работу, - сказал  он,  -
сами счищайте мездру  с ваших  шкур, собирайте  свою долю сучьев; запомните,
что я сказал, я два раза повторять не буду.
   Этот вождь из племени кроу был добрый человек и очень хорошо относился ко
мне. Но я не могла любить его. Я холодела, когда он прикасался ко мне. Как я
могла любить его, когда я не переставала скорбеть об ушедшем?
   Мы  совершили много  походов. Племя кроу имело  огромные табуны  лошадей.
После  того как  во  вьюки или на  волокуши, связанные из палаточных шестов,
грузили  все лагерное  имущество,  оставались еще  свободными  сотни  сытых,
сильных коней. Однажды зашел разговор  о заключении мира с моим племенем;  я
была  рада, так  как очень  хотела  увидеться со своими.  Созвали  совет, на
котором решили подать к вождю племени арикара двух молодых людей с табаком и
предложением  заключить мир.  Посланные отправились, но не  вернулись назад.
Прождав их три луны (месяца), кроу решили, что  посланных убили люди племени
арикара. Затем мы ушли с реки Вапити (Йеллоустон) и перешли  в верховья реки
Вяленого  Мяса  (Масселшелл).  Шло  пятое лето  моего  пребывания  в  плену.
Наступило время  ягод, и  кусты были  усыпаны спелыми  плодами,  которые мы,
женщины,  собирали  в  большом  количестве  и сушили  на  зиму.  Однажды  мы
отправились в заросли на северном склоне долины, довольно далеко от  лагеря;
там было больше ягод, чем  в  любом другом из  найденных  нами ягодных мест.
Утром в нашей палатке  разыгралась ссора: мой хозяин - я никогда не называла
его  своим  мужем - потребовал  за едой, чтобы ему показали, сколько ягод мы
собрали.  Жены принесли свои запасы; у первой жены было пять мешков  ягод, у
других  по два-три  мешка. Я  могла  предъявить  только один  полный мешок и
другой лишь частично наполненный.
   - Что это? - спросил вождь, - моя маленькая жена арикара разленилась?
   - Я не ленюсь, - ответила я сердито, - я собрала очень много ягод. Каждый
вечер я раскладывала  их сушить, а после захода солнца хорошенько прикрывала
их, чтобы ночью роса не  повредила им;  но утром, когда  я снова  выставляла
ягоды на солнце, их оказывалось  много меньше, гораздо меньше, чем было. Это
случалось каждую ночь с того дня, как мы стали здесь лагерем.
   - Странно, - сказал он.  -  Кто  мог их  брать? Вы,  женщины,  что-нибудь
знаете? - спросил он жен. Они сказали, что ничего не знают.
   - Лжете вы, - крикнул он, рассердившись,  и, встав, оттолкнул первую жену
с дороги. -  Вот, маленькая, твои ягоды, я видел, как они воровали их. И  он
отобрал у первой жены два мешка, а у остальных по одному и бросил их мне.
   Ох и разозлились же эти женщины. Все утро они со мной  не  разговаривали,
но если  бы взглядом можно было убить, то я бы умерла: все  время они злобно
косились  на  меня.  Когда вождь пригнал лошадей, каждая выбрала  и  поймала
свою, и все поехали на ягодный участок.
   Все пять  жен весь день  держались вместе,  оставляя  меня  одну. Если  я
приближалась к ним,  они отходили к кустам подальше.  Позже, после  полудня,
они  начали  подвигаться ко мне и вскоре  все работали  вблизи  вокруг меня.
По-прежнему они не заговаривали со мной,  и  я тоже молчала. Мой мешочек был
уже  снова  полон. Я  наклонилась, чтобы  высыпать  из него ягоды в  большой
мешок. Что-то со страшной силой ударило меня  по голове. Больше я  ничего не
помню.
   Когда я очнулась,  солнце  уже садилось. Я была одна, лошадь моя исчезла,
не было  и моего  большого мешка с ягодами. Маленький мешочек валялся пустой
около меня. У меня кружилась голова, я чувствовала слабость. Я  ощупала свою
голову;  на ней вздулась большая  опухоль, волосы склеила засохшая кровь.  Я
села, чтобы осмотреться, и услышала, что кто-то меня зовет: ко мне  подъехал
вождь и  слез с лошади. Он ничего не говорил сперва, только тщательно ощупал
мою голову и руки, затем сказал:
   -  Они  уверяли  меня,  что  не  могли  отыскать  тебя,  когда  собрались
возвращаться в лагерь, что ты убежала. Я знал, что это неправда. Я знал, что
найду тебя здесь, но думал, что найду тебя мертвой.
