раке,  и  притом  тогда,  когда  для  Принца,
по-видимому, особенно важно ему воспрепятствовать. Это сообщение  прекратило
колебания Принца, и, ни с кем не обсудив того, что задумал, он отправился  к
принцу Конти. Разговор с ним  он  начал  с  насмешек  над  безмерностью  его
страсти и кончил тем, что рассказал о м-ль де Шеврез, Коадъюторе,  Нуармутье
и Комартене {18}  все,  сочтенное  им  наиболее  подходящим,  чтобы  внушить
отвращение любовнику или мужу. Ему не стоило большого труда преуспеть в этом
намерении. Принц Конти посчитал,  что  все  рассказанное  ему  соответствует
истине, или не захотел показать, что сомневается  в  его  достоверности.  Он
поблагодарил брата  за  столь  полезное  сообщение  и  решил  отказаться  от
женитьбы на м-ль де Шеврез. Больше того; он посетовал на г-жу де Лонгвиль  и
герцога Ларошфуко, не поставивших его ранее в известность о том, какие толки
ходят на этот счет в обществе. Затем стали изыскивать  способы  покончить  с
этим делом по возможности безболезненно,  но  затронутые  им  интересы  были
чересчур существенны и сопровождавшие его обстоятельства чересчур щекотливы,
чтобы не возобновить и не распалить с еще  большей  силой  давнюю  ненависть
г-жи де Шеврез и фрондеров к Принцу и тем, кто, по их подозрению,  подстроил
совместно с ним только что происшедшее. На президента Виоля  было  возложено
поручение отправиться к г-же де Шеврез и под благовидным предлогом  снять  с
Принца и его брата взятые ими на себя обязательства в отношении этого брака.
Кроме того предполагалось, что на следующий день они -  и  тот  и  другой  -
посетят ее лично. Но то ли потому, что они не могли заставить себя предстать
перед особою, которой доставили столь чувствительную неприятность, или, быть
может, из-за того, что оба брата, раздражавшиеся что ни день по поводу любых
пустяков, довели себя до крайней степени раздражения, обсуждая, как подобает
держаться при этом посещении г-жи де Шеврез, - в конце  концов  ни  они,  ни
президент Виоль так у нее и не побывали. Таким образом, брак  был  расстроен
по их  воле  и  побуждению,  причем  они  не  попытались  ни  соблюсти  хоть
какую-либо учтивость, ни сохранить хотя бы малейшее благоприличие.
     Не могу сказать, при  участии  ли  г-на  де  Шавиньи  Принц  согласился
принять губернаторство Гиень в обмен на  губернаторство  Бургундия,  которое
было дано герцогу  Эпернону,  но  в  конце  концов  соглашение  об  этом  он
заключил, не упомянув в нем ни словом о том, что требовал ранее  для  своего
брата, для герцога Ларошфуко и всех  прочих  своих  друзей  и  приверженцев.
Теперь Принц неуклонно следовал советам г-на де Шавиньи. Он один пользовался
полным доверием Принца, и это он побудил его  отступиться  от  соглашения  с
королевою, не посчитавшись с мнением г-жи де Лонгвиль, принцессы Пфальцской,
а также герцогов Буйонского и Ларошфуко. Господа Сервьен и де Лионн в  связи
с этими переговорами подверглись нападкам с обеих сторон и вслед за тем были
отставлены.  Королева  отрицала,  что  когда-либо  слышала   о   предложении
касательно Блэ, и обвиняла г-на Сервьена  в  том,  что  он  выдвинул  его  с
умыслом, чтобы сделать требования Принца столь непомерными, что ей  было  бы
невозможно согласиться на них. Принц, со своей стороны, жаловался на то, что
г-н Сервьен, войдя с ним от имени королевы в рассмотрение условий, о которых
она ничего не знала, сделал ему столько пустых предложений,  чтобы  обмануть
видимостью  добросердечного  соглашения,  за  которым   в   действительности
скрывалось заранее обдуманное намерение  его  погубить.  Наконец,  хотя  г-н
Сервьен навлек на себя подозрения обеих сторон, это  нисколько  не  ослабило
напряженности, которая  вновь  появилась  в  отношениях  между  королевой  и
Принцем. К расхождению их почти в равной мере подталкивали псе приближенные.
