попросил Принца подарить ему свою дружбу, одновременно заверив его,  что  он
волен пойти навстречу этому пожеланию или отвергнуть его и что, к чему бы он
ни  склонился,  ничто  не  помешает  ему  покинуть  безотлагательно  Гавр  и
отправиться куда ему будет  угодно.  По-видимому,  Принц  не  упорствовал  и
пообещал все, чего хотел от него Кардинал. Они отобедали вместе, не  скупясь
на взаимные уверения, что мир между ними полностью восстановлен.  Сейчас  же
после обеда Кардинал попрощался с Принцем и увидел, как  тот  сел  в  карету
вместе с принцем Конти, герцогом Лонгвилем и маршалом  Грамоном.  Заночевали
они за три лье от Гавра в поместье, носящем название Громениль, на дороге  в
Руан, куда почти одновременно  с  ними  прибыли  герцог  Ларошфуко,  г-н  де
Лаврийер, Комменж и президент Виоль, заставшие принцев  в  еще  не  успевшем
остыть радостном возбуждении. Вот так они вновь обрели свободу по  миновании
тринадцати месяцев после ее утраты. Принц перенес эту опалу с  непоколебимой
твердостью и не упустил ни малейшей возможности просечь свои злоключения. Он
был  покинут  некоторыми  своими  приверженцами,   но   можно   положительно
утверждать, что никто никогда не располагал более решительными и преданными,
нежели те, кто его не оставил. Ни одной особе его ранга никогда не вменялись
в вину столь незначительные проступки и никого из них никогда не  подвергали
аресту столь же необоснованно, как его. Но его рождение, его заслуги и  даже
самая   безвинность   его,   которые   по   справедливости    должны    были
воспрепятствовать его заключению, стали бы главнейшими основаниями длить это
заключение неопределенно долгое  время,  если  бы  страх  и  нерешительность
Кардинала, а также все те, кто тогда поднялся против него, не  толкнули  его
на ни с чем не сообразные действия как в начале, так и при завершении  этого
дела.

IV
                           (февраль-август 1651)

     Заточение Принца сообщило новое сияние его славе, и он прибыл  в  Париж
{1} среди всеобщего ликования, вызванного  освобождением,  которого  удалось
так успешно добиться. Герцог Орлеанский и Парламент вызволили Принца из  рук
королевы, тогда как Кардинал едва ускользнул из рук объятого гневом народа и
покинул королевство, напутствуемый презрением и ненавистью; наконец, тот  же
народ, который за год перед тем зажег праздничные огни в знак своей  радости
по случаю заточения Принца, совсем недавно,  чтобы  доставить  ему  свободу,
держал взаперти двор в Палэ-Рояле. Постигшая Принца опала повела, как видно,
к тому, что всеобщая ненависть, которую он навлек на себя своим характером и
образом  действий,  сменилась  таким  же  всеобщим  сочувствием,  и  все   в
одинаковой  мере  надеялись,  что  его  возвращение  восстановит  порядок  и
общественное спокойствие.
     Таково было положение  дел,  когда  Принц  вместе  с  принцем  Конти  и
герцогом Лонгвилем прибыл в Париж. Бесчисленные толпы народа и  лиц  всякого
звания вышли навстречу ему до  самого  Понтуаза.  На  полпути  его  встретил
герцог Орлеанский, представивший ему герцога Бофора и коадъютора Парижского,
после чего его препроводили в Палэ-Рояль среди всеобщего ликования и  кликов
народа. Король, королева и герцог Анжуйский оставались в Палэ-Рояле  лишь  с
чинами своего придворного штата, и Принца  там  приняли  {2}  как  человека,
которому скорее подстать даровать прощение, чем молить о нем.
     Некоторые  сочли,  что  герцог  Орлеанский  и  Принц  допустили  весьма
значительную ошибку, позволив королеве сохранить  власть,  которую  нетрудно
было бы у нее отобрать: можно  было  парламентским  постановлением  передать
регентство  герцогу  Орлеанскому  и  поручить  ему  не   только   управление
государством, но и опеку над  королем,  чего  только  и  недоставало  партии
принцев,  чтобы  в  глазах  всех  она  стала  столь   же   законной,   сколь
могущественной была на деле. Все партии дали бы на это согласие,  ибо  никто
не был в состоянии, да и  не  пожелал  бы  воспротивиться  этому:  настолько
уныние и бегство Кардинала повергли в смятение  его  друзей  и  сторонников.
