и шедшего на соединение с генералом Лавалеттом  герцога
Эпернона. С получением этого сообщения маркиз Сильери был послан в  Испанию,
чтобы обрисовать там положение дел и поторопить с помощью людьми,  кораблями
и деньгами, которую ждали оттуда.
     Тем временем, оставив гарнизон в Кастельно, остальные войска  отступили
в Бланкфор, находящиеся в двух лье от Бордо. Сюда подошел герцог  Эпернон  с
намерением напасть на наши войсковые квартиры. Герцоги Буйонский и Ларошфуко
вернулись в Бордо, и начальствовал над войсками генерал-майор Лешамбон.  Его
силы были намного слабее войск герцога Эпернона. Тем не менее, хотя Лешамбон
и не смог защитить подступ к своим квартирам, окружавшие их с тыла каналы  и
топи позволили ему отойти,  не  понеся  поражения,  и  спасти  войска  с  их
обозами. На шум этой битвы герцоги Буйонский и Ларошфуко выступили из  Бордо
с большим числом горожан и, соединившись со своими войсками, устремились  на
герцога Эпернона с намерением его разгромить. Но вся местность была изрезана
каналами, и им не удалось сойтись с ним врукопашную. Долго  палили  с  обеих
сторон. Герцог Эпернон потерял несколько офицеров  и  много  солдат;  меньше
убитых было со стороны бордосцев; там были ранены  Гито  {71}  и  Ларуссьер.
{72}
     Войска  маршала  Ламейере  и  герцога  Эпернона  подступили,   наконец,
вплотную к Бордо; они отбили Сен-Жорж, остров на Гаронне, в четырех  лье  от
города вверх  по  течению,  на  котором  было  начато  возведение  кое-каких
укреплений. Этот остров стойко оборонялся в течение трех или  четырех  дней,
так как с каждым приливом туда направляли из Бордо  свежий  полк,  сменявший
защитников. Здесь был ранен генерал Лавалетт, умерший несколько дней спустя.
Но случилось так, что суда, доставившие войска  и  долженствовавшие  отвезти
тех, на смену кому они прибыли,  были  потоплены  батареей,  которую  маршал
Ламейере приказал установить у самой реки, и такой страх  охватил  солдат  и
даже  офицеров,  что  все  они  сдались  в  плен.  Таким  образом   бордосцы
одновременно потеряли и этот остров, столь важный для них, и  тысячу  двести
человек  лучшей  пехоты.  Этот  урон  и  прибытие  в  Либурн  короля,   {73}
повелевшего немедленно напасть на расположенный в двух лье  от  Бордо  замок
Вер, вызвали большое замешательство в городе. Парламент и народ поняли,  что
король  вот-вот  обложит  осадой  Бордо   при   полном   отсутствии   самого
необходимого для его обороны; из Испании не поступало никакой  помощи;  и  в
конце концов страх побудил Парламент собраться и обсудить, не направить ли к
королю своих представителей  просить  мира  на  условиях,  какие  будут  ему
угодны, как вдруг стало известно,  что  Вер  захвачен  и  его  сдавшийся  на
милость победителя комендант, некий Ришон, повешен. Эта жестокость, которая,
как рассчитывал  Кардинал,  должна  была  посеять  в  Бордо  ужас  и  рознь,
произвела совершенно обратное действие. Ибо, поскольку весть об этом  пришла
в то время, когда все души были охвачены смятением  и  колебаниями,  герцоги
Буйонский и Ларошфуко сумели так искусно использовать создавшееся положение,
что привели свои дела в лучшее чем когда бы то ни было состояние,  добившись
тогда же повешения некоего Каноля, который начальствовал на острове Сен-Жорж
при первом захвате его войском  бордосцев  и  сразу  же  сдался  на  милость
победителя. Но дабы Парламент и народ разделили с генералами ответственность
за поступок не  менее  необходимый,  чем  казавшийся  дерзким,  оба  герцога
распорядились   судить    Каноля    в    Военном    совете,    на    котором
председательствовали Принцесса и герцог Энгиенский и в  который  входили  не
только  офицеры,  но  и   два   представителя   от   Парламента,   постоянно
присутствовавшие  на  его  заседаниях,  а  также  тридцать  шесть  городских
старшин. Этого злополучного дворянина, за  которым  не  было  никакой  вины,
кроме его несчастливой звезды, единогласно приговорили к смерти, и народ был
в таком  возбуждении,  что  едва  дождался,  пока  он  будет  казнен,  чтобы
растерзать его тело в  клочья.  Это  деяние  потрясло  двор  и  восстановило
стойкость бордосцев. Они так  быстро  перешли  от  растерянности  к  желанию
защищаться, что решили, не колеблясь, дожидаться осады, надеясь  столько  же
на свои силы, сколько и на посулы испанцев, обещавших им скорую  и  обильную
помощь. В этих видах в Бастиде, по ту сторону реки  напротив  Бордо,  спешно
построили форт с четырьмя бастионами.  Старательно  трудились  и  на  других
городских укреплениях. Хотя горожанам, имевшим дома в предместье  Сен-Сюрен,
и было указано, что оно в первую очередь подвергнется нападению и что в  нем
может разместиться вся пехота королевского войска, они так и не согласились,
чтобы сожгли или срыли хотя бы  один  из  домов.  Таким  образом,  все,  что
удалось сделать, - это перегородить проезды баррикадами и проникнуть в дома.