   - Хотела бы я, чтобы так и было, - ответила я, и тут только расплакалась.
Какой одинокой я себя чувствовала! Вождь посадил меня к себе в седло, сел на
лошадь позади меня, и мы поехали домой, в свою палатку. Когда мы вошли, жены
мельком взглянули на меня и отвернулись.  Я собиралась лечь  на  свое ложе у
входа, но вождь сказал:
   - Поди сюда, теперь твое место здесь, рядом со мной. А ты, - обратился он
к своей первой жене и сильно толкнул ее, - ты займешь ее ложе, у входа.
   Вот  и все.  Он не обвинил своих  жен в  попытке убить  меня, но с  этого
времени  обращался с ними холодно, не шутил с ними и не смеялся, как  бывало
раньше.  А когда  он  уезжал  из лагеря на охоту или на поиски отбившейся от
табуна  лошади, я  должна была  сопровождать его.  Он  ни на  один  день  не
оставлял  меня одну  с  остальными женами.  Так  и получилось, что  мне было
велено приготовиться к походу, когда он собрался с  несколькими  друзьями  в
набег на северные племена. Сборы мои заняли не много  времени:  я уложила  в
маленькую сумку шило,  иглы и нити из сухожилий, приготовила пеммикан и была
готова.
   Наш  отряд был невелик:  пятнадцать  мужчин  и  еще одна женщина, недавно
вышедшая замуж за  военного вождя. Отряд не собирался  нападать на врага; мы
должны были совершить  набег на табуны первого встречного лагеря. Отряд  шел
пешком, передвигаясь  ночью  и отдыхая днем. Через много ночей отряд вышел к
Большой  реке (Миссури) выше порогов, как раз напротив того места,  где река
Скалистого Мыса (Сан) впадает в нее. Уже рассвело. Вверх по долине маленькой
реки виднелись  палатки  большого лагеря  и табуны  лошадей, один за  другим
направляющиеся к холмам  на пастбища. Около нас находилась лощина,  поросшая
ивой. Мы поспешили спрятаться среди деревьев, пока нас не заметил кто-нибудь
из рано вставших жителей лагеря.
   Мужчины  долго  совещались,  обсуждая,  что делать.  Наконец  они  решили
переправиться  через  реку,  а  затем, захватить несколько  лучших  лошадей,
двинуться на восток, по этому  же берегу. Они  думали, что  наше движение на
восток перед  обратной переправой заставит  неприятеля предположить, если он
будет  нас преследовать,  что мы кри  или ассинибойны. Где-нибудь на  сухом,
густо поросшем  травой месте  отряд  должен повернуть и направиться  к дому.
Неприятель  там  потеряет  наш  след  и  будет  продолжать  идти  в  том  же
направлении, в каком шли мы, и  отряд сможет  возвратиться  домой верхом, не
торопясь, не боясь, что его нагонят.
   Вскоре  после  того,  как стемнело, мы  переправились  через реку,  дойдя
берегом  против  течения  до  места, где  лежало  несколько  больших бревен,
оставшихся после  половодья.  Мужчины  скатили бревна  в  воду,  связали  их
вместе, положили на плот оружие и одежду и посадили нас, двух женщин. Затем,
держась  одной  рукой и гребя другой  и  сильно  работая  ногами,  они скоро
благополучно  перегнали  плот  на ту сторону. Выйдя на берег, они тотчас  же
развязали ремни, оттолкнули  бревна в реку и тщательно замыли наши  следы на
илистом берегу. Мы высадились у самого устья реки Скалистого  Мыса, ниже его
по  течению,  на краю  зарослей  дикой вишни. Нам,  двум женщинам, приказали
оставаться  здесь  до  возвращения мужчин. Они  намеревались  войти в лагерь
поодиночке, отрезать от  привязи сколько  удастся  лошадей и  собраться  как
можно  скорее здесь, в заросли.  Мужчины немедленно  отправились,  а мы, две
женщины, сели ждать их возвращения. Мы немного поговорили  и уснули, так как
обе были  утомлены  долгим походом,  в  течение которого ни  разу  не  спали
вдоволь.  Немного спустя  меня разбудил вой  волков, бродивших неподалеку. Я
посмотрела на  Семерых (Большая Медведица)  и  увидела по их  положению, что
было  уже  за  полночь.  Я  разбудила  свою  спутницу,  и  мы  снова немного
поговорили, удивляясь, почему никто из мужчин еще не вернулся; может быть, в
неприятельском лагере до поздна танцевали, или играли в кости, или пировали,
и мужчины наши ждали, пока все  успокоится, прежде чем войти? Потом мы опять
уснули.
