорил, королева нашла превыше всяких похвал, и то же самое, слово в слово,
я повторил Кардиналу, которому угодил, видимо, не в пример меньше и  который
позже побудил ее усмотреть злокозненность в том.  что,  предлагая  ему  свою
дружбу, я поставил ее в зависимость от стольких условий. Впрочем, тогда  она
даже не намекнула на это и выразила мне свое полнейшее одобрение.
     Я  выехал  навстречу  г-же  де  Шеврез  и  нашел  ее  в  Руа.  Монтегю,
англичанин, прибыл туда прежде меня с поручением Кардинала  передать  ей  от
его имени всяческие любезности и посулы, которые  могли  бы  склонить  ее  к
дружелюбию и привлечь на его сторону. Она попросила  меня  воздерживаться  в
присутствии Монтегю от откровенных суждений. Я изобразил ей,  насколько  мог
точно, положение дел: рассказал об отношении королевы к кардиналу Мазарини и
к ней самой; я предупредил, что нельзя судить о дворе по ее давним  знакомым
и неудивительно, если она обнаружит в нем множество перемен; посоветовал  ей
руководствоваться вкусами королевы, поскольку та,  вероятно,  их  не  станет
менять; я указал, что Кардинала не обвиняют ни в каком преступлении и что он
не причастен к насилиям кардинала Ришелье; что, пожалуй, лишь он один сведущ
в иностранных делах; что у него нет родни во Франции; что он слишком хороший
придворный, чтобы не постараться завлечь ее всем, чем только сможет, и  что,
если он это сделает, на мой взгляд, ей  подобает  принять  его  предложения,
дабы его поддерживать, буде он окажется верен исполнению своего  долга,  или
воспрепятствовать ему от него отклониться. Я также добавил,  что  не  так-то
просто найти людей, настолько известных своими способностями  и  честностью,
чтобы можно  было  отдать  им  предпочтение  перед  кардиналом  Мазарини.  Я
обратился к ней с настоятельным увещанием никоим  образом  и  ни  при  каких
обстоятельствах не подавать ни малейшего  повода  королеве  подумать,  будто
она, г-жа де Шеврез, возвратилась с намерением руководить ею, ибо это и есть
главнейшее обвинение, коим чаще всего пользуются враги герцогини,  чтобы  ей
повредить. Я указал, что ей надлежит направить все свои  помыслы  только  на
то, чтобы снова занять в уме и сердце  королевы  то  место,  которое  у  нес
попытались отнять, и оказаться в состоянии защитить  или  свалить  Кардинала
смотря по тому, будет ли более  полезным  для  общества  сохранение  за  ним
власти или его низложение.
     Г-жа де Шеврез заявила, что будет неуклонно следовать моим советам. Она
прибыла ко двору в этой решимости, и, хотя была принята королевою со многими
изъявлениями дружбы, мне было  нетрудно  заметить  различие  между  радостью
королевы по случаю свидания с нею и  той,  какую  она  когда-то  испытывала,
беседуя со мною  о  герцогине.  Г-жа  де  Шеврез,  однако,  этого  различия,
естественно, не заметила и возомнила, что ее присутствие мигом  развеет  все
то, в чем против нее преуспели ее враги. Герцог  Бофор  и  Высокомерные  еще
больше укрепили ее в этой мысли, и  они  решили,  что  объединенными  силами
легко  справятся  с  кардиналом  Мазарини  прежде,   чем   он   окончательно
утвердится, Этот союз и некоторые явленные королевой свидетельства  нежности
и доверия побудили г-жу де Шеврез рассматривать все  хитроумные  подольщения
Кардинала как доказательства его слабости, и она вообразила, что достаточным
ответом на них будет не выказывать ему открытой враждебности и что для того,
чтобы его неприметно свалить, не требуется ничего больше, как  вернуть  г-на
де Шатонефа. Его здравый смысл  и  многолетний  опыт  в  делах  были  хорошо
известны королеве; он претерпел суровое заключение за приверженность к  ней;
он был тверд и решителен; он любил государство и более, чем кто-либо другой,
был  способен  восстановить  старинную  форму  правления,  которую  кардинал
Ришелье начал изничтожать; он  был  теснейшим  образом  связан  с  г-жой  де
Шеврез, и она отлично знала вернейшие  способы  подчинить  его  своей  воле.
