лению на противника,  которых  набралось  всего-навсего  три  пехотных
полка и триста кавалеристов, и отдал ему приказ отправиться осадить  Коньяк,
куда со всеми своими войсками должен был подойти и принц Тарентский.
     Слух об этом походе распространился повсюду,  и  все,  что  можно  было
вывезти из поместий, спешно отослали в  Коньяк.  Там  же  укрылось  и  много
знати, чтобы выказать свое рвение к королевской службе и, что еще вероятнее,
самолично оберегать свое переправленное туда добро. Это  значительное  число
дворян легко удержало горожан в  верности  долгу  и  заставило  их  решиться
запереть городские ворота в надежде на  то,  что  вскоре  им  будет  оказана
помощь генералом королевской армии  графом  Аркуром,  уже  приближавшимся  к
городу. Но, не очень-то доверяя графу Жонзаку, подозревая его почти  столько
же в малодушии, сколько и в том, что он подкуплен  Принцем,  они  пристально
следили за ним и так выразительно указали ему на  безусловную  необходимость
служить королю, что он решил, в  конце  концов,  оборонять  крепость,  можно
сказать, лишь потому, что ему не позволили ее сдать. Впрочем,  лишь  в  этом
одном  знать  проявила  некоторую  настойчивость;  что  же  касается   всего
остального, то в течение целой недели, пока горстка войск Принца без оружия,
без боевых припасов и снаряжения, без офицеров и  в  еще  большей  мере  без
дисциплины  стояла  перед   Коньяком,   будучи,   кроме   того,   изнуренной
непрерывными ливнями, унесшими наплавной мост,  который  был  наведен  через
Шаранту для поддержания сообщений  между  войсковыми  квартирами,  защитники
крепости ни разу не воспользовались всеми этими неурядицами, а сидели вместе
с горожанами взаперти, довольствуясь пальбой из-за стен. Принц, извещенный о
том, что город все же вот-вот сдастся, выехал из Бордо и вместе  с  герцогом
Немуром прибыл в лагерь осаждающих. Назавтра после его прибытия граф  Аркур,
извещенный о том, что наплавной мост разрушен, что генерал-майор Нор отрезан
в предместье на том берегу с пятьюстами  людьми  и  что  к  нему  невозможно
прийти на выручку, двинулся на него с двумя тысячами  пехоты  французских  и
швейцарских  гвардейцев,  жандармами  и  легкой  кавалерией  короля,   своей
гвардией и отрядами знати. Он разгромил Нора  на  его  войсковых  квартирах,
почти не встретив сопротивления, и таким образом оказал  помощь  Коньяку  на
виду  у  Принца,  располагавшегося  по  другую  сторону  реки.  Граф   Аркур
ограничился тем, что спас  эту  крепость:  он  позволил  Принцу  уйти  и  не
преследовал отступавших. {29}
     Хотя этот успех сам по себе был малозначителен, тем не менее он окрылил
графа Аркура, который счел, что может преуспеть в еще большем, и, узнав, что
маркиз Эстиссак {30} вернул всю Ла-Рошель, кроме запиравших ее гавань башен,
к повиновению королю, вознамерился отправиться туда со своими войсками,  так
как убедился в расположении тамошних жителей, которые могли  благожелательно
отнестись к нему не только по велению долга, но еще более  из-за  ненависти,
питаемой ими к графу Дюдоньону, своему  губернатору.  По  его  приказу  были
укреплены башни, и он держал в них гарнизон из швейцарцев, не доверяя  почти
никому на свете и рассчитывая найти в этом народе большую верность, нежели в
своем собственном. Но события вскоре показали ему обманчивость его ожиданий,
ибо страх и своекорыстные побуждения толкнули швейцарцев  на  нечто  худшее,
чем то, чего он опасался со стороны французов. Можно не  колеблясь  сказать,
что это недоверие и эта подозрительность графа  Дюдоньона  повели  к  гибели
партию Принца, так как, если бы не они, Принц с самого начала повел  бы  все
свои войска в  ЛаРошель,  чтобы  восстановить  там  старинные  укрепления  и
сделать эту крепость средоточием  всей  войны,  со  всеми  преимуществами  и
удобствами, какие она могла ему предоставить. Однако вместо  этого,  ублажая
ревнивый и непостоянный нрав графа Дюдоньона, он был вынужден праздно сидеть
в Тонне-Шаранте и наблюдать, как у него на глазах берут Ла-Рошель,  даже  не
решаясь  предложить  свою  помощь.  Впрочем,  верно   и   то,   что   слабое
сопротивление гарнизона башен не дало ему подумать на досуге над этим; да  и
граф  Аркур,  приведя  свои  войска  в  Ла-Рошель,  при  поддержке   маркиза