   Когда мы проснулись,  светило солнце: мы вскочили  и огляделись. Никто из
нашего отряда  еще не вернулся. Это нас испугало. Подойдя к опушке заросли и
выглянув из нее вверх по долине, мы снова увидели табуны лошадей и тут и там
разъезжающих  по  холмам  всадников.   Я  была  уверена,  что  наших  мужчин
обнаружили  и  убили или так  загнали  преследуя,  что  они не  смогли к нам
вернуться.  Так думала и  моя спутница. Мы считали,  что как только наступит
ночь, кто-нибудь из них придет за нами. Нам ничего не оставалось, как сидеть
на месте. День тянулся долго-долго. У нас не было еды, но не это волновало -
моя спутница страшно беспокоилась.
   - Может  быть, моего  мужа убили, - повторяла  она все время,  -  что мне
делать, если он убит?
   - Я тебя понимаю, - говорила я, - у меня тоже был когда-то любимый муж, и
я потеряла его.
   - Разве ты не любишь своего мужа, вождя кроу? - спросила она.
   - Он мне не муж, - ответила я, - я его раба.
   Мы  пошли  к  реке,  умылись  и  вернулись  на  опушку,  где  можно  было
выглядывать из зарослей, и там сели. Моя спутница начала плакать.
   -  Если  они не  вернутся сюда, - говорила  она,  - если их убили, что мы
будем делать?
   Я  уже  об  этом думала и сказала  ей,  что  далеко к  востоку отсюда, на
берегах Большой  реки, живет мое племя  и что  я пойду вдоль  реки, пока  не
найду  своих.  Ягод  было  много. Я могла  ловить  кожаной петлей  живущих в
кустарнике кроликов. У меня были кремень  и огниво, чтобы разводить огонь, и
я  не сомневалась, что смогу совершить это далекое путешествие, если  ничего
не  случится.  Но  мне не  пришлось сделать  этой попытки. После полудня  мы
увидели  двух  всадников,  ехавших по берегу реки Скалистого  Мыса. Время от
времени  они  останавливались, слезали  с лошадей  и осматривали  берег: они
ловили   капканами   бобров.  Мы  заползли  обратно  в   середину   заросли,
перепуганные,  едва  осмеливаясь  дышать.  В  заросли,  изрезанной  широкими
тропами, протоптанными  бизонами, негде было  по настоящему  спрятаться  Что
если трапперы зайдут в нее? Так и вышло; они наткнулись на нас. Один схватил
меня, другой мою спутницу.  Они заставили  нас сесть на лошадей и привезли в
свои палатки. Все жители лагеря столпились  вокруг,  чтобы поглядеть на нас.
Для  меня  это  уже было не ново, и я просто смотрела на них, но моя подруга
накрыла голову плащом и громко плакала.
   Мы попали к племени  блад из черноногих. Я не понимала их языка, но могла
говорить  руками  (язык  жестов).  [Племена  прерий  говорили  на  множестве
различных языков. Чтобы иметь  возможность общаться между собой, они создали
и широко  применяли  так называемый язык жестов,  в котором  каждое движение
рукой  имело вполне определенное  значение.] Человек, взявший  меня в  плен,
начал задавать мне  вопросы. Тогда  он рассказал  мне, что  люди его племени
захватил врасплох военный отряд, пытавшийся ночью пробраться в лагерь, убили
четверых  и  гнали остальных до  оврагов  реки, где те сумели ускользнуть  в
глубокие темные лощины.
   -  Был ли  один из  убитых, -  спросила  я, -  высокий человек,  носивший
ожерелье из когтей медведя-гризли?
   Он сделал знак, означающий "да".
   Значит мой вождь кроу мертв. Не могу передать тебе, что я  почувствовала.
Он был добр ко мне, очень добр. Но он или те кто с ним, убили моего молодого
мужа. Этого я не могла забыть. Я подумала о пяти его женах. Они  не пожалеют
о нем, весь  огромный табун лошадей принадлежит теперь им.  Они  будут рады,
если я тоже не вернусь обратно.