Итак,  она  принялась  настойчиво  добиваться  его  возвращения  и  так   же
настойчиво  хлопотать  о  предоставлении  герцогу   Вандому   его   прежнего
губернаторства Бретань {23} или о пожаловании ему, как возмещение  за  него,
должности генерал-адмирала. Тогда же, чтобы рассчитаться со мной за все, чем
она почитала себя обязанной мне, и вместе с тем создать в обществе  выгодное
мнение о присущем ей чувстве благодарности и о своей  влиятельности,  она  с
горячностью  предложила  королеве  изъять  из  рук  герцога   Ришелье   {24}
управление Гавром и передать его мне, на  что  королева  изъявила  согласие.
Посредством этого полезного для королевы назначения г-жа де Шеврез сотворила
бы мне добро и одновременно чувствительно задела бы родню кардинала Ришелье.
Королева, однако, не была в  состоянии  предпринять  столь  важный  шаг  без
одобрения кардинала Мазарини. Тот вознамерился мне повредить и весьма  ловко
проделал это, сказав королеве, что,  неизменно  послушный  ее  желаниям,  он
готов был бы исполнить и это, но не может удержаться от сочувствия к фамилии
кардинала Ришелье и не испытывать крайней горести при виде ее унижения;  что
королева слишком обязана мне признательностью, чтобы  не  сделать  для  меня
чего-нибудь исключительного, и что нет никого, для кого он столь же искренне
хотел бы любых ее милостей, лишь бы только я не обездолил  фамилию  Ришелье.
Хватило бы и менее веских доводов, чтобы остановить королеву. Тем  не  менее
это дело ее затрудняло: она не отваживалась показать  г-же  де  Шеврез,  что
нарушает свое  обещание,  но  еще  меньше  могла  решиться  пойти  наперекор
желаниям  кардинала  Мазарини.  Поддержанная  Кардиналом  г-жа  д'Эгийон  не
упустила ни малейшей возможности  оградить  свои  интересы:  через  м-ль  де
Рамбуйс   {25}   она   надоумила   королеву   предложить    мне    должность
главноначальствующего  галерами.  Кардинал,  прибегнув  к   хитрой   уловке,
впоследствии применявшейся им в стольких случаях, задумал открыть мне другие
виды на должность, чем те, что были передо мной, и  побудить  меня  оставить
мысль  об  обещанном   Гавре,   соблазнив   более   отдаленными   надеждами,
осуществлению которых он мог бы с большей легкостью помешать.  Он  знал  мой
ответ на предложения г-жи д'Эгийон, а именно, что я не просил ни  Гавра,  ни
галер, но помышляю только о том, чтобы королева использовала меня  на  таком
месте, где бы я был всего полезнее ее службе, и что такое назначение было бы
мне более всего по душе. Королева вслед  за  тем  заявила  о  своем  желании
приобрести  у  маршала  Грамона   его   должность   полковника   королевских
гвардейцев, чтобы передать ее мне. Предлагалось, кроме того, вернуть герцогу
Бельгарду должность главного шталмейстера, на которую он сохранил  права,  с
предоставлением ее  мне,  когда  она  станет  свободной.  Столько  различных
надежд, поданных мне почти одновременно и тотчас же у меня отнятых, навлекли
на меня много зависти, не доставив ни одного назначения, и я  хорошо  понял,
что королева прониклась намерением Кардинала тешить меня  пустыми  посулами.
Она больше не говорила  со  мной  о  делах,  но  постоянно  заставляли  себя
расточать уверения в своих дружеских чувствах ко мне. Больше того,  когда  я
как-то попросил ее совета, то услышал и ответ, что, дабы  избавить  меня  от
труда обращаться к  ней  с  подобными  просьбами,  она  наперед  подает  мне
решительно все советы - какие только могут пойти мне на пользу. Из  этой  ее
благосклонности я, однако, не извлек ни малейшей выгоды, ибо в течение  двух
месяцев,  пока  она  сохранялась,  мне  не   представилось   надобности   ею
воспользоваться.  В  это  самое  время  был  опасно  ранен   Гассьон,   {27}
впоследствии маршал  Франции.  Королева  тотчас  же  предназначила  мне  его
должность командира полка легкой кавалерии, говоря, что жалует меня ею не  в
возмещение своего долга передо мной, а затем, чтобы я с большей  приятностью
дожидался того, что она хочет для меня сделать. Я узнал, что этой  должности
домогается для одного из своих братьев г-жа  де  Отфор,  и  умолил  королеву
пойти навстречу ее ходатайству и помышлять лишь о том, чтобы назначить  меня
на такое место, где я имел бы возможность служить ей с особою пользой.
