он поехал в Форт-Бентон искать покупателя
для фермы. Покупателя он нашел, но тот не хотел заключать сделки до весны, и
мы провели  на ферме  еще одну зиму, для некоторых из нас  тоже счастливую -
для нас  с Нэтаки,  во всяком случае. Господи, что могло помешать  нам  быть
счастливыми? Мы были молоды, любили друг друга; какое нам было дело до всего
остального?


ГЛАВА XXVIII
   ДИАНА ВЫХОДИТ ЗАМУЖ

   Май  застал  нас  опять  в нашем  маленьком  домике  в  Форт-Бентоне,  но
обосновались мы там ненадолго. Ягоде не терпелось взяться за дело, и, узнав,
что продается форт Конрад, мы купили его. Этот форт, как я уже упоминал, был
построен в верхнем конце большой долины на реке Марайас, где рукав Драй-Форк
соединяется  с  главным  руслом. Форт  Конрад был невелик  - всего  два ряда
соединенных  между  собой бревенчатых  домиков  с  конюшнями  и  загоном  на
западном  конце. Весь форт  занимал  три стороны  квадрата.  Но  он  стоял в
хорошем месте, так как тут можно было рассчитывать из закупку шкур бизона и,
кроме того, через него проходил путь из Форт-Бентона  в  форт Маклеод,  и  в
летнее время  по  этой дороге начиналось очень оживленное  движение  людей и
перевозка грузов. Особенно радовались  покупке  форта  ваши  женщины,  Они с
сожалением покинули  наш дом  на,  Бек-Фет-Крике, а  теперь появился  новый,
дальше от гор, в местности, где лето более жаркое и долгое.
   -  Здесь, - говорила Женщина  Кроу, - мои бобы, маис  и тыквы будут расти
по-настоящему. Я рада.
   - Вот счастье, - сказала Нэтаки, когда мы сидели в тени большого тополя у
реки. - Смотри, как хороши эти деревья там наверху и внизу и красивый остров
с молодым леском. А со всех сторон высокие, крутые холмы - защита  от зимних
ветров.
   - Да, - ответил я, - славное место. Оно мне нравится больше, чем прежнее.
   - Скажи мне, прошу тебя, - продолжала она, наклонившись и притянув меня к
себе, - скажи: мы будем жить здесь всегда, жить здесь до самой смерти, и нас
похоронят вон там, за рекой, где растут большие деревья.
   Я  повторил ее  слова и  добавил  "если будет  возможно". Я  увидел,  как
выражение радостного ожидания в ее глазах внезапно сменилось болью.
   - Зачем, - спросила она, - ну зачем ты все испортил? Разве ты  не знаешь,
что можешь сделать все, что захочешь?
   - Нет, не  могу, - ответил я.  -  Никто не может всегда делать только то,
что  захочет. Но  не  будем заранее беспокоиться. Мы постараемся  жить здесь
всегда.
   - Да, вздохнула она, - постараемся. Не будем  унывать.  О доброе  Солнце,
милостивое Солнце! Смилуйся над нами! Дай нам  дожить здесь в мире и счастье
до глубокой старости.
   Уже в то время мы с Ягодой представляли себе наступающие перемены, но нам
и  не снилось,  что  они  так  близки.  Мы  надеялись,  что старое, вольное,
беззаботное время, продержится еще не меньше пятнадцати-двадцати лет.
   Однажды вечером  без  предупреждения,  не написав  ни строчки о намерении
посетить нас, к нам из Форт-Бентона  приехали  Эштон и Диана. Они прибыли  в
форт  на  пароходе только накануне. Нельзя  было  представить  себе  большей
радости,  чем  снова  приветствовать их здесь. Нэтаки буквально  плакала  от
радости, обнимая  свою "дочь".  Мы сразу заметили большую перемену в Эштоне.