Да и на это решили пойти лишь ради того, чтобы не перечить народу:  никто  и
не рассчитывал, что можно защитить место столь большой протяженности  силами
горожан и малым  числом  оставшихся  войск,  которые  насчитывали  не  более
восьмисот или семисот пехотинцев и трехсот всадников. Тем не  менее,  завися
от Парламента и народа, надлежало им уступить вопреки правилам военного дела
и попытаться оборонять предместье Сен-Сюрен, хотя оно было обнажено  с  двух
сторон. Ближайшие к нему городские ворота - это ворота Дижо.  Они  оказались
столь ненадежными - ведь ничто их не защищало и на подходе  к  ним  не  было
никакого подъема, - что сочли уместным прикрыть их полумесяцем. {74} Но  так
как была нехватка во всем, пришлось по необходимости использовать  невысокий
бугор из навоза перед воротами: круто срезанный в сторону неприятеля в форме
горнверка без бруствера и без рва,  он  тем  не  менее  стал  самым  сильным
укреплением города.
     Оставив короля в Буре, Кардинал прибыл к армии. Она состояла из  восьми
тысяч пехоты и приблизительно трех тысяч конницы. Здесь  тем  скорее  решили
начать с нападения на предместье Сен-Сюрен,  что  в  нем  охранялись  только
проезды и поэтому можно было беспрепятственно овладеть усадьбами, пробраться
через них в предместье и даже обойти защитников баррикад и  церкви,  отрезав
им пути отступления в город. Больше  того,  находя,  что  защита  полумесяца
невозможна, рассчитывали в тот же День подступить вплотную к  воротам  Дижо.
Во исполнение этого маршал Ламейере  распорядился  напасть  одновременно  на
баррикады и на усадьбы предместья, и Палюо {75} получил приказ проникнуть  в
него через дворец Галлиена {76} и, вклинившись между предместьем и  городом,
пройти прямо к полумесяцу. Но не прибыв  к  назначенному  маршалом  Ламейере
сроку, он наткнулся на более  упорное,  чем  предполагалось,  сопротивление.
Едва королевские войска начали наступать, как по ним была открыта  стрельба.
Защитники  города  разместили   своих   мушкетеров   за   изгородями   и   в
виноградниках, которые окружали предместье, и сразу  остановили  продвижение
королевских войск, нанеся им большие потери:  был  ранен  генерал-майор  Шуп
{77} и убито несколько офицеров. Герцог Буйонский находился на кладбище  при
церкви святого Сюрена с теми из горожан, которых  ему  удалось  привести  на
смену дозорам; герцог Ларошфуко сначала защищал баррикаду от  наседавших  на
нее главных сил неприятеля, а затем, после того как она в конце концов пала,
отступил на соединение с герцогом  Буйонским.  Тут  были  захвачены  в  плен
Бове-Шантерак и шевалье Тодья. {78} С обеих сторон вели очень сильный огонь.
В стане герцогов насчитывалось сто или сто двадцать убитых, в королевском  -
около пятисот. Тем не  менее  предместье  было  захвачено,  но  продвинуться
дальше противник не  смог  и,  чтобы  захватить  полумесяц,  решил  заложить
траншеи. Им также было предпринято нападение по аллеям сада архиепископства.