   Ты  видал Глухого, индейца  из  племени  блад,  который  сегодня приходил
поговорить  со мной. Я прожила в его палатке много лет. Он и  его жена  были
очень добры ко мне.  Прошло некоторое время, и  я уже  могла  думать о своем
племени  без слез; я решила,  что уже  никогда больше  не  увижу своих. Меня
больше не называли рабой и не заставляли работать за других. Глухой говорил,
что я его самая молодая жена, и мы шутили о  том, как он взял меня в плен. Я
стала его женой и жила счастливо.
   Так шли зимы, и мы старели. Однажды летом, когда мы пришли за покупками в
Форт-Бентон, я встретила здесь  свою  подругу, которая  приехала на огненной
лодке (пароходе) к своему сыну. Это был счастливый день, так как мы играли с
ней вместе, когда были детьми. Она тотчас же отправилась  к Глухому и  стала
просить его  отпустить меня  жить с  ней; он согласился. И вот  я здесь;  на
старости лет живу  счастливо, в довольстве. Глухой часто приходит поговорить
с нами, выкурить здесь трубку.  Мы были  рады  его приходу сегодня и,  уходя
домой, он унес с собой много табаку и новое одеяло для своей старухи жены.
   Ну вот, сын мой, я рассказала тебе длинную историю, и уже давно наступила
ночь. Ложись  спать, тебе  ведь рано вставать завтра на  охоту. Женщина Кроу
разбудит  тебя. Да, так меня прозвали черноногие. Я  раньше  ненавидела  это
имя, но потом привыкла к нему. Со временем мы ко всему привыкаем".


ГЛАВА VII
   БЕЛЫЙ БИЗОН

   Однажды  вечером во  второй половине  января во всех трех больших лагерях
царило   большое  возбуждение.  Несколько   охотников  пикуни,  только   что
вернувшихся из  длившейся несколько дней  охоты на бизонов в прерии к северу
от реки, видели  там  белого бизона. Новость эта быстро распространилась  по
лагерям;  отовсюду  на  торговый  пункт  шли  индейцы  за  порохом,  пулями,
кремнями, пистонами, табаком и разными другими товарами. На завтра намечался
выход  охотничьих  отрядов из всех  трех  селений,  и  люди  спорили, какому
племени  достанется шкура  белого животного. Каждый, конечно, держал пари за
свое племя.  Почти все  племена прерий  считали  бизона-альбиноса священным,
собственностью  Солнца.  Когда убивали белого  бизона,  то шкуру его  всегда
великолепно  выделывали.  При ближайшем празднестве  в  священной  палатке с
большой церемонией шкуру приносили в дар Солнцу, вешая ее  выше  всех других
приношений на центральном столбе постройки. Здесь  шкура  оставалась висеть,
постепенно  сморщиваясь  и  разваливаясь  на  куски. Военные  отряды  других
племен,  проходя через  покинутую  стоянку,  не  прикасались  к белой шкуре,
опасаясь навлечь на себя гнев Солнца.  Считалось, что человек, убивший белое
животное,  удостоен особой благосклонности Солнца и не  только он,  но и все
племя,  к  которому  он  принадлежит.  Выделанная  белая  шкура  никогда  не
продавалась. Никто, добывший белую шкуру, не мог хранить  ее дольше, чем  до
ближайшего  празднества в священной  палатке, большой ежегодной  религиозной
церемонии.  Однако  знахарю  разрешалось   брать  обрезки,  полученные   при
подравнивании  краев шкуры, и  использовать их  для  завертывания магических
трубок  или  в виде  головной  повязки, которая, впрочем, надевалась лишь  в
торжественных случаях.
   Конечно, я  начал  расспрашивать о  бизонах-альбиносах.  Мой  друг  Ягода
сказал, что за всю свою жизнь  он  видел только  четырех. Один очень  старый
пикуни сказал мне, что видел их семь;  последнюю, очень  большую шкуру белой
коровы, его племя купило у манданов за сто двадцать лошадей и принесло в дар
Солнцу. Далее я  узнал от Ягоды, что эти альбиносы не белоснежные, как белый
дрозд или белая  ворона, а кремового цвета. Конечно,  я хотел, если удастся,
увидеть животное, о котором столько говорили,  увидеть его живым,  несущимся
по прерии  со своими темными товарищами. На следующее утро я присоединился к
одному  из  охотничьих  отрядов, в компании, как обычно, со своими  друзьями
Говорит с  Бизоном  и  Хорьковым Хвостом. План  охоты  обсуждался  в палатке
Хорькового Хвоста, и так как предполагалось, что  эта охота  потребует много
времени, мы решили взять свою палатку со всем имуществом.
