ть  финансами  равным
образом посредством добросовестного Совета:
     7. чтобы все, кто служил Месье или обоим принцам, были восстановлены во
владении своим имуществом и в своих должностях и губернаторствах,  чтобы  им
восстановили их пенсии и предписания на выплату и чтобы эти предписания были
переписаны на  обеспеченные  денежной  наличностью  учреждения,  и  все  это
относится также к принцам;
     8. чтобы Месье был удовлетворен в том, чего он может пожелать для  себя
лично, своих друзей и находящихся у него на службе;
     9. чтобы с войсками и офицерами, примкнувшими к принцам, обращались как
прежде и чтобы за ними были сохранены прежние звания;
     10.  чтобы  господам  магистрату  Бордо  было  даровано  то,  чего  они
добивались перед войной и ради чего посылали своих представителей ко двору;
     11.  чтобы  в  Гиени  было  даровано  некоторое  снижение  податей,   в
соответствии с имеющей быть достигнутой чистосердечной договоренностью;
     12.  чтобы  принцу  Конти  было  даровано  дозволение  договориться   о
губернаторстве Прованс с герцогом Ангулемским и отдать ему в обмен  на  него
Шампань или продать это последнее  губернаторство  кому  он  пожелает,  дабы
уплатить  деньги  герцогу  Ангулемскому,  а  недостающее  будет  выдано  ему
королем;
     13. чтобы герцогу Немуру было дано губернаторство Овернь;
     14.  чтобы  президенту  Виолю  было  дано  дозволение  договориться   о
должности президента Парламента или статс-секретаря, а также обещано, что  в
случае ее освобождения она будет предоставлена ему первому, и  чтобы  теперь
же ему была выдана известная сумма денег как вспомоществование на ее оплату;
     15. чтобы герцогу Ларошфуко была  дарована  грамота,  {27}  которой  он
добивается,  подобная  грамотам  господ  де  Буйона  и  де  Гемене  {28}   о
достоинстве их фамилий,  а  также  сто  двадцать  тысяч  экю,  дабы  он  мог
договориться о покупке губернаторства Сентонж и Ангумуа, если его согласятся
продать, или любого другого, какого он пожелает;
     16. чтобы была дана  грамота  принцу  Тарентскому  о  его  достоинстве,
подобная грамоте г-на де Буйона, каковую ему передадут во владение, и  сумма
денег в возмещение убытков, понесенных им при взятии  и  срытии  Тайбура,  в
соответствии с памятною запиской, которую он представит;
     17. чтобы господам де Марсену и Дюдоньону было даровано звание маршалов
Франции;
     18. чтобы была пожалована грамота на  герцогское  достоинство  г-ну  де
Монтеспану;
     19. чтобы г-н де Роган был восстановлен в должности коменданта  Анже  и
чтобы ему дали Пон-де-Се и округ Сомюра;
     20. чтобы г-ну де Лафорсу были отданы под начало Бержерак и Сент-Фуа, а
право на первоочередное занятие той же должности после ее освобождения - его
сыну г-ну де Кастельно;
     21. чтобы маркизу Сильери было дано заверение в том, что при персом  же
производстве он получит звание кавалера  ордена,  в  чем  ему  будет  выдана
надлежащая грамота.
     При  условии  выполнения  вышесказанного  обещают  положить  оружие   и
согласиться с полною искренностью на  все,  что  может  послужить  к  выгоде
кардинала Мазарини, со всем, что он сможет представить в свое оправдание,  и
даже на его  возвращение  через  три  месяца  или  тогда,  когда  Принц,  по
уточнении с испанцами статей общего мирного договора,  возвратится  к  месту
встречи с уполномоченными Испании и когда он объявит  о  близком  подписании
мирного договора, каковой тем не  менее  он  подпишет  лишь  по  возвращении
кардинала  Мазарини,  тогда  как  деньги,  упомянутые  в  соглашении,  будут
выплачены до его возвращения".