Я сказал уже выше, что перед полумесяцем не было рва, и, так как  его  можно
было  легко  захватить,  горожане  не  пожелали  занять  в  нем  оборону   и
довольствовались стрельбою по неприятелю из-за  городских  стен.  Осаждающие
трижды бросали на него свои лучшие части, а в последний раз даже  прорвались
внутрь, но все же были отброшены герцогом Ларошфуко, устремившимся на них со
своими гвардейцами и гвардейцами  Принца  как  раз  в  то  мгновение,  когда
защитники полумесяца дрогнули и стали его покидать. Внутри  полумесяца  были
захвачены в плен три или четыре офицера из полка Навая, {79} а все остальные
из взорвавшихся или перебиты или отогнаны. Осажденные произвели три  крупные
вылазки, причем всякий раз очищали неприятельскую траншею и  сжигали  лагерь
осаждающих.  В  последней  из  этих   вылазок   был   убит   Лашапель-Бирон,
генерал-майор в войсках герцога Буйонского.  По  миновании  тринадцати  дней
после отрытия ими траншеи осаждающие ни на шаг не продвинулись дальше  того,
чего достигли и первый день.  Но  так  как  в  Бордо,  не  считая  ополчения
горожан, было мало пехоты для смены защитников атакуемых укреплений, а почти
все оставшиеся живыми и невредимыми не  могли  быть  брошены  на  неприятеля
из-за  необходимости  непрерывно  вести  по  нему  стрельбу  или  вследствие
усталости от тринадцатидневного несения караульной службы, герцог  Буйонский
приказал сменить их  спешенными  кавалеристами.  И  он  и  герцог  Ларошфуко
неотступно  находились  при  них  последние  четыре-пять  дней,  дабы  своим
примером {80} удержать на передовых позициях как можно больше людей.
     Тем временем герцог Орлеанский и фрондеры, узнав, что принцев не только
увезли в Маркусси, но что сверх того предполагают  переправить  их  в  Гавр,
{81} и опасаясь, как бы падение  Бордо  не  усилила  еще  больше  могущества
Кардинала, не захотели дожидаться  исхода  осады  и  послали  к  нему  своих
представителей, чтобы те постарались добиться открытия  мирных  переговоров.
Этими представителями были Леменье {82}  и  Бито,  {83}  которых  возглавлял
приставленный к ним герцогом Орлеанским Кудре-Монпансье. Они прибыли в  Бур,
чтобы склонить короля к заключению мира; они оповестили  об  этом  бордоский
парламент, и обе стороны согласились установить  перемирие  на  две  недели.
{84} Как только было принято  это  решение,  Кудре-Монпансье  и  оба  других
представителя вступили  в  пределы  города  с  намерением  довести  дело  до
желательного им завершения. Двор хотел мира, опасаясь исхода осады  и  видя,
что  королевские  войска   пали   духом,   наткнувшись   на   сопротивление,
отличавшееся тем большим  упорством,  что  осажденные  надеялись  на  помощь
Испании,  а  также  маршала  Лафорса,  собиравшегося  вот-вот  примкнуть   к
герцогам.   С   другой   стороны,   и   бордоский   парламент,   истомленный
продолжительностью и опасностями осады, также высказался за мир. Приверженцы
двора и герцога Эпернона не жалели усилий, чтобы склонить к тому же  и  весь
город:  пехота  истреблена,  ожидание  помощи  из  Испании   слишком   часто
оказывалось обманчивым, чтобы на нее можно было и вправду рассчитывать.  Эти
доводы побудили бордоский парламент направить своих  представителей  в  Бур,
где тогда находился двор.  Парламентские  пригласили  Принцессу  и  герцогов
Буйонского и Ларошфуко послать туда и своих представителей, но так  как  оба
герцога не преследовали никаких иных целей, кроме  освобождения  принцев,  и
могли желать мира лишь на этом условии, они ограничились тем, что  не  стали
препятствовать переговорам, поскольку все равно не могли им помешать.  Итак,
они отказались направить туда уполномоченных от себя {85} и  лишь  попросили
представителей города позаботиться об  обеспечении  безопасности  и  свободы
Принцессы  и  герцога  Энгиенского,  равно  как  и   о   безнаказанности   и
восстановлении в прежних правах всех, принадлежавших к их партии.  Бордоские
представители  отправились  в  Бур,  провели  там  переговоры  с  кардиналом
Maзарини и заключили мир, {86} не сообщив о его  статьях  ни  Принцессе,  ни
обоим генералам. Его условия состояли в том, что королю будет оказан в Бордо
совершенно такой же прием, какой ему обычно оказывают все прочие города  его
королевства;  что  выдержавшие  осаду  войска   могут   покинуть   город   и
беспрепятственно пойти на соединение с армией г-на де Тюренна в  Стене;  что
все  привилегии  города  Бордо  и  его  Парламента  будут   сохранены;   что
Шато-Тромпетт  должен  остаться  в  развалинах;  что  Принцесса   и   герцог
Энгиенский могут удалиться  в  Мурон.  где  король  будет  содержать  весьма
незначительный,  необходимый  для  их  безопасности  и  отобранный   по   их
усмотрению гарнизон; что герцогу Буйонскому не возбраняется отбыть в Тюренн,
а герцогу Ларошфуко -  к  себе,  однако  без  права  отправлять  обязанности
губернатора Пуату и без  всякого  возмещения  за  его  дом  в  Вертее,  {87}
снесенный по распоряжению короля.