Его  уже  нельзя было  называть Никогда  не Смеется,  -  он  начал шутить  и
смеяться, не успев вылезти из фургона; глаза его  весело блестели,  он бегал
кругом  фургона, как мальчик,  беспечно выбрасывая  из него  вещи. Грустный,
серьезный, молчаливый,  медленный  Эштон  как  будто  переродился.  Нам было
приятно видеть эту перемену, мы радовались вместе с ним.
   А Диана!  Да - вот  это  была женщина.  Мне не хватает  слов, я  не  могу
описать  ее.  Настоящая  Диана, лицом  и фигурой,  но с  душой  благородной,
человечной, любящей, нежной женщины - чистой, хорошей.  Кто мог бы поверить,
что это та худенькая, хрупкая,  большеглазая девочка, которую  Эштон спас  и
привез  в  нашу  палатку всего  несколько  лет назад?  Возможно ли, что  эта
очаровательная,   воспитанная,  утонченная  женщина  родилась  в  палатке  и
кочевала со  своим племенем  по прерии,  следуя за  передвижением стад?  Это
казалось невероятным.
   Какой счастливый  вечер  мы провели. Как была  оживлена  и ласкова Диана,
сидевшая то с Нэтаки,  то со старыми женщинами, с любовью сжимая их  в своих
объятиях,  расспрашивая  обо  всех мелких каждодневных  событиях  их  жизни.
Образование, путешествия, знакомства с широким миром не вскружили ей голову.
Люди ее крови оставались ей дороги, как и раньше. Она сказала мне, что взяла
за правило ежедневно произносить в своей уединенной  комнате несколько  фраз
на языке черноногих,  переводить один-два стиха с английского на материнский
язык, чтобы не забыть его.
   Я старался мысленно найти причину перемены в Эштоне. "Может быть, - думал
я, - он  влюбился  в  Диану, собирается  на ней жениться; он, возможно,  уже
женился на ней". Я взглянул на ее руку; на ней не было обручального кольца.
   Разошлись мы поздно. Диана  ушла со старыми женщинами в их комнату, Эштон
-  в  имевшуюся  у нас  свободную комнату.  Когда  мы  остались одни, Нэтаки
подошла, прижалась ко мне и тяжело вздохнула.
   - В чем дело? - спросил я. - Что тебя огорчает?
   - Ах, - воскликнула она, - я так расстроена. Сколько те времени я молюсь,
чтобы  это случилось, и ничего  не получается. Почему он не женится на  моей
дочери! Может быть, он считает, что она для него недостаточна хороша? Или он
не любит  ее? Как  он может не любить такую красивую, такую хорошую, с таким
верным сердцем?
   - Маленькая,  - сказал  я,  - не  будь нетерпеливой.  Я  думаю,  что  все
уладится. Разве ты не заметила, как он изменился, как он смеется, как у него
блестят глаза? Я уверен, что он ее  любит и если он еще  не  предлагал Диане
выйти  за  него  замуж,  то попросит,  когда сочтет, что настало  подходящее
время.
   Мы   и  не  подозревали,  как  близко  это  время,  какое  неожиданное  и
драматическое  событие  приблизит его.  Дело  было  вечером, через несколько
дней. Эштон покуривал, сидя за  столом в  моей комнате. В камине тлел огонь,
изредка  вспыхивая  и  освещая  грубые  бревенчатые  стены, и  снова угасал,
оставляя все в смутной тени. Диана и Нэтаки сидели вдвоем на ложе. Я валялся
на кровати. Мы молчали, занятые каждый своими мыслями. На маленькую площадку
перед домом въехал фургон, запряженный лошадьми, и мы слышали через открытую
дверь серебристый взволнованный голос,  спросивший: "Не  можете  ли  вы  мне
сказать, сэр, живет здесь сейчас мистер Эштон?"
   Эштон  вскочил  со  стула, сделал  несколько  шагов, остановился,  что-то
обдумывая, потом вернулся назад и снова сел на свое место.