     Кардинал выслушал предложения, представленные Гурвилем, можно  сказать,
без возражений, то ли потому, что у него  и  в  самом  деле  было  намерение
согласиться на них, то ли  потому,  что  хотел  выяснить  отношение  герцога
Буйонского к тому, что в них содержалось, в особенности касательно пункта  о
его  выезде  за  пределы  королевства.  Он  хотел  таким  способом  получить
возможность судить о том, попытается ли герцог Буйонский воспользоваться его
отсутствием или останется неколебим  на  страже  его  интересов.  Но  герцог
Буйонский разгадал его замысел и, опасаясь, как бы не заключили мира, обойдя
его герцогством Альбре, которое надлежало  отобрать  у  Принца  в  частичное
возмещение  за  Седан,  сказал  Кардиналу,  что,   поскольку   тот   находит
справедливым вознаградить всех друзей Принца, своих заклятых врагов, то,  по
его мнению, еще более подобает воздать должное и своим  друзьям,  помогавшим
ему и поддержавшим его в борьбе против Принца; что  у  него  нет  возражений
насчет того, что хотят сделать для герцогов Немура и  Ларошфуко,  Марсена  и
других, но он полагает, что  при  его  столь  большой  заинтересованности  в
герцогстве Альбре нельзя заключать  никаких  соглашений,  не  обязав  Принца
полностью удовлетворить его в этом. Из каких бы побуждений ни исходил герцог
Буйонский, приводя свои доводы, они помешали Кардиналу продолжить переговоры
с Гурвилем, и  он  отослал  его  к  Принцу,  дабы  тот  устранил  это  новое
затруднение. Но поскольку промедление в важных делах обычно  чревато  крайне
значительными последствиями,  оно  повело  к  ним  -  и  притом  чрезвычайно
существенным - также и в  данном  деле,  в  котором  столкнулось  не  только
множество несовпадающих интересов и которому препятствовало такое  множество
козней, но которое вершилось к тому же, с одной стороны. Принцем, а с другой
- кардиналом Мазарини. Хотя их душевные качества были прямо  противоположны,
оба тем не менее поразительно сходились в способе  ведения  этого  дела:  ни
один из них не установил для себя четко отграниченных притязаний;  когда  им
уступали в том, чего они требовали, они всегда полагали, что можно  добиться
большего, и малейшие изменения в общем положении  дел  того  и  другого  так
изменяли их притязания, что,  поскольку  ничто  не  может  достаточно  долго
пребывать в равновесии, они так и не нашли подходящего момента  договориться
о соглашении и его заключить {29}.
     К этим помехам присоединились и некоторые другие. В интересах кардинала
Реца было воспрепятствовать заключению мира, потому что,  если  бы  мир  был
заключен помимо его участия и  герцог  Орлеанский  и  Принц  вступили  бы  в
близкие отношения со двором, он остался бы под Ударом и без покровительства.
Кроме того, г-н де Шавиньи, по причине постигшей его неудачи с  переговорами
затаивший обиду на двор  и  на  Принца,  предпочитал,  чтобы  мир  вовсе  не
состоялся, лишь бы не был достигнут иным путем,  чем  тот,  который  был  им
предуказан. Не могу сказать, совпадение ли интересов,  случившееся  тогда  у
кардинала Реца и г-на де Шавипьи,  побудило  их  действовать  сообща,  чтобы
помешать соглашению с Принцем, или один из них побудил действовать в том  же
направлении герцога Орлеанского, но позднее я узнал от лица, которому должен
верить, что тогда, когда Гурвиль  находился  в  Сен-Жермене,  Месье  передал
кардиналу Мазарини через  герцога  Анвиля,  чтобы  он  не  заключал  никаких
соглашений с Принцем; что Месье хочет, чтобы достижение мира было поставлено
двором в заслугу лишь ему одному и что он готов отправиться к королю  и  тем
самым подать пример, которому последовал бы народ и парижский парламент. Это
предложение было для Кардинала слишком выгодным, чтобы он не выслушал его  с
большей готовностью, нежели все другие. И менее заманчивые надежды  удержали
бы его от заключения мира, даже если бы он желал  его  искренне  и  не  таил
намерения  использовать  переговоры  как  западню,  в  которую  должны  были
попасться его враги.  В  короткое  время  все  настолько  запуталось  и  так
затянулось,  что  герцог   Ларошфуко   не   пожелал   больше   содействовать
переговорам, которые вели к гибели его партию. Он  приказал  Гурвилю,  когда
тот вторично отправился в Сен-Жермен,  добиться  от  Кардинала  решительного
ответа и больше туда никоим образом не возвращаться.