     Когда  Принцесса  и  ее  сын  в  сопровождении  герцогов  Буйонского  и
Ларошфуко покидали водой Бордо, {88} чтобы высадиться  в  Лормоне  и  оттуда
сухим  путем  проехать   в   Кутра.   им   повстречался   маршал   Ламейере,
направлявшийся на барке и Бордо. Он пересел на судно Принцессы  и  предложил
ей сначала проследовать в Бур для свидания с королем и королевой,  подав  ей
при этом надежду, что, быть может, просьбам и слезам женщины будет  даровано
то, в чем нашли должным ей  отказать,  когда  она  домогалась  своего  силой
оружия. При  всем  нежелании  Принцессы  предпринять  эту  поездку,  герцоги
Буйонский и Ларошфуко убедили  ее  побороть  себя  и  внять  совету  маршала
Ламейере, чтобы никто не мог  ее  упрекнуть  в  упущении  хотя  бы  какой-то
возможности добиться освобождения Принца, ее супруга. Они  рассудили  также,
что подобная встреча,  которая  не  могла  быть  заранее  согласована  ни  с
фрондерами, ни с герцогом Орлеанским, несомненно посеет в них беспокойство и
может повлечь за собой  весьма  существенные  последствия.  Маршал  Ламейере
вернулся в Бур оповестить о предстоящем прибытии Принцессы и  ее  сына.  Это
столь внезапное изменение обстоятельств  повергло  в  изумление  Мадемуазель
{89} и заставило ее счесть, что слишком многие вещи обсуждаются за спиною ее
отца. Это мнение укрепили в ней и продолжительные беседы с  глазу  на  глаз,
которые герцог Буйонский и герцог Ларошфуко, каждый в отдельности,  имели  с
Кардиналом, намереваясь склонить его к решению освободить  принцев  или,  по
крайней мере, заронить в герцоге Орлеанском подозрение на  его  счет.  Между
собою они столковались о том, чтобы говорить с Кардиналом в одинаковом духе,
и оба сказали ему, что своим освобождением Принц будет обязан Кардиналу  тем
больше, что исход войны нисколько не вынуждал его к этому шагу. Они  указали
также, что образ действий фрондеров должен раскрыть Кардиналу их  замыслы  и
что те стремятся иметь в своем распоряжении принцев  лишь  для  того,  чтобы
объединиться  с  ними  в  совместной  борьбе  против  Кардинала;  что   хотя
гражданской войне в Гиени положен конец, однако стремлению разжечь ее снова,
и притом во всем королевстве, конец будет положен не раньше,  чем  окончится
заключение принцев. Они добавили к этому, что весь народ  и  все  парламенты
королевства объединятся ради столь правого дела и что оно будет поддержано и
той партией, которая только что завершила войну. Но они сказали ему и о том,
что в его власти отвратить столькие бедствия, выпустив на свободу принцев  и
тем самым связав их прочными узами с интересами королевы и его собственными.
Хотя этот разговор тогда мало подействовал на Кардинала, он все же  частично
повел к тому, что наперед замыслили оба герцога: п герцоге Орлеанском  и  во
фрондерах он заронил подозрения, и, утратив надежду заполучить в  свои  руки
принцев, они решили искать новые способы избавиться от Кардинала.