   -  Да, сударыня, - говорил Ягода, - он здесь. Вы  найдете его  вон  в той
комнате.
   Она  вошла  поспешно, не заметив нас. Пламя вспыхнуло и  ответило бледное
суровое лицо Эштона. Она быстро подошла К нему и положила руку ему на плечо.
   - Дорогой мой, -  сказала она, - наконец-то я нашла  тебя.  Я писала тебе
несколько  раз.  Разве  ты  не получал моих писем? Я свободна, свободна,  ты
слышишь?  Я  получила  развод,  я приехала сказать  тебе,  что  все это было
ошибкой, просить у тебя прощения, просить...
   -  Диана,  девочка  моя,  поди сюда,  -  произнес  Эштон  тихо,  прерывая
вошедшую.
   Девушка встала, приблизилась и вложила свою руку в протянутую к ней  руку
Эштона. Женщина -  высокая, красивая, голубоглазая блондинка - стояла, глядя
на них с удивлением и страхом, судорожно сжимая руки на груди.
   - Диана, дорогая моя, - продолжал Эштон, с  любовью глядя ей в лицо, - ты
выйдешь за меня замуж?
   - Да, вождь, - ответила она ясным, твердым голосом. - Да.
   Он встал и, обняв ее одной рукой, повернулся к другой женщине.
   -  Сэди,  я  прощаю   тебе  все  нарушенные  обещания,  неверность,  годы
несчастной  жизни,  которые я провел, пытаясь забыть.  Я наконец нашел мир и
счастье благодаря моей дорогой девочке, которая стоит здесь рядом  со  мной.
Спокойной ночи и прощай. Ты, конечно, уедешь обратно в город рано утром.
   Продолжая обнимать  талию Дианы,  он вышел  вместе с девушкой из комнаты.
Женщина опустилась на стул, с которого он встал, пригнулась к столу,  закрыв
лицо  руками,  и горько  зарыдала. Нэтаки и я  встали, пересекли комнату  на
цыпочках и тоже вышли в темноту на двор.
   - Ах! -  воскликнула моя  маленькая жена,  когда  мы уже далеко отошли от
форта, -  ах! почему ты не научил меня своему языку? Говори скорее, кто она.
Что они говорили, что он сказал моей дочери?
   Я  объяснил все, как мог  лучше, и Нэтаки чуть с ума не сошла от радости.
Она плясала, целовала меня, уверяла,  что я умный  мальчик. Я  надеялся, что
она права.  Впрочем, мне  не казалось, что мной  что-нибудь  сделано,  чтобы
содействовать столь желанному концу  дел  в  отношениях  Эштона  и Дианы. Мы
набрели на них на берегу; они сидели на ближнем конце нашего парома.
   - Идите сюда, - позвал Эштон.
   Диана вскочила и обняла Нэтаки; они пошли вдвоем обратно, к дому.
   -  Поздравляю,  -  сказал я.  - Вы нашли мир и счастье как  вы  правильно
выразились  несколько минут  тому назад. Вы не можете не  быть счастливым  с
Дианой.
   - А! - воскликнул он,  - ведь  она...  милый  мой,  я  не  могу  выразить
словами, что она для меня значит уже с давних пор. Я чувствую, что недостоин
ее.  И  все-таки она  меня  любит,  преданно,  глубоко. Она сказала  мне это
сейчас, здесь.
   - Но  как быть с той, с другой? -  осмелился я спросить. - Что мы будем с
ней делать.
   - Не может же она возвращаться назад сегодня ночью. Пусть Нэтаки накормит
ее и устроит на ночь; ее кучер, я полагаю, сумеет сам о себе позаботиться.