   -  Впрочем, - сказал Хорьковый Хвост, - хотя  мы не будем пускать других,
но наших жен возьмем с собой, если вы думаете, что они не затеют ссоры из-за
того, как правильнее кипятить воду или куда ставить пустой чайник.
   Жена Хорькового Хвоста швырнула в него мокасином, мадам Говорит с Бизоном
надула губы и воскликнула "кье". Все рассмеялись.
   Выехали не очень рано. Дни были короткие, и, проехав около двадцати миль,
наш  отряд  разбил лагерь  в неглубокой  широкой лощине.  Лагерь состоял  из
пятнадцати палаток, и  все они, кроме нашей, были битком  набиты охотниками.
По вечерам у нас бывало много посетителей, заходивших покурить, поговорить и
поужинать,  но когда  мы, ложась спать, расстилали бизоньи шкуры и одеяла, в
палатке оказывалось просторно. На следующее утро выехали рано и остановились
у  окаймленной  ивами  речки;   она   начиналась  у  западного   холма  цепи
Суитграсс-Хиллс и  терялась  дальше на  высохшей  прерии.  Место  для лагеря
выбрали идеальное, превосходно  укрытое; оно изобиловало топливом  и  водой.
Большое стадо, в котором охотники  заметили бизона-альбиноса, встретилось им
милях в  пятнадцати  к юго-востоку  от  нашего  лагеря и  при  преследовании
убежало  на запад. Наш отряд считал, что выбрал  самое  лучшее место,  какое
только  можно  найти, для  обследования местности в  поисках стада. Видевшие
белого  бизона рассказывали,  что  это  довольно крупное  животное  и  очень
быстроногое: белый  бизон сразу выбежал голове  стада  и оставался настолько
далеко от  их самых резвых лошадей, что так  и не удалось установить, бык ли
это или корова. Наш лагерь был самым  западным из  лагерей охотников. Другие
отряды, пикуни,  черноногие и блады, расположились лагерем к востоку от нас,
вдоль  холмов и к  юго-востоку, в прерии.  Отряды договорились, что не будут
устраивать погони, а постараются,  как можно меньше пугать бизонов,  пока не
найдут альбиноса  или пока не настанет время вернуться назад, к реке. Тогда,
конечно, состоятся одна-две большие погони, чтобы нагрузить вьючных животных
мясом и шкурами.
   Погода была  неблагоприятная. Не говоря уже о резком  холоде,  воздух был
полон блестящей изморози, образовавшей густую дымку, сквозь  которую  тускло
просвечивало солнце.  Предметы  в прерии  в  полумиле от нас или даже  ближе
нельзя было различить. Мы были  почти у подножия  западного холма, но и он и
его  сосновый лес  исчезли в сверкающем  морозном  тумане.  Несмотря на это,
отряд  каждый день  отправлялся на поиски к югу, западу или  на север,  то с
одной, то  с  другой стороны холма в  сторону  Малой реки (Милк). Мы  видели
много бизонов, тысячи голов, группами от двадцати-тридцати и до четырех-пяти
сот, но не  могли найти белого. Другие отряды часто заглядывали в наш лагерь
перекусить  или покурить;  мы  встречали их и в  прерии, но они сообщали нам
такие же сведения:  много бизонов, но альбиноса нет. Повторяю, стояли резкие
холода. Антилопы держались  в лощинах - бродили сгорбившись, опустив головы;
проезжая у подножия южного склона  холма, мы видели  оленей и  вапити и даже
горных  баранов в такой  же позе. Только бизоны, волки и койоты были,  можно
сказать,  довольны; бизоны, как обычно, паслись  кругом,  а звери бегали  по
прерии,  пожирали добычу, которую они валили, перегрызая ей поджилки, и выли
и лаяли все долгие ночи напролет.
   Не помню, сколько  дней  держалась такая холодная  погода, пока мы тщетно
охотились  за бизоном-альбиносом. Перемена наступила  однажды часов в десять
утра, в  то время  как  наш отряд  медленно  огибал  верхом западную сторону
холма. Внезапно мы почувствовали  на  лице перемежающееся  теплое  дуновение
воздуха;  морозный  туман  мгновенно  исчез,  и стали  видны Скалистые горы,
частью закутанные в плотные темные тучи.
   -  Ага,  - воскликнул один  из владельцев магических  трубок, - недаром я
молился  вчера  вечером  о горном ветре! Вот смотрите, он  дует;  велика моя
сила, дарованная Солнцем-  ( В то время как он говорил это, с  силой налетел
теплый  чинук  (теплый юго-