     Впрочем, помимо того, что Принц и сам в  глубине  души  не  всегда  был
твердо уверен, что  ему  следует  желать  мира,  в  нем  беспрестанно  сеяли
колебания всевозможные ухищрения тех, кто в личных интересах хотел отвратить
его от такого желания. Враги  кардинала  Мазарини  находили,  что  останутся
неотмщенными, если он не покинет Франции, а кардинал Роц  не  без  основания
полагал, что примирение двора с Принцем лишит  его  всякой  влиятельности  и
подставит под удары врагов, тогда как затяжка войны не может не повести либо
к гибели, либо к удалению Принца, и, таким образом, оставшись в единственном
числе возле герцога Орлеанского, он сможет  добиться  влияния  при  дворе  и
извлечь из этого свои выгоды. С другой стороны,  испанцы  соблазняли  Принца
наиболее заманчивыми, на его взгляд,  предложениями  и  пользовались  любыми
средствами для продления гражданской войны. Его ближайшие родичи, его друзья
и даже слуги, руководясь личными интересами,  споспешествовали  тому  же.  В
конце концов произошло всеобщее разделение на два стана - на тех, кто  стоял
за заключение мира, и тех, кто - за продолжение войны, и были пущены  в  ход
все тонкости самой изощренной политики, чтобы заставить Принца принять  одно
из этих противоположных друг другу  решений,  как  вдруг  г-жа  де  Шатильон
вложила в него стремление к миру,  прибегнув  к  средствам  более  приятного
свойства. Она сочла, что это столь великое благо должно  быть  творением  ее
красоты, и, примешав честолюбие к замыслу добиться  новой  победы,  пожелала
завоевать сердце  Принца  и  одновременно  использовать  в  своих  целях  то
положение, которое ей создадут при дворе эти переговоры.
     Это были не единственные причины, внушившие ей такого  рода  намерения.
Тщеславие и жажда, мести внесли сюда такую же долю,  как  и  все  остальное.
Частое между дамами соперничество в красоте и любовных делах стало  причиной
непримиримой вражды между г-жой де Лонгвиль и г-жой де Шатильон.  Обе  долго
таили в себе свои чувства, но  в  конце  концов  они  безудержно  прорвались
наружу, и г-жа де Шатильон, торжествуя  победу,  не  ограничилась  тем,  что
заставила г-на де Немура разорвать связь с г-жой де Лонгвиль:  она  пожелала
сверх того отстранить г-жу де Лонгвиль от вмешательства в руководство делами
и  единолично  определять,  как  надлежит  действовать  Принцу  и  чего  ему
домогаться. Герцог Немур, состоявший в  весьма  близких  отношениях  с  нею,
одобрил  этот  замысел.  Он  счел,  что,  поскольку   в   его   возможностях
устанавливать поведение г-жи де Шатильон  относительно  Принца,  она  сможет
внушать ему все, что он ей подскажет, и что  благодаря  власти,  которую  он
имеет над волею г-жи де Шатильон,  он  будет  располагать  и  волею  Принца.
Герцог Ларошфуко со своей стороны пользовался тогда большим,  чем  кто-либо,
доверием Прина и одновременно был тесно связан с герцогом Немуром и г-жою де
Шатильон. Хорошо зная нерешительность Принца в вопросе о  мире  и  опасаясь,
как бы испанская партия и партия г-жи де Лонгвиль не объединили своих усилий
- что впоследствии и случилось - с целью побудить Принца покинуть Париж, где
ничто не мешало ему в любой день заключить помимо их участия соглашение,  он
решил, что вмешательство г-жи де Шатильон  может  снять  все  препятствия  к
миру. Исходя из этой мысли, он убедил Принца сблизиться с нею и передать  ей
в собственность земли Марлу. Он также склонил г-жу де Шатильон жить в ладу и
с Принцем, и с г-ном де Немуром, так чтобы сохранить при себе их обоих, и он
же уговорил г-на де Немура одобрительно отнестись к этой их  связи,  которая
не должна внушать ему  подозрения,  поскольку  г-жа  де  Шатильон  изъявляет
готовность отдавать ему в ней полный отчет и использовать се лишь для  того,
чтобы предоставить ему решающее участие в руководстве делами.