   - Эта  женщина  - несчастье  всей моей жизни,  - добавил он. - Я любил ее
глубоко,  преданно. Она обещала выйти  за  меня. Я верил, как веришь  родной
матери, что она хорошая, что она будет верна. Но она отказала мне, предпочла
выйти за более богатого.  А сейчас,  сейчас - ну, хватит о  ней. Пойду найду
Диану и позову ее гулять.
   - У  нас  есть холодное вареное мясо, -  сказала Нэтаки, - хлеб и тушеная
рябина. Раз она  приехала в страну индейцев охотиться за мужем  моей дочери,
то хватит с нее и  этого, устрою  ей постель из бизоньих шкур и одеял,  хоть
она этого не стоит.
   Но женщина не захотела есть. Нэтаки постлала ей в лавке на полу, и там мы
оставили  приезжую  наедине с собственными мыслями, наверное горькими. Утром
она захотела увидеть Эштона, попросила меня передать, чтобы  он зашел к  ней
на минуту. Я сообщил,  что он  уехал на охоту и вернется только вечером. Она
выражала нетерпение по поводу медлительности  кучера, запрягавшего  лошадей,
отказалась от всего - выпила только чашку кофе, которую я ей принес. Наконец
лошади  были запряжены, она  села в фургон  и уехала, ни разу не оглянувшись
назад, даже не поблагодарив за ночлег. Так она ушла из жизни Эштона.
   Я сказал правду - Эштон действительно уехал на охоту. Он и Диана выехали,
как только встало солнце, но мне думается, что они не уехали далеко и стояли
на каком-нибудь  холме неподалеку, чтобы  видеть отъезд  нашей  гостьи.  Как
только фургон  пересек  долину и  взобрался по  склону  холма  в прерию, они
вернулись, довольные и веселые, как дети, и мы все сели завтракать.
   -  Это, так сказать,  наш свадебный завтрак,  -  сказал  Эштон, когда все
уселись.
   - Вот как? - Вы сегодня едете в форт венчаться? - спросил  Ягода. - Вы не
успеете, если выедете так поздно.
   - Нет, - ответил он неуверенно. - Нет. Мы с Дианой переговорили об этом и
решили, что простой свадебный контракт, подписанный свидетелями, имеет такую
же законную силу,  как и брак  в присутствии  мирового  судьи  или венчание,
совершенное священником. Мы хотим  составить такой  контракт сегодня  утром.
Как вы думаете?
   - По-моему, все в порядке, - ответил Ягода.
   - По-моему, тоже, - подтвердил я.
   -  Мои  родители поженились  без всякого обряда, -  заметила Диана.  - Во
всяком случае все, что устраивает моего вождя, устраивает и меня.
   Она взглянула на  него через стол, и в глазах  ее светились  безграничная
любовь и вера.
   Нэтаки, сидевшая рядом со мной, тихонько  сжала мое колено,  такая у  нее
была манера спрашивать, что говорят. Я передал ей, но  она ничего не сказала
по этому поводу и оставалась за завтраком молчаливой. Старухе и миссис Ягоде
эта идея понравилась.
   - Ай,  -  воскликнула Женщина  Кроу, -  пусть он составит  бумагу.  Этого
достаточно; то, что написано, не может быть ложью. Зачем нужно, чтобы Черные
Платья  произносили много слов? Люди  женились и  жили  счастливо всю  жизнь
вместе еще до того, как мы услыхали об этих произносящих разные слова. Можно
так жениться и сейчас.
   Но после завтрака Нэтаки отозвала меня в сторону.
   - Этот  способ с  записью  надежен?  Она  наверное  станет  его  женой? -
спросила она, - женой по законам белых?
   - Конечно, - ответил я, - это будет брак, который так же нельзя отрицать,
как и  наш.  Столь же прочный,  как  если бы тысяча Черных  Платьев,  вместе
взятых, произнесли нужные слова.
   - Тогда хорошо. Я рада.  Пусть  пишут сейчас же. Я хочу видеть свою  дочь
замужем, счастливо живущей с этим хорошим человеком.