     Между тем г-жа де Шеврез начинала терять терпение: ни для нее,  ни  для
ее друзей ничего не делалось; власть Кардинала возрастала день ото  дня;  он
же тешил ее изъявлениями своей покорности и всяческими любезностями  и  даже
порою пытался заставить ее поверить, что пылко  в  нее  влюблен.  Сперва  ей
показалось, что он стал меньше противиться  возвращению  г-на  де  Шатонефа,
чего она страстно хотела. Эта снисходительность  коренилась,  несомненно,  в
уверенности Кардинала, что тот окончательно изничтожен в глазах  королевы  и
что Принцесса, {28}  а  также  весь  род  Конде  никогда  не  согласятся  на
назначение человека, которого они обвиняют в гибели герцога Монморанси. {29}
Кардинал, кроме  того,  полагал,  что  достаточно  предоставить  действовать
Канцлеру, {30} и тот из самосохранения не  может  не  постараться  оттеснить
г-на де Шатонефа, так как его возвращение ко двору повело бы к  отобранию  у
него печати. Чтобы избежать этой неприятности, Канцлер и в самом деле принял
все возможные предосторожности, ловко использовав  дружбу  и  исключительное
доверие, питаемое королевой к одной из его сестер, монахине в Понтуазе, и  к
Монтегю, о котором я говорил выше.
     Между тем г-жа де Шеврез видела во всех этих промедлениях не более  чем
уловки кардинала Мазарини, мало-помалу приучавшего королеву  никоим  образом
не даровать  ей  того,  чего  она  добивалась,  и  этими  своими  действиями
нанесшего заметный ущерб тому мнению о всесилии герцогини, которое  она  так
желала утвердить  в  обществе.  Она  часто  заявляла  о  своем  недовольстве
королевою и к своим жалобам неизменно примешивала что-нибудь  язвительное  и
насмешливое о присущих кардиналу Maзарини недостатках и  слабостях.  Она  не
могла смириться с необходимостью прибегать к помощи  этого  министра,  чтобы
добиться того, чего хотела от королевы, и предпочитала вовсе не получать  ее
милостей, чем  быть  ими  обязанной  Кардиналу.  Он  же,  напротив,  искусно
пользовался  этим  поведением  г-жи  де  Шеврез,  чтобы  исподволь   убедить
королеву, что герцогиня стремится ею руководить. Он говорил  королеве,  что,
поскольку  г-жу  де  Шевреэ  поддерживают  герцог  Бофор   и   Высокомерные,
честолюбие и разнузданность которых общеизвестны, регентская власть в  конце
концов сосредоточится в их руках, и королева окажется еще более зависимой  и
удаленной от дел, чем при жизни покойного короля. Одновременно он постарался
изобразить, каковы будут послания и уведомления  союзников,  {32}  буде  они
запросят о том, к кому же  им  отныне  следует  обращаться,  чтобы  выяснить
намерения королевы, и угрожающих отказом от выполнения своих обязательств по
отношению к французскому государству, если его властители - герцог  Бофор  и
Высокомерные.
     Стараясь угодить королеве. Месье неизменно  поддерживал  Кардинала;  он
был малодушен, робок, легкомыслен, прост в обращении и одновременно  кичлив.
Кардинал обильно снабжал этого принца средствами для оплаты  его  непомерных
карточных проигрышей; держал он его в руках и играя на тщеславии его любимца
аббата Ларивьера, {33} которому подавал надежды на  кардинальскую  шляпу  по
представлению Франции. Принц Конде, великий политик, отменный придворный, по
к  Личным  делам-прилежавший  больше,  чем  к  государственным,   все   свои
притязания ограничивал лишь одним - обогащаться. Его сын, герцог  Энгиенский
- юный, статный, наделенный большим, ясным,  проницательным  и  всесторонним
умом,  покрыл  себя  величайшей  славою,   какую   только   могли   снискать
двадцатилетнему принцу победа в битве при Рокруа  {34}  и  взятие  Тионвиля.