     Этот план, проводившийся в жизнь и продуманный герцогом Ларошфуко, {30}
отдал ему в почти полное распоряжение  все,  что  им  предусматривалось,  и,
таким образом, упомянутые четыре лица в равной  мере  извлекли  бы  из  него
немаловажные выгоды и в конце концов добились бы всего,  что  было  для  них
желательно, если бы неприязненная судьба,  наслав  неотвратимые  случайности
разного рода, не воспротивилась этому.
     Тем временем г-жа де Шатильон пожелала явиться ко двору во всем блеске,
какой ей должна была  сообщить  недавно  обретенная  ею  влиятельность;  она
отправилась  туда  представлять  интересы  Принца   с   настолько   широкими
полномочиями, что их сочли скорее плодом его стремления ей угодить и желания
потешить ее тщеславие, чем  свидетельством  подлинного  намерения  прийти  к
соглашению. Она возвратилась в  Париж  с  большими  надеждами.  Но  Кардинал
извлек из этих переговоров весьма существенные выгоды: он  выигрывал  время,
усиливал недоверие к Принцу внутри его собственной партии и не выпускал  его
из Парижа, обманывая надеждою на соглашение в те самые  дни,  когда  у  него
отнимали Гиень, когда овладевали его крепостями, когда королевская армия под
командованием г-на де Тюренна и  маршала  Окенкура  держала  в  своих  руках
окрестные сельские местности, тогда как его собственная удалилась  в  Этамп.
Да и долго пробыть там она не смогла, не понеся значительного урона, ибо г-н
де Тюренн, извещенный о том,  что  Мадемуазель,  возвращаясь  из  Орлеана  и
проезжая через Этамп, пожелала увидеть армию на смотру, двинул  свои  войска
{31} и подошел к предместью Этампа раньше, чем туда вернулись  войска  армии
принцев и смогли защитить это предместье. Оно было захвачено и  разграблено,
после чего г-н де Тюренн и маршал Окенкур ушли  на  свои  квартиры,  перебив
тысячу или тысячу двести человек из лучших боевых частей Принца  и  уведя  с
собой много пленных. {32} Этот успех усилил надежды двора и породил  замысел
осадить в Этампе всю запертую там армию принцев. Сколь бы трудным  это  дело
ни представлялось, проведение его было тем не менее решено в  надежде  найти
там поиска поверженными в смятение, военачальников - погрязшими  в  распрях,
крепость во многих местах открытой и очень плохо  обеспеченной  необходимым,
тогда как помощь ей могла быть оказана лишь герцогом Лотарингским, с которым
двор рассчитывал договориться. {33} При этом имели в виду, надо полагать, не
столько исход осады, сколько внушительность, какую в общем мнении должен был
придать оружию короли столь значительный замысел. {34} И действительно, хотя
переговоры и продолжали вести  с  прежним  усердием  и  Принц  именно  тогда
особенно горячо желал мира, его нельзя было с достаточным основанием ожидать
до тех пор, пока успех предпринятого против Этампа не установит его условии.
Приверженцы двора пользовались этим положением дел, чтобы завоевать народ  и
посеять рознь в Парламенте. И хотя герцог  Орлеанский  постарался  выставить
напоказ свое полное единение с Принцем, он тем не  менее,  что  ни  день,  с
глазу  на  глаз  совещался  с  кардиналом  Рецем,  который  главным  образом
занимался разубеждением Месье в целесообразности  подсказанных  ему  Принцем
решений.
     Осада Этампа все еще продолжалась, и,  хотя  успехи  королевской  армии
были не слишком значительны, распространившиеся в королевстве слухи были для
нее весьма выгодны, и Париж ждал герцога Лотарингского как своего спасителя.