Эстиссака, только что наделенного королем губернаторствами графа  Дюдоньона,
нашел тамошних жителей  расположенными  оказать  ему  всяческое  содействие,
какое только он мог пожелать. Тем не менее башни могли  бы  задержать  графа
Аркура на какое-то время, если бы швейцарцы показали себя столь же  храбрыми
и преданными, какими они представлялись графу  Дюдоньону;  но  вместо  того,
чтобы  соответствовать  его  ожиданиям,  всего   лишь   после   трехдневного
сопротивления, услыша объявление графа Аркура, что никто из них не будет  им
пощажен, если они предварительно не заколют своего коменданта по имени Бесс,
швейцарцы не только не пришли  в  ужас  от  подобного  требования,  но  даже
вменили себе в обязанность его выполнить. Названный Бесс,  надеясь  найти  в
графе Аркуре больше сострадания, чем  между  своими  солдатами,  бросился  с
верхушки башни, весь израненный, в воду гавани, моля о сохранении ему жизни,
чего не смог, однако, добиться, ибо граф Аркур  приказал  прикончить  его  у
себя на глазах, и ничто не могло побороть его непреклонность  -  ни  просьбы
собственных офицеров, убеждавших  помиловать  Бесса;  ни  столь  прискорбное
зрелище. Потеря этой крепости и  то,  что  ей  даже  не  попытались  помочь,
уронили в общем мнении оружие Принца, и ему приписали неверие в  собственные
войска, тогда как на самом деле  то  была  лишь  излишняя  щепетильность,  к
которой его принудили непрерывные подозрения графа Дюдоньона.  Впрочем,  эта
потеря только усугубила их,  и,  вообразив,  что  примеру  этого  укрепления
последуют остальные подчиненные ему крепости, граф укрылся в Бруаже и  вышел
оттуда только после того, как договорился с двором.
     Граф  Аркур,  ободренный  этими  успехами   и   усилившийся   благодаря
присоединению   к   нему   новых   войск,   решил   двинуться   на   Принца,
располагавшегося в Тонне-Таранте, но Принц, хорошо понимая,  что  его  армия
как численностью, так и вследствие малой дисциплинированности намного слабее
королевской, рассудил, что ему не следует дожидаться ее на этой позиции,  и,
перейдя реку ночью по наплавному  мосту,  отошел  в  Бержери,  отстоящий  на
пол-лье от Тонне-Шаранта. Королевские войска, удовольствовавшись тем, что  в
предыдущий  день  отогнали   и   разбили   два   неприятельских   эскадрона,
предоставили Принцу время, достаточное, чтобы взорвать башню Тонне-Шаранта и
беспрепятственно уйти за реку в Бержери. Граф  Аркур  упустил  блистательную
возможность сразиться с  отходившим  и  уже  наполовину  переправившим  свои
войска   Принцем.   На   следующий   день    обстоятельства    еще    больше
благоприятствовали графу Аркуру, но он снова не сумел  ими  воспользоваться.
Случилось,  что  Принц  всецело   положился   на   исполнительность   одного
генерал-майора, которому приказал разрушить наплавной мост,  и  притом  так,
чтобы его нельзя было восстановить. Уверенный в том, что все  будет  сделано
как полагается, он разместил свои войска на нескольких отдельных  квартирах,
причем иные из  них  были  отдалены  от  его  собственной  на  полтора  лье,
нисколько не опасаясь нападения неприятеля, так как между ними была река. Но
офицер, вместо того чтобы в точности выполнить приказание,  удовольствовался
тем, что, отвязав суда друг от друга, пустил их вниз по  течению.  Они  были
перехвачены людьми графа Аркура, за час мост был наведен наново, и граф,  не
потеряв ни мгновения,  перевел  по  нему  триста  кавалеристов  и  кое-какую
пехоту, поручив им охранять, подступы к мосту. Получив известие  об  этом  в
Бержери, Принц тем скорее проникся тревогой, как бы граф Аркур не  вклинился
в промежутки между его квартирами и не разгромил  их  одну  за  другой,  что
только так тот и  должен  был  поступить.  Это  заставило  Принца  приказать
войскам покинуть свои квартиры и со всей поспешностью направиться в Бержери,
тогда как он сам в то же  мгновение  выступил  в  направлении  Тонне-Шаранта
вместе с герцогами Немуром и Ларошфуко,  своими  и  их  гвардейцами  и  теми
офицерами и волонтерами, которые оказались возле него. Цель его  состояла  в
том, чтобы выяснить намерения неприятеля и попытаться его отвлечь, дабы дать
время своим наиболее далеко отстоявшим войскам прибыть на соединение с  ним.