Королеву старались убедить в том, что нелады между Принцем и г-жой де Шеврез
заставят фрондеров принять сторону Кардинала  и  что  положение  дел  вскоре
окажется точно таким же, каким оно было при аресте Принца. Он  же  со  своей
стороны дошел до разрыва с двором и потому, что больше не доверял королеве и
опасался, как бы на него не  свалились  уже  испытанные  им  злоключения,  и
потому, что его толкнули на это другие. Г-жа де Лонгвиль знала  о  том,  что
Коадъютор безвозвратно восстановил против нее ее мужа и что после сообщений,
сделанных Коадъютором о  ее  поведении,  она  не  может  поехать  к  нему  в
Нормандию, не подвергнув опасности по меньшей мере свою свободу. А между тем
герцог Лонгвиль всеми средствами добивался ее приезда, и она не  располагала
иною возможностью избегнуть этой столь опасной поездки, как  склонив  своего
брата к гражданской войне. У принца Конти не было  твердо  намеченной  цели.
Тем не менее он следовал за мнениями сестры, не зная, что лежит в их основе,
и хотел войны, потому что она отдалила бы его от принятия  столь  нелюбимого
им духовного сана. {19} Герцог Немур также был горячим сторонником войны, но
за этим стояли  не  столько  честолюбивые  побуждения,  сколько  ревность  к
Принцу. Для него было невыносимо, чтобы тот встречался с г-жою  де  Шатильон
{20} и любил ее, и так как этому нельзя было помешать иначе, как разлучив их
навсегда, он решил, что сделать это  может  только  война,  и  в  этом  была
единственная причина,  почему  он  стремился  к  ней.  Герцоги  Буйонский  и
Ларошфуко были далеки от подобных желаний: они только что испытали,  сколько
забот и неодолимых трудностей выпадает на долю того, кто  ведет  гражданскую
войну со своим королем; они знали, как легко идут друзья  на  предательство,
когда  оно  щедро  оплачивается  двором  и  доставляет  благовидный  предлог
вернуться к исполнению своего долга. Они  знали,  насколько  слабы  испанцы,
насколько никчемны и обманчивы  их  обещания  и  насколько  им  безразлично,
станет ли хозяином положения Принц или Кардинал, и  единственное,  чего  они
добиваются, - это углублять  разлад  между  ними,  чтобы  использовать  наши
распри для достижения своих целей.  Герцог  Буйонский,  помимо  общественных
интересов, учитывал  и  свои  личные:  он  надеялся  заслужить  расположение
королевы, способствуя удержанию Принца в повиновении.  Герцог  Ларошфуко  не
мог с такою же откровенностью говорить о своем отвращении к войне: он связал
себя словом разделять взгляды г-жи де Лонгвиль  и  единственное,  что  тогда
было в его возможностях, - это попытаться убедить ее желать мира.  Но  образ
действий как  двора,  так  и  Принца  вскоре  доставил  обильные  поводы  ко
взаимному  недоверию,  последствия  чего   подвергли   стольким   опасностям
государство и столь многие знатные фамилии королевства.
     И вот при том, что все повсюду вело  к  окончательному  разрыву,  Принц
незадолго пред тем отправил во Фландрию  маркиза  Сильери  якобы  для  того,
чтобы освободить г-жу де Лонгвиль и г-на де Тюренна от обязательств,  взятых
ими на себя перед испанцами, дабы доставить ему свободу. В действительности,
однако, маркиз Сильери получил приказание связаться с графом Фуенсальданья и
выяснить, какую помощь мог бы оказать Принцу испанский король, если  бы  ему
пришлось повести войну. Фуенсальданья ответил в соответствии  с  принятым  у
испанцев обыкновением и, посулив, в общем,  гораздо  больше  того,  что,  не
утратив благоразумия, можно было у них попросить, не упустил  ничего,  чтобы
склонить Принца поднять оружие.
     Что касается противного лагеря, то  королева  заключила  новый  союз  с
Коадъютором, главнейшей основой которого была их общая ненависть  к  Принцу.