Данный способ, столь простой и удобный, несомненно закрыл бы навсегда  перед
этим министром путь к возвращению и отнял бы у королевы надежду вернуть  ему
прежнее положение. Но Принц, въезжавший в Париж наподобие  триумфатора,  был
слишком ослеплен блеском озарившей его свободы, чтобы отчетливо  представить
себе, на что он может решиться. Не исключено, что и огромность  такого  дела
помешала ему понять, как  легко  его  выполнить.  Можно  думать,  что,  даже
отдавая  себе  в  этом  ясный  отчет,  он  не  мог  решиться   на   вручение
неограниченной власти герцогу Орлеанскому, находившемуся в руках  фрондеров,
от которых Принц не хотел зависеть. Были и такие, кто счел более  вероятным,
что они оба - и тот, и другой  -  в  расчете  на  кое-какие  уже  начавшиеся
переговоры и слабость правительства надеялись  утвердить  за  собою  влияние
более мягким и более законным путем. В конце концов, они оставили королеве и
ее  сан,  и  власть,   не   обеспечив   себе   существенных   выгод.   Люди,
приглядывавшиеся тогда к их образу действий и судившие о нем, руководствуясь
здравым смыслом, отмечали, что с ними произошло то же самое, что в  подобных
случаях нередко происходило и с величайшими  мужами,  поднявшими  оружие  на
своих повелителей, а именно, что они не  сумели  воспользоваться  некоторыми
решающими и благоприятными для них обстоятельствами. Так,  например,  герцог
Гиз {3] в дни первых парижских баррикад выпустил короля, продержав его  день
и ночь в Лувре как бы в осаде; и те, кто при последних  баррикадах  вели  за
собой парижский народ, позволили угаснуть его порыву сразу  же  после  того,
как он вынудил силою вернуть ему Брусселя и президента Бланмениля, {4} и при
этом даже не подумали добиться выдачи Кардинала, по приказу которого те были
арестованы и которого можно было без труда извлечь из  обложенного  со  всех
сторон Палэ-Рояля. Наконец, каковы бы ни были соображения  принцев,  они  не
использовали столь выгодно сложившейся для них  обстановки,  и  свидание,  о
котором я упоминал выше, прошло только в обмене привычными любезностями, без
каких-либо  проявлений  взаимного  озлобления  и   без   единого   слова   о
государственных  делах.  Но  королева  слишком  горячо  желала   возвращения
Кардинала, чтобы не попытаться любыми средствами склонить Принца оказать  ей
в этом поддержку. Через принцессу Пфальцскую она предложила ему  вступить  в
тесный  союз  с  Кардиналом  и,  если  он  это  сделает,  предоставить   ему
всевозможные преимущества. Но поскольку все это  говорилось  в  очень  общих
выражениях, его ответ состоял из  ни  к  чему  не  обязывающих  любезностей.
Больше того, он счел, что все это  не  более  как  хитрости  королевы,  цель
которых возродить всеобщую неприязнь к нему, возбудить  этим  тайным  союзом
подозрения в герцоге Орлеанском,  Парламенте  и  народе  и  в  конце  концов
ввергнуть его в уже испытанные им ранее злоключения. Он принимал во внимание
и то, что вышел из заточения благодаря соглашению, которое подписал с  г-жой
де Шеврез и в соответствии с которым принц Конти должен был жениться  на  ее
дочери, {5} что главным образом благодаря этому браку фрондеры  и  коадъютор
Парижский прониклись к нему довернем и что тот же  брак  повлиял  в  том  же
смысле и на хранителя печати г-на  де  Шатонефа,  занимавшего  тогда  первое
место в Совете и неразрывно связанного с г-жой де  Шевреэ.  К  тому  же  эта
партия продолжала существовать, располагая,  по-видимому,  той  же  силой  и
весом и предлагая на выбор различные назначения для него и его брата. Г-н де
Шатонеф только что восстановил их обоих, равно как  и  герцога  Лонгвиля,  в
отправлении их прежних должностей. Наконец, Принц считал,  что  для  него  и
опасно, и постыдно порывать с теми  людьми,  которые  принесли  ему  столько
пользы и так способствовали его освобождению.