   Тут  же  на  обеденном  столе,  убрав посуду  после завтрака,  Эштон  и я
составили этот документ. Кроме даты и подписей, в нем стояло:
   "Мы, нижеподписавшиеся, настоящим удостоверяем  свое согласие жить вместе
как муж и жена, пока смерть не разлучит нас".
   Короткий документ, правда? Они подписали его.  Подписали и мы с Ягодой, в
качестве свидетелей, а женщины стояли рядом и с интересом наблюдали за ними.
Затем Эштон обнял  Диану и нежно поцеловал ее в нашем присутствии. На глазах
девушки были слезы.
   Вы видите, как искренне и открыто они вели  себя в нашем присутствии. Они
ничуть не стыдились своей любви. Нам было приятно видеть это. Мы чувствовали
себя свидетелями  чего-то  священного, облагораживающего нас, что вызывало у
нас хорошие мысли, заставляло нас желать вести лучшую жизнь.
   Новобрачные  вышли,  снова  сели  на лошадей и провели весь день где-то в
обширной прерии,  которую  Диана так  любила.  Вечером они возвратились;  мы
видели, как их лошади медленно шли рядом.
   - Солнце милостиво, - сказала Нэтаки, - оно услышало мои молитвы  и  дало
им полное счастье. Скажи мне, ты любишь меня так же сильно, как он любит мою
красавицу дочь?
   Неважно что я ответил. Кажется, ответ был удовлетворительным.
   Брачный  контракт  мы  отослали  в   Форт-Бентон,  и  секретарь  графства
зарегистрировал брак.  Если только  контракт  не  сгорел  во  время  пожара,
уничтожившего  здание  суда  несколько лет спустя,  то интересующиеся  могут
найти  там  копию  документа.  Подлинный контракт  после  приложения  печати
графства был, как полагается, возвращен обратно и вручен Диане.
   Теперь мы стали готовиться к долго  откладывавшейся охоте. Нэтаки послала
за своей  матерью,  я  за  своими друзьями  Хорьковым  Хвостом  и  Говорит с
Бизоном; всего  набралось  три  палатки.  Когда  все прибыли,  мы  выступили
прекрасным  июльским утром  в западном  направлении к озерам  Медисин-Лейкс.
Проезжая  мимо Медисин-Рока, Нэтаки серьезно, а Диана полушутливо  возложили
на  камень маленькие жертвоприношения:  первая положила ожерелье из  бус,  а
вторая  бант  из своей прически. На протяжении десяти-двенадцати миль  тропа
сначала шла по волнистой прерии; тут мы видели антилоп и нескольких бизонов.
Хорьковый Хвост отъехал в сторону и убил антилопу, жирную самку, избавив нас
с Эштоном от необходимости добывать  мясо в  такой жаркий день. Ехать  стало
приятнее, когда мы снова спустились в  долину реки Марайас, где тропа вилась
среди прохладных тополевых рощ, переходя то на  один,  то  на  другой  берег
реки; мы переезжали вброд мелко покрытую рябью реку, и наши лошади пили, как
будто никак  не  могли  напиться. К концу дня  мы  приехали в Уиллоус-Раунд,
широкую круглую речную  долину,  где старый Гнедой Конь перестал, как он сам
говорил, странствовать и построил себе дом. В  те времена этот дом, наш форт
Конрад и форт Моза Соломона в устье реки были единственные поселения по всей
длине Марайас. Сейчас все  до единой долины по обеим ее сторонам, даже самые
малые,  засушливые  и  никуда  не годные, обнесены  чьей-нибудь  проволочной
оградой.
   Мы  поставили  наши палатки около  нового  домика из  очищенных  от  коры
блестящих бревен и  отправились осматривать его.  Гнедой Конь поздоровался с
Дианой с явным смущением. Со своими деликатными, изящными манерами, одетая в
изумительный,  шедший к ней костюм  для прогулок, она казалась ему существом
из  далекого неведомого мира.  Здороваясь, он  назвал  ее  "мисс  Эштон".  Я
поправил его, "Миссис Эштон, - повторил он, - прошу прощения, мэм."