{21} Этот договор не подлежал разглашению как в интересах  королевы,  так  и
фрондеров, поскольку она могла ожидать, что они сослужат ей службу благодаря
тому весу, который имели в народе, а сохранять его  они  могли  только  пока
народ продолжал верить, что они -  враги  Кардинала.  Обе  стороны  сошлись,
таким образом, в том, что  для  их  безопасности  необходимо  ниспровержение
Принца. Больше того, королеве предложили либо его убить, либо  арестовать  и
бросить в тюрьму, но она с ужасом отвергла первое предложение и охотно  дала
согласие на второе. Коадъютор и г-н де Лионн встретились у графа Монтрезора,
чтобы  сообща  изыскать  средства  к  осуществлению   этого   замысла;   они
согласились в том,  что  следует  попытаться  исполнить  задуманное,  но  не
приняли никакого решения ни о сроке, ни о способе его осуществления.  Но  то
ли потому, что г-н де Лионн опасался, что этот  шаг  поведет  к  прискорбным
последствиям для государства, или, может быть, потому,  что  стремился,  как
его в этом подозревали, помешать возвращению Кардинала, - а  свободу  Принца
он считал самым большим препятствием к этому - он сообщил  маршалу  Грамону,
который был его другом, все принятые у графа Монтрезора решения в  отношении
Принца. Маршал Грамон использовал эту тайну так же, как  г-н  де  Лионн:  он
открыл ее г-ну де Шиииньи, обязав его всевозможными клятвами  ни  с  кем  не
делиться ею, но г-н де Шавиньи тотчас же обо всем  предупредил  Принца.  Тот
некоторое  время  считал,  что  слух  о  его  предстоящем  аресте   распущен
умышленно, дабы вынудить его оставить  Париж,  и  что  было  бы  проявлением
непростительной слабости поднимать из-за него тревогу:  он  видел,  с  какою
горячностью его поддерживает народ, и его постоянно сопровождали офицеры как
королевских войск, так  и  его  собственных,  слуги,  принадлежавшие  к  его
домашнему  штату,  а  также  ближайшие  друзья  и  приверженцы.  Пребывая  в
уверенности, что  ничто  ему  не  грозит,  он  ничего  не  изменил  в  своем
поведении,  кроме  разве  того,  что  перестал  бывать  в  Лувре,   но   эта
предосторожность не могла оградить его от опасностей, которым  он  сам  себя
подвергал и которых хотел избежать, ибо  по  чистой  случайности  он  как-то
оказался на Куре {22} в то самое время, когда, возвращаясь с охоты, по  нему
проезжал король в сопровождении гвардейцев и отряда  легкой  кавалерии.  Эта
встреча,  которая  могла  погубить  Принца,  прошла  для  него  безо  всяких
последствий. Король продолжил свой путь, и никто из находившихся  близ  него
не посмел что-либо ему посоветовать. Принц поспешно  покинул  Кур,  чтобы  у
короля не успело созреть решение. Королева и вместе с нею фрондеры,  упустив
столь блистательную возможность, нашли для себя утешение в  надежде  на  то,
что вскоре обретут ее снова.
     Между тем предупреждения,  со  всех  сторон  непрерывно  поступавшие  к
Принцу, начали убеждать его в том, что при дворе, очевидно, и в  самом  деле
задумали избавиться от его особы, и в связи с этим он помирился с  г-жой  де
Лонгвиль и герцогом Ларошфуко. Тем не менее некоторое время он  не  принимал
никаких дополнительных предосторожностей, как  его  к  этому  ни  побуждали.