     Хотя из-за раздумий подобного рода Принц колебался, королева отнюдь  не
отказалась от своего замысла и так же горячо желала  вступить  с  Принцем  в
переговоры, рассчитывая либо добиться его полного и окончательного  перехода
на ее сторону и тем  самым  обеспечить  возвращение  Кардинала,  либо  снова
навлечь на него подозрения всех его друзей и приверженцев. В этих видах  она
поторопила принцессу Пфальцскую добиться  от  Принца  разъяснений,  чего  он
хотел  бы  для  себя  и  своих  друзей,  и  подала  ей  такую   надежду   на
удовлетворение его пожеланий, что эта принцесса убедила его наконец решиться
начать переговоры и тайно  свидеться  у  нее  с  господами  Сервьеном  и  де
Лионном. Принц пожелал, чтобы при этом присутствовал и герцог Ларошфуко, что
тот и сделал совместно с принцем Конти и г-жой де Лонгвиль.
     Первый  проект  соглашения,   представленный   принцессою   Пфальцской,
предусматривал, что Принцу будет дана Гиень, {7}  а  должность  генерального
наместника в ней - тому из его приверженцев, кого он сам назовет, тогда  как
губернаторство Прованс -  принцу  Конти;  {8}  что  будут  розданы  денежные
награды всем, державшим сторону Принца; что от него потребуется только одно:
выехать в свое губернаторство, взяв с собой для обеспечения безопасности  те
подразделения своих войск, какие он сам изберет; что, пребывая  там,  он  не
обязан содействовать возвращению кардинала Мазарини, но не должен  вместе  с
тем и препятствовать этому, и уж во  всяком  случае  Принц  волен  быть  его
другом или  врагом,  смотря  по  тому,  что  подскажет  ему  образ  действий
Кардинала. Эти условия были не только подтверждены, но и дополнены господами
Сервьеном и де Лионном, ибо на выраженное  Принцем  желание,  чтобы  герцогу
Ларошфуко была  предоставлена  должность  генерального  наместника  Гиени  с
передачей  в  его  ведение  также  Блэ,  они  ответили  как   нельзя   более
обнадеживающим образом. Правда, они попросили предоставить им  время,  чтобы
договориться  о  губернаторстве  Прованс  с  герцогом  Ангулемским   {9}   и
окончательно склонить королеву к согласию относительно  Блэ,  но,  вероятно,
это было сделано ими, чтобы доложить Кардиналу о ходе переговоров и получить
от  него  дальнейшие  указания.  Они  также  коснулись  причин   неодобрения
королевою женитьбы принца Конти на м-ль де Шеврез, но им не  дали  подробнее
остановиться  на  этом  и  ограничились  разъяснением,  что   обязательства,
принятые на этот счет по отношению к г-же де  Шеврез,  слишком  определенны,
чтобы заниматься поисками благовидных предлогов для их нарушения.  По  этому
пункту господа Сервьен  и  де  Лионн  не  стали  настаивать.  Таким  образом
создалось впечатление, что соглашение между  королевой  и  Принцем  -  дело,
можно сказать, решенное.
     Они оба в равной мере  были  заинтересованы  в  сохранении  тайны  этих
переговоров. Королеве приходилось соблюдать осторожность, чтобы  не  усилить
недоверия герцога Орлеанского и фрондеров,  тем  более  что  она  готовилась
вскоре  поступить,  и  притом  без  всякого  объяснения,  вопреки  своим  же
направленным   Парламенту   заявлениям,   предусматривавшим    Невозвращение
Кардинала. {10} Принц со своей  стороны  должен  был  принимать  не  меньшие
предосторожности, поскольку молва о его соглашении с королевою, заключенном,
как справедливо сочли бы его друзья  и  приверженцы,  за  их  спиною,  могла
явиться причиною отпадения от него герцога Буйонского и г-на де  Тюренна.  К
тому же Принц опасался, как бы,  наново  порвав  с  фрондерами  и  г-жой  де
Шеврез, не оживить в памяти Парламента и народа  страшных  картин  последней
Парижской войны. Таким образом, эти переговоры в течение некоторого  времени
не получили огласки, но тот, кого избрали для их  завершения,  вскоре  подал
поводы к их разрыву и довел  дело  до  крайностей,  свидетелями  которых  мы
впоследствии стали.