   Диана подошла и положила ему руку на плечо.
   -  Милый  друг,  -  и это все, что вы  можете сказать  мне при встрече, -
спросила она, - Вы даже не поздравили меня?
   Его скованность сразу исчезла. Он наклонился и коснулся ее щеки губами.
   - Бог с вами, - сказал он, - желаю вам самого полного счастья. Вашу руку.
Вот так.
   Вечером Гнедой Конь принес связку превосходных бобровых шкур и бросил  их
у входа в нашу палатку.
   -  Вот тут кой-чего, - обратился он к  Диане, - это свадебный подарок. Из
них выйдет теплая шубка для вас.  Что-то  скотоводство мне не по  сердцу. Уж
очень  одинокое  существование;  я не выдерживаю и время  от  времени  ухожу
расставлять капканы.
   Медвежья Голова жил в палатке рядом с Гнедым  Конем.  Он пас  его  скот и
вообще помогал ему. Но когда мы приехали, он бросил работу у Гнедого  Коня и
велел жене готовиться  сопровождать нас. Суровые горы  звали к  себе и  его.
Теперь  у  нас  было уже  четыре  палатки. Самая  большая  из  них,  палатка
Медвежьей Головы, служила кровом для  полудюжины ребятишек разного возраста.
Их счастливый смех и щебет оживляли наш тихий лагерь.
   Мы выехали на следующий день рано утром, и вечер застал нас уже далеко на
реке  Медисин, там, где  растут первые  сосны.  К  полудню следующего дня мы
разбили  лагерь на берегу  озера, поставив  палатки  на травянистом  лугу на
северной стороне.  Позади нас вздымался поросший соснами  и осинами  длинный
высокий  гребень,  отделяющий глубокую  долину  от  прерии. Впереди,  по  ту
сторону  озера, тянулась длинная  гора  из  серого  песчаника  со скалистыми
вершинами;  склон  ее был  покрыт  густым сосновым лесом.  Великолепный  вид
открывался на запад. Впереди, всего в трех-четырех милях от нас, возвышалась
громадная  сердцевидная  гора  с  пятнами  снегов на ней,  которую я  назвал
Просыпающийся  Волк, в  честь величайшего из жителей  прерии моего друга Хью
Монро.  За  этой  горой огромным  амфитеатром, заполненным  лесами и озером,
поднимались  другие горы, с острыми пиками и скалистыми  стенами, образующие
хребет  великой  горной  цепи.  Они  казались  розовыми и  золотыми  в свете
восходящего солнца и вырезались угольно черными силуэтами на вечернем  небе.
Нам  никогда  не  надоедало смотреть  на них, на  их  меняющиеся  цвета,  на
курчавые облака, опоясывающие по утрам сияющие вершины.
   Выбрав  место для лагеря,  мы  с  Эштоном собрали удилища,  привезенные с
востока,   поставили   катушки,  натянули   лески   и   приделали  крючки  с
искусственными  мухами.  Затем мы пошли к истоку  реки,  находившемуся всего
ярдах  в  ста  оттуда;  за  нами  шел весь  лагерь,  включая  детей.  Я  уже
рассказывал  индейцам  о  прелестях  рыбной ловли с искусственной  насадкой.
Индейцам  очень хотелось познакомиться с этой новой  для них выдумкой белых.
Сначала  забросил приманку  Эштон,  и  его мухи были  первыми искусственными
насадками, коснувшимися воды  озера Ту-Медисин. Озеро скоро  откликнулось на
них.  Спокойная вода  заволновалась и  завертелась маленькими  водоворотами,
вызванными  приближавшимися отовсюду неопытными форелями. Одна крупная рыба,
выпрыгнув