{35} Он возвращался со всем блеском, какого заслуживало столь  замечательное
начало, и сохранял верность тому соглашению с королевой, о котором я говорил
и которое было заключено по моему почину. Принцесса, его мать, вела  себя  в
соответствии с принятыми им  на  себя  обязательствами.  Она  и  лично  была
признательна королеве, которая возвратила ей Шантийи  {36}  и  все  то,  что
покойный король удержал из  конфискованного  имущества  герцога  Монморанси.
Герцогиня Лонгвиль, {37} ее дочь, также блюла интересы своего дома. Она была
слишком занята чарами своей красоты и неотразимым впечатлением, производимым
ее остроумием на всякого, кто ее видел, чтобы  вмещать  в  себя  вдобавок  и
честолюбие,  и  еще  бесконечно  далека  от  предвидении  роли,  которую  ей
предстояло играть в смуте времен конца Регентства и первых лет по достижении
королем совершеннолетия.
     Таково было положение дел: кардинал Мазарини, с одной стороны,  И  г-жа
де Шеврез с герцогом Бофором - с другой, с превеликим усердием думали лишь о
том, как бы свалить друг друга. Счастливая звезда Кардинала и  безрассудство
герцога Бофора и г-жи де Монбазон, {38}  которую  тот  пылко  любил,  вскоре
доставили Кардиналу удобный случай, и он не преминул им воспользоваться  для
осуществления своего замысла. Однажды, когда г-жа де Монбазон не покидала по
нездоровью дома и проведать ее явилось множество знатных особ, и  среди  них
Колиньи, кто-то нечаянно обронил два великолепных пылких письма,  написанных
красивым женским почерком. Г-жа де Монбазон, ненавидевшая г-жу де  Лонгвиль,
не упустила возможности подстроить ей пакость. Она сочла,  что  по  стилю  и
почерку эти письма можно приписать г-же де Лонгвиль, хотя их стиль был  схож
с ее стилем лишь весьма отдаленно, а почерк и  вовсе  несхож.  Она  склонила
герцога Бофора к соучастию в том, что задумала. Они с общего согласия решили
распространить в  свете,  что  Колиньи  потерял  письма  г-жи  де  Лонгвиль,
доказывающие их близость. Г-жа де Монбазон рассказала мне  об  этой  истории
прежде, чем распустить о ней слух.  Я  сразу  представил  себе  бесчисленные
последствия подобной затеи и как  мог  бы  использовать  ее  против  герцога
Бофора и всех его друзей кардинал Мазарини. Тогда я был еще  мало  знаком  с
г-жой де Лонгвкль, но питал чувство  исключительной  преданности  к  герцогу
Энгиенскому и был другом Колиньи. Я знал  злокозненность  герцога  Бофора  и
г-жи де Монбазон и не сомневался, что за всем этим нет ничего, кроме желании
учинить пакость г-же де Лонгвиль. Я приложил  все  усилия,  чтобы  заставить
г-жу де Монбазон, из опасения перед последствиями, сжечь эти письма  в  моем
присутствии. Она мне пообещала это, но герцог  Бофор  заставил  ее  изменить
своему слову. Вскоре  она  жестоко  раскаялась,  что  не  последовала  моему
совету: это дело получило огласку, и весь род Конде, естественно, почел себя
задетым. Между тем тот,  кто  обронил  письма,  был  моим  другом,  любившим
написавшую их. {39} Он понимал, что ее тайна несомненно будет раскрыта,  так
как Принц, Принцесса и г-жа де Лонгвиль хотели предъявить эти  письма  всему
высшему обществу, дабы,  сравнить  почерки,  обличить  г-жу  де  Монбазон  в
низости ее предположения. Попав в столь трудное положение, потерявший письма
терзался мучениями, а порядочному человеку и  должно  терзаться  в  подобном
случае. Он поделился  со  мною  своими  горестями  и  попросил  сделать  все
возможное, дабы извлечь его из той крайности, в  которой  он  оказался.  Мне
удалось услужить ему в этом: я снес письма к королеве, П