     Между тем, хотя принцы были уже на  свободе,  собрание  знати  {11}  не
разошлось и продолжало заседать, используя  для  этого  различные  предлоги.
Прежде  всего  дворянство  потребовало  восстановления  своих  привилегий  и
устранения кое-каких  отдельных  непорядков,  но  истинной  его  целью  было
добиться созыва Генеральных штатов, что и впрямь являлось бы самым  надежным
и безболезненным  средством  восстановления  древних  основ  государства,  с
некоторых пор, как представлялось, вконец расшатанных чрезмерным могуществом
временщиков. Последовавшие события с очевидностью показали,  насколько  этот
исходивший от знати  проект  был  бы  полезен  для  королевства.  Но  герцог
Орлеанский и Принц, не понимая своих подлинных интересов и стремясь  угодить
двору и  Парламенту,  в  равной  мере  боявшихся  влиятельности  Генеральных
штатов, не только не поддержали требований знати и не  заслужили  тем  самым
признательности за установление общественного спокойствия, но помышляли лишь
о способах распустить собрание и  сочли  свой  долг  до  конца  исполненным,
добившись от двора обещания  созвать  Генеральные  штаты  через  полгода  по
достижении королем совершеннолетия. {12} За этим пустым обещанием последовал
самороспуск собрания.
     Двор в  ту  пору  разделялся  на  несколько  группировок,  но  все  они
сходились в стремлении воспрепятствовать возвращению  Кардинала.  Однако  их
образ действий был различен: фрондеры открыто заявляли о своей  враждебности
к Кардиналу, но хранитель печати де Шатонеф выказывал преданность  королеве,
хотя и был смертельным врагом Кардинала. Он находил, что нет лучшего способа
держать Кардинала вдали и занимать его место, как делая вид,  что  неизменно
разделяешь мнения королевы. Она же во всем  отдавала  отчет  пребывавшему  в
изгнании Кардиналу, {13} и  его  отсутствие  служило  лишь  к  усилению  его
власти. Но так как его указания доходили медленно и нередко одно  отменялось
другим, эта противоречивость вносила такую путаницу в государственные  дела,
что разобраться в ней не было ни малейшей возможности.
     Между тем фрондеры торопили с заключением брака между принцем  Конти  и
м-ль де Шеврез. Малейшие промедления в этом внушали  им  подозрения,  и  они
стали  подозревать  г-жу  де  Лонгвиль  и  герцога  Ларошфуко  в   намерении
расстроить этот брак {14} из опасения, как бы принц Конти не  ускользнул  из
их рук и не попал в руки г-жи  де  Шеврез  и  коадъютора  Парижского.  Принц
искусно подогревал их подозрения насчет своей сестры  и  герцога  Ларошфуко,
рассчитывая, что, пока фрондерами будет владеть эта мысль,  они  никогда  не
доищутся истинной причины промедления,  состоявшей  в  том,  что  Принц,  не
достигнув соглашения с королевою и вместе с тем не прекратив  переговоров  о
нем, а также располагая сведениями, что г-н де Шатонеф будет  смещен,  хотел
дождаться выяснения обстановки и лишь после этого или допустить  этот  брак,
если г-н де Шатонеф возобладает над Кардиналом, или окончательно  расстроить
его, если Кардинал настоит на смещении г-на де Шатонефа.
     Между тем отправили в Рим доверенных лиц хлопотать о  дозволении  этого
брака между родственниками. Принц Конти с  нетерпением  ждал  дозволения  на
него столько же потому, что м-ль де Шеврез ему нравилась, сколько и  потому,
что перемена в условиях существования привлекала его прелестью новизны.  Это
чувство, однако, он со всем присущим ему  хитроумием  тщательно  скрывал  от
друзей; но более всего он опасался, как бы ого не заметила г-жа де Лонгвиль,
что принизило бы  и  се  глазах  внешние  проявления  его  необыкновенной  и
странной страсти, которую, как ему хотелось ее уверить, он к ней  питает.  В
поисках выхода из этого  затруднения  он  доверительно  попросил  президента
Виоля, которому было, поручено составить статьи брачного договора,  уступить
по всем спорным пунктам и во что бы то ни стало преодолеть все помехи.