Он обнаружил, что полученное им сообщение соответствует истине и что  триста
кавалеристов графа Аркура стоят в боевом порядке у реки на прибрежном  лугу,
но вместе с тем увидел, что враги не имеют намерения, которого он  опасался,
или что они упустили время для его исполнения,  так  как  не  переправились,
когда к этому была беспрепятственная возможность, и маловероятно, чтобы  они
сделали это у него на глазах и притом тогда, когда его войска  начинают  уже
подтягиваться к нему. Завязалась длившаяся некоторое время  перестрелка,  не
причинившая ни той ни другой стороне сколько-нибудь значительного  урона,  а
когда подошла пехота Принца, он  приказал  отрыть  против  наплавного  моста
длинный окоп, оставив луг и реку между графом Аркуром и  собою.  Более  трех
недель простояли две армии на тех же  позициях,  ничего  не  предпринимая  и
довольствуясь - и та и другая - пребыванием в плодородном  краю,  где  всего
было вдоволь.
     Между тем проволочки герцога Буйонского и все его  поведение  заставили
Принца прийти к заключению, что тому больше нет до него никакого дела и  что
он ведет переговоры с двором от своего имени и за г-на де Тюренна. И  Принц,
потеряв надежду привлечь на свою сторону как того, так и другого, исполнился
одинаковым раздражением против них обоих, хотя их обязательства по отношению
к нему и были различны. Ибо герцог  Буйонский  действительно  договорился  с
герцогом Ларошфуко, а затем и с г-ном Лене обо всех упомянутых мною условиях
и, несмотря на кто, счел возможным освободить себя от своих обязательств  по
причинам, о которых я сообщил  выше.  Г-н  де  Тюренн,  напротив,  полностью
отмежевался от партии Принца, как только тот вышел из заключения, и даже  не
знал, судя  по  его  позднейшим  высказываниям,  ни  о  соглашениях,  ни  об
обязательствах своего брата, герцога Буйонского.
     Принц, видя, что ему  необходимо  срочно  направить  военачальника  для
замещения должности, предназначавшейся г-ну де Тюренну, остановил взгляд  на
герцоге Немуре, родовитость, а также приятные качества которого вместе с его
исключительной храбростью в известной мере могли возместить  дарования  г-на
де Тюренна. Он предложил ему выехать со всею возможной  поспешностью,  чтобы
направиться морем во Фландрию, но, не вынеся тягот морского  пути,  тот  был
вынужден передвигаться по суше, что заняло много времени и было сопряжено  с
большими  опасностями  из-за  войск,  возвращавших  кардинала  Мазарини   во
Францию. {31} Принц также послал в  Бордо  герцога  Ларошфуко  с  поручением
склонить принца Конти к поездке в Ажен для укрепления духа тамошних жителей,
которые в связи с последними успехами королевского оружия начали колебаться.
Помимо этого. Принц поручил ему побудить  бордосский  парламент  к  согласию
передать город Бур с его замком в руки барона Баттвиля и испанцев, бравшихся
их укрепить. Тогда же от лица герцога Орлеанского к Принцу  прибыл  Фонтрай,
{32} чтобы ознакомиться с положением дел и поставить его в известность,  что
парижский парламент вот-вот примкнет к герцогу Орлеанскому,  дабы  вместе  с
ним  воспрепятствовать  возвращению  кардинала  Мазарини,   и   что   герцог
Орлеанский намеревается согласованно действовать в тех же целях и с Принцем.