Однако после упорных отказов считаться со  столь  обоснованными  доводами  и
внушающими доверие предупреждениями Принц при ложном известии  вдруг  сделал
то, чего не пожелал сделать по внушенному  истинным  положением  дел  совету
друзей. Однажды, когда он уже улегся и еще  беседовал  с  Винеем,  {23}  тот
получил записку от одного дворянина по  имени  Лебуше,  который  просил  его
предупредить Принца, что две роты  гвардейцев  в  полном  боевом  снаряжении
готовятся  выступить  в  направлении  предместья  Сен-Жермен.  Это  известие
заставило его счесть, что им предписано окружить особняк Конде, тогда как  в
действительности их отрядили лишь для  того,  чтобы  принуждать  к  внесению
сбора за провоз товаров через  городские  ворота.  Принц  нашел  необходимым
тотчас же вскочить в седло и в сопровождении всего шести или семи  спутников
ускакал через предместье Сен-Мишель. Некоторое время он простоял на  большой
дороге, ожидая известий от принца Конти, к которому  послал  предупредить  о
случившемся, но  второе  заблуждение,  еще  более  нелепое,  нежели  первое,
заставило его сняться с места. До  него  донеслось  цоканье  копыт  большого
числа рысивших в его сторону лошадей, и, подумав, что  это  -  разыскивающий
его отряд, он подался к Флери, близ Медона, но в конце концов обнаружил, что
то были всего лишь торговцы птицей, ехавшие и ночью, чтобы  к  утру  быть  в
Париже. Принц Конти, узнав, что его брат выехал, сразу же  сообщил  об  этом
герцогу Ларошфуко, который отправился к Принцу, чтобы за ним последовать, но
тот попросил его тотчас же возвратиться в Париж и  поставить  в  известность
герцога Орлеанского о причинах, вынудивших его  уехать,  и  о  том,  что  он
отправляется в Сен-Мор. {24}
     Этот отъезд  Принца  произвел  в  обществе  впечатление,  какое  обычно
производят новости о каких-либо больших событиях, и всякий старался дать ему
свое объяснение. Вероятность переворота и связанных с ним перемен обрадовала
народ и напугала обеспеченные слои. Коадъютор, г-жа  де  Шеврез  и  фрондеры
сочли, что удаление Принца сплотит их с диором и с ними  станут  еще  больше
считаться, поскольку и  них  будет  нужда.  Королева  несомненно  предвидела
грозившие государству бедствия, но не могла огорчаться из-за того, что могло
способствовать возвращению  Кардинала.  Принц  страшился  последствий  столь
огромного дела и не мог решиться взять  на  себя  осуществление  так  далеко
заходящего замысла. Он не  доверял  толкавшим  его  на  войну,  опасался  их
ветрености и совершенно справедливо  считал,  что  они  недолго  станут  ему
помогать нести ее бремя. К тому же он знал, что, не порывая открыто, от  его
дела отстраняется герцог Буйонский; что г-н де Тюренн уже заявил о том,  что
отныне не станет ни в чем участвовать; что герцог Лонгвиль не  хочет  ни  во
что вмешиваться и слишком  недоволен  своей  женой,  чтобы  споспешествовать
войне, главнейшей причиной которой она, по его мнению, и была. Маршал Ламотт
взял назад данное ранее слово поднять оружие  и,  что  бы  ни  побудило  его
изменить решение, сказал, что у него  больше  нет  оснований  жаловаться  на
двор,  ибо  Летеллье,  единственного,  кто  был  повинен  в  постигших   его
преследованиях, прогнали оттуда.  И,  наконец,  столько  доводов  и  столько
примеров  склоняло  Принца  последовать  внутреннему  желанию  помириться  с
двором, что он, без  сомнения,  так  бы  и  поступил,  если  бы  можно  было
довериться слову Кардинала. Но  страх  перед  тюрьмой  все  еще  не  оставил
Принца, и  он  не  решался  положиться  на  добросовестное  соблюдение  этим
министром своих обещаний. Кроме того, г-жа де Лонгвиль, от  которой  ее  муж
снова настоятельно требовал, чтобы она выехала к нему в Нормандию, не  могла
бы избежать этой поездки, если бы Принц заключил с двором соглашение.
     При всех этих противоречащих друг другу суждениях и побуждениях  герцог
Ларошфуко все же хотел избавить г-жу де Лонгвиль от поездки в Руан и  вместе
с тем убедить Принца договориться с двором. Положение дел, однако, крайне не
благоприятствовало его намерению: спустя немного часов по прибытии в Сен-Мор
Принц отказался от беседы наедине с маршалом  Грамоном,  который  явился  от
имени короля спросить его о причине отъезда, пригласить возвратиться в Париж
и пообещать ему полную безопасность. Принц в присутствии всех  ответил  ему,
что, хотя кардинал Мазарини и удален от двора, а господа Сервьен, Летеллье и
де Лионн покинули его по приказанию королевы, тем не  менее  дух  и  правила