После ряда откладываний {35} и  подав  множество  поводов  к  подозрениям  о
наличии между ним и королем тайного сговора, он наконец прибыл; его прибытие
на время пресекло эти толки, и его встретили с исключительной радостью.  Его
войска  стали  лагерем  близ  Парижа,  и  творимые  ими  бесчинства  сносили
безропотно. Сначала в отношениях между ним и  Принцем  отмечалась  известная
холодность,  порожденная  допросом  о  старшинстве,  но,  видя,  что   Принц
непреклонен, он отступился от своих притязаний с тем большей легкостью,  что
измыслил трудности  этого  рода  только  затем,  чтобы  выиграть  время  для
заключения  с  двором  тайного  соглашения  о  снятии  с  Этампа  осады  без
каких-либо боевых действий с  его  стороны.  Однако,  поскольку  нет  ничего
легче, чем попасться впросак в то самое время, когда  чрезмерно  погружен  и
мысли о том,  как  обмануть  другого,  герцог  Лотарингский,  рассчитывавший
добыть для себя выгоды и вместе с тем обеспечить себе полнейшую безопасность
посредством затеянных им бесконечных переговоров с двором, которые он вел  с
крайней недобросовестностью как в отношении двора,  так  и  партии  принцев,
неожиданно для себя вдруг увидел, что на него идет королевская армия, и  был
захвачен врасплох, получив от г-на де Тюренна уведомление, что  тот  атакует
его, если он не снимет своего лагеря  и  не  удалится  во  Фландрию.  Войска
герцога Лотарингского были не слабее войск короля, и человек, который  пекся
бы о споем добром имени, мог бы, не  проявив  безрассудства,  отважиться  на
сражение. Но, каковы бы  ни  были  соображения  герцога  Лотарингского,  они
побудили сто предпочесть этому решение удалиться с позором и покорно  снести
ярмо, которое пожелал наложить  на  него  г-н  де  Тюренн.  Об  этом  герцог
Лотарингский не послал никаких сообщений ни герцогу Орлеанскому, ни  Принцу,
и из первых полученных ими известий о происшедшем они в самых  общих  чертах
узнали, что их войска ушли из Этампа, что от него  удалилась  и  королевская
армия и что герцог Лотарингский возвращается во Фландрию, {36}  притязая  на
то,  что  полностью  выполнил  приказание  испанцев  и  данное  им   герцогу
Орлеанскому слово снять  осаду  с  Этампа.  Это  известие  поразило  всех  и
заставило Принца отправиться к  своим  войскам,  ибо  он  опасался,  как  бы
королевская армия не напала на них в пути. Он выехал из Парижа с двенадцатью
или пятнадцатью кавалеристами,  подвергая  себя,  таким  образом,  опасности
наткнуться на неприятельские разъезды. Найдя свою армию в Лина, он привел ее
для размещения к Вильжюифу. Позднее она перешла  в  Сен-Клу,  где  простояла
долгое время, в течение которого не только погибли не сжатые на полях хлеба,
но, сверх того, были сожжены или разграблены почти все  загородные  усадьбы,
что начало возмущать парижан, {37} и Принц  был  уже  накануне  того,  чтобы
получить горестные подтверждения этого в день  святого  Антония,  о  чем  мы
поведем рассказ ниже.
     Между тем уполномоченный Кардинала Ланглад {38} продолжал ездить взад и
вперед между ним и Принцем. Они уже договорились о главнейших  условиях,  но
чем больше  упорствовал  Кардинал  в  отношении  менее  важных,  тем  больше
оснований было предполагать, что  он  не  хочет  заключать  соглашение.  Эти
колебания придавали новые силы всем и всяческим группировкам и правдоподобие
всевозможным, умышленно распространяемым слухам. Никогда Париж  не  был  так
возбужден, и никогда воля Принца так не металась между  решениями  в  пользу
мира или войны. Испанцы, чтобы  помешать  заключению  мира,  хотели  удалить
Принца из Парижа, и им в этом  намерении  споспешествовали  друзья  г-жи  де
Лонгвиль, дабы удалить его и от г-жи де Шатильон.  Да  и  Мадемуазель  также
добивалась того же, что испанцы и г-жа де  Лонгвиль,  потому  что,  с  одной
стороны, она хотела войны, как испанцы, дабы отомстить королеве и  Кардиналу
за их противодействие ее вступлению в брак с королем,  {39}  а  с  другой  -
желала, как г-жа де Лонгвиль, разорвать связь Принца с г-жой де  Шатильон  и
добиться еще большего, чем она,  доверия  и  уважения  с  его  стороны.  Для
достижения этого она прибегла к тому, к чему Принц был чувствительнее всего:
она набрала на свой счет войска и  пообещала  ему  предоставить  деньги  для
набора других. Эти обещания  вместе  с  обещаниями  испанцев  и  хитроумными
уловками друзей г-жи де Лонгвиль побудили Принца оставить мысли о мире.  Еще
больше отдалило его от них не только недоверие, с каким, по его  мнению,  он
должен был относиться к двору, но и внушенная им  себе  самому  уверенность,
что,