Фонтрай, кроме того, предложил Принцу примирение с Коадъютором, заверив, что
этого горячо желает и  герцог  Орлеанский.  По  этому  пункту  Принц  ничего
определенного не ответил, то ли потому, что не счел  возможным  заключать  с
Коадъютором какие-либо условия, то ли полагая,  что,  в  случае  если  такие
условия будут заключены, они могут не встретить одобрения у г-жи де Лонгвиль
и герцога Ларошфуко,  перед  которыми  он  взял  на  себя  обязательство  не
мириться с Коадъютором отдельно от них и без их согласия. Тем  не  менее  он
обещал  Фонтраю,  что  последует  пожеланию   герцога   Орлеанского,   когда
прояснится  общая  обстановка  и  когда  примирение  с  Коадъютором   сможет
послужить ко благу всей партии Принца. В эти же дни к Принцу, пребывавшему в
Бержери, присоединился граф Марсен, приведший с собою  тысячу  пехотинцев  и
триста кавалеристов - цвет каталонской армии, которою он командовал.  Многие
осуждали его за этот поступок, усматривая в нем государственную измену.  Что
до меня, то я не стану ни осуждать его, ни защищать: я только укажу,  истины
ради, на то, что г-н де Марсен, с давних пор связанный с Принцем, получил от
него под начало Бельгард, одну из его крепостей; что в дальнейшем  Принц  не
только удержал его у себя на службе, но даже  добился  для  него  назначения
вице-королем Каталонии и, кроме  того,  доставил  ему  должность  коменданта
Тортосы, где тот служил королю с  выдающимся  усердием  и  успехом.  Однако,
когда Принца подвергли аресту, арестовали и г-на де Марсена,  вменив  ему  в
вину только то, что он был ставленник Принца.  Больше  того,  его  должность
коменданта Тортосы передали Лонэ-Гренгеньеру, который  вскоре  потерял  этот
город. Заключение г-на де Марсена длилось  столько  же,  сколько  заключение
Принца,  и,  выйдя  на  свободу,  он  остался  без  должности   и   занятий.
Впоследствии дела в Каталонии пошли все  хуже  и  хуже,  и,  поскольку  двор
колебался  в  выборе  человека,  способного  навести  там  порядок,  на  эту
должность, теперь уже во второй раз, Принц предложил графа Марсена, а герцог
Ларошфуко со своей стороны указал на него Летеллье, тогда как сам Марсен  не
приложил к этому никакого старания. Он не имел возможности ни отложить  свой
отъезд в Каталонию, ни выждать, пока разъяснится крайне  запутанная  картина
происходившего при дворе и долженствовавшего, по всей  вероятности,  повести
скорее к примирению, чем к гражданской войне. Итак, Марсен  выехал  к  месту
своей новой службы, полностью обязанный ею Принцу и еще теснее  связанный  с
его  партией  назначением  на  должность  коменданта  Стене,  которую  Принц
незадолго пред тем, после смерти Ламусса, ему  предоставил.  Таким  образом,
можно сказать, что поступок графа Марсена  имеет  два  совершенно  различных
лица: те, кто посмотрит на графа как на бросившего  доверенную  ему  королем
провинцию,   сочтут   его   изменником;   те   же,   кто   поразмыслит   над
неукоснительными и почти нерасторжимыми обязательствами, которые он  имел  в
отношении   Принца,   сочтут   его   порядочным   человеком.   Среди   людей
здравомыслящих найдется лишь немного таких, кто решится сказать, что на  нем
тяготеет вина, и столь же немногие решатся объявить его невиновным. В  конце
концов, и порицающие его, и расположенные к нему сойдутся на  том,  что  его
можно лишь пожалеть, поскольку  он  оказался  в  неотвратимой  необходимости
пренебречь либо тем, либо другим своим долгом.
     Двор, как  я  сказал,  пребывал  тогда  в  Пуатье,  и  первое  место  в
управлении государством принадлежало по видимости г-ну де Шатонефу, хотя  на
деле все по-прежнему оставалось  в  руках  Кардинала.  Тем  не  менее  образ
действий названного министра  -  твердый,  решительный,  благожелательный  и
прямо  противоположный  образу  действий  Кардинала  -  начинал   снискивать
одобрение его руководству и даже завоевал некоторое доверие в душе королевы.