Кардинала  царят  в  нем  по-прежнему,  и,   претерпев   столь   суровое   и
несправедливое заключение, он испытал на  себе,  что  отсутствие  какой-либо
вины отнюдь не достаточно для обеспечения безопасности, и надеется найти  ее
в уединении, где сохранит те же взгляды на благо государства и славу короля,
которые уже многократно высказывал. Маршала  Грамона  эта  речь  поразила  и
уязвила. Он рассчитывал изложить Принцу содержание  своего  поручения  и  от
имени двора начать с ним переговоры, но не мог, по справедливости, обижаться
на Принца за отказ в доверии словам о его безопасности,  которые  он  только
что ему передал, поскольку г-н де Лионн по секрету рассказал ему о  принятом
у графа Монтрезора решении  вторично  арестовать  Принца.  Принцесса,  принц
Конти и г-жа де Лонгвиль прибыли в Сен-Мор вскоре после Принца, и  в  первые
дни этот новый двор был полон знати не менее, чем королевский. Больше  того,
чтобы послужить политике, здесь оказались налицо всевозможные развлечения, и
балы, спектакли, карты, охота и изысканный стол привлекали сюда бесчисленное
множество тех подбитых ветром людей,  которые  всегда  предлагают  себя  при
образовании партий и обычно предают или покидают их в зависимости  от  своих
страхов или выгод. Тем не менее  нашли,  что  их  многочисленность  способна
расстроить вполне возможные приготовления к нападению на Сен-Мор и  что  эта
толпа, бесполезная и стеснительная при всех других обстоятельствах, в данных
условиях может сослужить службу и произвести известное впечатление.  Никогда
еще  двор  не  бывал  возбужден  столькими  интригами,  как  тогда.  Желания
королевы, как я  сказал,  ограничивались  возвращением  Кардинала.  Фрондеры
домогались возвращения г-на де Шатонефа; он был им нужен  для  осуществления
многих замыслов, ибо, будь он восстановлен в своей  прежней  должности,  все
было бы много проще: он мог бы исподволь и неприметно  расстраивать  замыслы
Кардинала и занять его пост, если бы того удалось  свалить.  Маршал  Вильруа
старался, сколько мог, склонить королеву вернуть г-на де Шатонефа, но решить
этот вопрос, как и все прочие, можно было только с согласия Кардинала.
     Пока  при  дворе  ожидали  его  распоряжений  в  связи  с   создавшейся
обстановкой, Принц продолжал колебаться,  как  ему  поступить,  все  еще  не
решив, чему отдать предпочтение, миру или войне. Герцог Ларошфуко, видя  его
нерешительность, нашел, что  этим  обстоятельством  должно  воспользоваться,
дабы убедить Принца  благожелательнее  отнестись  к  предложениям  о  мирном
разрешении спора, от чего, видимо, старалась отвратить его г-жа де Лонгвиль.
Вместе с  тем  он  хотел  также  располагать  возможностью  избавить  ее  от
необходимости отправиться в Нормандию, и ничто лучше не отвечало обоим  этим
намерениям, как склонить ее перебраться в Мурон. Исходя из этих соображений,
он указал г-же  де  Лонгвиль,  что  только  ее  отъезд  из  Парижа  способен
удовлетворить ее мужа и окончательно расстроить  внушавшую  ей  такой  страх
поездку; что Принцу легко может наскучить оказывать ей, как он это делал  до
того времени, защиту и покровительство, тем более что он  располагает  столь
благовидным предлогом, как примирение  жены  с  мужем,  в  особенности  если
рассчитывает привлечь этим путем на свою  сторону  герцога  Лонгвиля.  Кроме
того,  герцог  Ларошфуко  сказал  ей  и  о  том,  что  ее  одну  обвиняют  в
подстрекательстве к беспорядкам и что во  многих  отношениях  на  нее  ляжет
ответственность и перед братом, и перед всеми за  разжигание  в  королевстве
войны, последствия которой окажутся пагубными для  ее  дома  или  для  всего
государства,  тогда  как  она  почти  в  равной  степени  заинтересована   в
сохранении того и другого. Он указал ей и  на  то,  что  огромные  издержки,
которые лягут на Принца, лишат его возможности,  а  может  быть,  и  желания
снабжать ее средствами, и, ничего не получая от г-на де Лонгвиля, она  может
быть доведена до нестерпимой нужды; наконец, он советовал ей,  во  избежание
стольких трудностей, попросить  Принца  благожелательно  отнестись  к  тому,
чтобы Принцесса, принц Энгиенский и она удалились в Мурон, дабы не  стеснять
его в случае неожиданного похода, если он сочтет нужным выступить, и  вместе
с тем избавить себя от  тягостной  необходимости  соучаствовать  в  принятии
ответственного решения, накануне которого он находится, а именно: разжечь  в
королевстве пламя гражданской войны или доверить свою жизнь, свою свободу  и
свое имущество ненадежному слову кардинала Мазарини. Этот совет был  одобрен
г-жой  де  Лон