     Тогда же г-на де Шатонефа отстранили  от  должности  хранителя  печати,
назначив на его место Первого президента Моле.  {15}  Это  событие  застигло
врасплох и привело в ярость фрондеров,  и  Коадъютор,  личный  враг  Первого
президента, поспешил в Люксембургский дворец сообщить о случившемся  герцогу
Орлеанскому и находившемуся вместе с ним Принцу. Он с такими преувеличениями
и с такой злобой изобразил им образ  действий  двора,  что  тотчас  же  было
созвано совещание, на котором присутствовало много знатных  особ  и  которое
занялось обсуждением  вопроса  о  том,  отправиться  ли  немедля  во  Дворец
Правосудия и силою отобрать печать у Первого президента или сначала  поднять
народ,  дабы  он  поддержал   это   насилие.   Принц,   однако,   решительно
воспротивился  этому,  побуждаемый  то   ли   доводами   рассудка,   то   ли
соображениями личного интереса; он даже ввернул в свою  речь  легкую  шутку,
заявив, что недостаточно храбр, чтобы не дрогнуть перед опасностями войны, в
которой противник станет их осыпать камнями и головешками. Фрондеров  обидел
этот ответ, и они еще больше укрепились в своем прежнем  мнении,  что  Принц
поддерживает тайные сношения со двором. Они решили, что отстранение г-на  де
Шатонефа  и  возвращение  г-на  де  Шавиньи,  в  прошлом  статс-секретаря  и
министра, в это самое время вызванного двором, были согласованы  с  Принцем,
хотя в действительности он был к этому совсем не причастен.  Королева  между
тем тотчас же предоставила г-ну де Шавиньи его прежнее место в  Совете.  Она
сочла, что, вернувшись без чьего-либо заступничества, он будет обязан  своим
возвращением ей  одной,  и  действительно,  пока  г-н  де  Шавиньи  надеялся
завоевать  доверенность  и  расположение  королевы,  он  старался  держаться
поодаль от Принца и всех своих главнейших друзей, но после того, как  первые
же дни показали  ему,  что  пристрастие,  питаемое  королевою  к  Кардиналу,
вытеснить из ее души невозможно, он тайно объединился с Принцем, сочтя,  что
этот союз вознесет его  ко  всему,  чего  он  желал  по  чрезмерному  своему
честолюбию.  Он  начал  с  того,  что  побудил  Принца  ознакомить   герцога
Орлеанского с заключаемым между ним и королевою соглашением, дабы тот  помог
ему от него отступиться, и, хотя доверием, которое ему оказывал  Принц,  г-н
де Шавиньи был обязан исключительно г-же де Лонгвиль и герцогу Ларошфуко, он
настоятельно просил Принца не раскрывать своих намерений  в  точности  и  до
конца ни той, ни другому.
     Пока г-н де Шавиньи действовал указанным образом, отстранение  г-на  де
Шатонефа усилило в г-же де Шеврез опасения, как  бы  не  расстроилось  столь
желанное для нее замужество ее дочери: ведь она больше не была  в  состоянии
обеспечить Принцу и его друзьям назначения, которые взялась им доставить.  И
все же г-жа де Род {16} по ее указанию договорилась  с  герцогом  Ларошфуко,
что эти назначения и бракосочетание должны состояться одновременно и явиться
доказательствами доброй воли обеих группировок. Но если,  с  одной  стороны,
г-жа де Шеврез понимала, что с  ослаблением  ее  влияния  ослабляются  и  ее
надежды, то, с другой, наново проникалась ими, наблюдая проявления страстной
влюбленности, расточаемые принцем Конти ее дочери.  А  он  и  в  самом  деле
оказывал ей тысячу  знаков  внимания,  тщательно  скрывая  их  от  друзей  и
особенно от сестры, вел весьма продолжительные и доверительные  разговоры  с
Легом и Нуармутье, ближайшими друзьями м-ль  де  Шеврез,  и  вопреки  своему
обыкновению никому об этом ничего не  рассказывал.  Наконец,  его  поведение
показалось столь необычным, что президент Немон,  {17}  особенно  ревностный
приверженец Принца, почел себя должным доложить ему о намерениях его  брата.
Он сказал, что тот собирается жениться на м-ль де Шеврез, обойдясь  без  его
содействия и разрешения папы, что сторонится всех своих давних друзей, чтобы
без помех договориться обо всем с Легом, и что если Принц срочно  не  примет
мер, то ему придется увидеть, как г-жа де Шеврез отнимает  у  него  брата  и
доводит до конца дело об этом б