Кардинал был слишком хорошо об этом осведомлен, чтобы предоставить  г-ну  де
Шатонефу время  еще  больше  упрочить  свое  положение.  Он  счел,  что  его
присутствие  при   дворе   -   единственное   средство,   какое   он   может
противопоставить  всем  тем,  кто  вздумал  бы  выступить  против  него,  и,
предпочтя свои частные интересы государственным, доставил своим возвращением
герцогу Орлеанскому и Парламенту  ранее  отсутствовавший  у  них  предлог  к
объединению с Принцем.
     Маршал Окенкур {33} получил приказание  отправиться  с  двумя  тысячами
кавалерии к границе с Люксембургом, встретить там Кардинала  и  препроводить
его туда, где будет находиться  король.  Кардинал  беспрепятственно  пересек
королевство и прибыл в Пуатье, {34} такой же полновластный повелитель двора,
каким был и ранее. Г-ну де Шатонефу постарались всячески  показать,  что  он
мало причастен к возвращению Кардинала,  но  во  всем  остальном  внешне  не
замечалось никаких перемен,  и  явных  знаков  немилости  г-ну  де  Шатонефу
оказано не было. Больше того, Кардинал даже  проявил  по  отношению  к  нему
некоторую предупредительность, но г-н де Шатонеф опасался ему довериться  и,
совершенно правильно рассудив,  что  для  человека  его  возраста  и  с  его
опытностью   небезопасно   и   недостойно   оставаться    при    отправлении
государственных дел под началом  своего  врага,  который  будет  располагать
возможностью без конца подвергать его любым неприятностям и любым унижениям,
задумал уйти со твоего поста. В  качестве  предлога  он  воспользовался  тем
обстоятельством, что после принятия по его совету решения отправить короля в
Ангулем этот план, без его ведома, был изменен и тогда  же  принято  решение
двинуться к Анже и осадить его, против чего у него были бы возражения. Итак,
испросив у короля отставку, он удалился в Тур.
     Вскоре двор выехал из Пуатье и двинулся к Анже, в котором герцог  Роган
поднял народ; и этот город и вся провинция объявили себя на  стороне  Принца
тогда же, когда герцог Орлеанский и парижский парламент объединились  с  ним
против придворной партии. Вся Франция, казалось, замерла в  ожидании  исхода
осады Анже, которая могла бы иметь  весьма  существенные  последствия,  будь
оборона этого города более деятельной и  достаточно  продолжительной,  чтобы
задержать короля. Ибо, помимо того,  что  Принц  смог  бы  овладеть  лучшими
крепостями соседних провинций, не  подлежит  сомнению,  что  пример  герцога
Орлеанского и парижского парламента был бы подхвачен  наиболее  влиятельными
сословиями всего королевства, если бы двор оказался  в  необходимости  снять
эту осаду. Можно даже сказать, что в этом  случае  он  был  бы  поставлен  в
крайне трудное положение, и  особе  короля  угрожала  бы  прямая  опасность,
случись  такая  неудача  в  то  время,  когда  герцог  Немур,  не   встретив
сопротивления, вступил во Францию во главе фландрской армии и  старых  войск
Принца.
     Эта армия переправилась через Сену  в  Манте,  Герцог  Бофор  вместе  с
войсками герцога Орлеанского соединился с герцогом Немуром, и они  двинулись
вместе, ведя за собой семь тысяч пехоты  и  три  тысячи  кавалерии,  к  реке
Луаре, где города Блуа и Орлеан {35} готовы  были  принять  их  сторону.  Но
потому ли, что Анже не был в  состоянии  обороняться  из-за  раздоров  среди
горожан, или, может быть, потому, что герцог Роган не захотел доверить  свою
жизнь и имущество шаткой верности схваченного колебаниями народа, он,  после
слабого сопротивления, передал эту крепость  в  руки  короля,  {36]  получив
дозволение удалиться в Париж к герцогу Орлеанскому.
     Таково было положение дел, когда Принц выступил из Бержери  {37}  после
более чем трехнедельного, как я сказал, пребывания в нем, причем за все  это
время граф Аркур, располагавшийся на  том  берегу  реки  в  Тонне-Шаранте  и
полновластный хозяин наплавного моста,  решительно  ничего  против  него  не
предпринял. Тем не менее, поскольку Принц намного  уступал  армии  короли  и
численностью и качеством войск, он захотел оградить себя от возможности быть
поневоле втянутым в  битву.  Во  избежание  этого  он  двинулся  к  Рометту,
удаленному от королевских в