     Вот так  и  закончилась  бордоская  война.  {90}  Быть  может,  вызовет
удивление, как герцоги Буйонский и Ларошфуко  дерзнули  ее  начать  и  каким
образом два частных лица без крепостей, без войск, без денег и  не  выдвигая
никакой иной цели, кроме освобождения принцев, смогли выдержать эту войну, и
притом  в  ту  пору,  когда  все-королевство  находилось  в  беспрекословном
подчинении у короля, а герцог Орлеанский и  фрондеры  действовали  заодно  с
Кардиналом, чтобы раздавить. Принца. Но отнюдь не  менее  поразительно,  что
крепость, открытую во многих местах, оба герцога,  располагая  столъ  малыми
силами, сумели отстоять от внушительной  армии,  которую  возглавлял  маршал
Ламейерс при верховном руководстве кардинала Мазарини и которую  к  тому  же
поддерживало присутствие короля; что за тринадцать дней  натиска  осаждающие
не смогли овладеть укреплением, созданным из навоза и бочек и не имевшим  ни
рва, ни бруствера, и что в течение всего этого времени для  обоих  генералов
неизмеримо опаснее были враждебные им группировки в народе и Парламенте, чем
армия осаждающих. К этому  можно  еще  добавить,  что  в  дни  этой  обороны
герцогиня Буйонская находилась в заключении; что мать, жена и  дети  герцога
Ларошфуко были лишены крова; что его поместья  подверглись  разграблению,  а
дома были срыты.
     Пока дела обстояли описанным образом и старания двора  были  направлены
на усмирение беспорядков в Гиени, г-н де Тюренн  извлек  из  отлучки  короля
немалые выгоды. Он вынудил испанцев предоставить ему командование над частью
их войск, а также поиск герцога Лотарингского; {91} он присоединил к ним все
то, что ему удалось сохранить из войск Принца; он был полновластным хозяином
Стене и не имел противостоявшего ему неприятеля.  Таким  образом,  ничто  не
препятствовало ему вступить в пределы Франции и  добиться  там  внушительных
успехов, если бы не обычное для испанцев  отвращение  к  замыслам  подобного
рода, поскольку они страшатся подвергать свои  войска  превратностям  случая
ради выгод, которые их непосредственно не касаются, равно как и ставить себя
в положение, когда могут оказаться нарушенными сообщения с  подвластными  им
областями. Вот почему, осадив Музон, взятый ими {92} после  затянувшейся  на
месяц осады, они сочли, что с  них  хватит.  Тем  не  менее  г-н  де  Тюренн
преодолел все эти помехи и  с  величайшим  трудом  заставил  испанцев  пойти
прямиком на Париж, надеясь, что  его  присутствие  с  этими  силами  вызовет
достаточно смятения и разброда, чтобы доставить ему возможность  предпринять
многое. В то время и приверженцы Принца также начали составлять всевозможные
планы, как вызволить его из заключения. Герцог Немур  открыто  объявил  себя
сторонником Принца, и наконец все, казалось, споспешествовало замыслам  г-на
де  Тюренна.  И  вот,  чтобы  не  упустить  столь  благоприятно  сложившейся
обстановки, он вступил в Шампань и сразу же захватил Шато-Порсьен и  Ретель,
оказавшие весьма слабое сопротивление,  после  чего  продвинулся  вплоть  до
Ферте-Милона. Но, узнав там о перемещении принцев в Гавр-де-Грас, испанцы не
пожелали идти дальше,  и  г-н  де  Тюренн  принужден  был  вместе  с  армией
возвратиться в Стене. Все же он распорядился укрепить Ретель и оставил в нем
испанский гарнизон во главе с делли  Понти.  {93}  Он  полагал,  что,  ставя
начальника над  крепостью,  ставшей  исключительно  важной,  нельзя  сделать
лучшего выбора, как препоручив ее человеку, который со  славою  защитил  три
или четыре наиболее значительных крепости Фландрии.
     Известия о только что рассказанном  мною  ускорили  возвращение  двора.
Фрондеры, действовавшие, пока принцы находились в  Венсенне  и  в  Маркусси,
заодно с Кардиналом в надежде заполучить их в свои руки, полностью  утратили
эту надежду, узнав о перемещении их в Гавр. Свое недовольство Кардиналом они
тем не менее скрыли под личиной того же самого поведения,  какого  держались
ранее, дабы скрывать свое  сближение  с  ним.  Хотя  со  времени  заключения
принцев они постарались неприметно извлечь из своего примир