попала  ногой в нору
барсука и  сбросила седока на землю с такой силой, что  он сейчас  лежал без
сознания с  переломом  правой ноги  выше колена. Некоторые из лошадей тащили
волокуши. Мертвеца и раненого уложили на волокуши, и родственники отвезли их
в  лагерь.  Охотники торопливо освежевали  убитых  бизонов,  некоторые взяли
только языки  и  филеи и  затем тоже  поехали назад  к палаткам, в молчании,
подавленные. В этот  вечер не было ни угощений,  ни гостей, ни песен. Вместо
этого  слышалось причитание женщин;  мужчины  с  серьезными лицами сидели  у
очагов, курили и думали  о  ненадежности  существования, изредка  с похвалой
упоминая  о  покойном  товарище и высказывая  сожаление о  его  безвременном
конце.
   Мастера Стрел похоронили наутро, привязав тело в развилке ветвей большого
тополя, и мы стали готовиться к  переносу лагеря, на  что ушел  остаток дня;
нужно  было нарезать  и  высушить  мясо, чтобы  уменьшить вес грузов,  снять
мездру с многочисленных шкур и сложить их во вьюки. В лагере не было никого,
кто умел бы лечить перелом  ноги, но мы сделали  шины и перевязали сломанную
ногу Двух Луков как умели. На следующее утро лагерь снялся рано и двинулся к
дому.  Все спешили  уйти из  этого злополучного  места, кончить несчастливую
охоту, пока  не случилось  еще какой-нибудь  беды. Раненого уложили возможно
удобнее на ложе, привязанное к жердям волокуши.
   Во  второй половине  дня началась метель  с сильным  морозом;  вокруг нас
несло и крутило  тучи мелкого  снега.  Несколько человек решило заночевать в
первой   же  рощице,  какая  встретится,  но   остальные   заявили,  что  не
остановятся, а будут  продолжать ехать всю ночь, пока не прибудут домой. Они
боялись  остановиться;  опасение,  что  их  постигнет  какое-нибудь  ужасное
несчастье, казалось страшнее слепящего снега и жестокого мороза,  посылаемых
Создателем  холода. Злые  духи,  рассуждали  они, кружатся  около,  они  уже
причинили  смерть и  страдания, и  никто  не  будет в безопасности,  пока не
кончится  охота  и не будут сделаны жертвоприношения  богам.  Хвост  Красной
Птицы  был  в  числе тех, кто предпочел ехать дальше. Мы  с Нэтаки могли  бы
остановиться  и вместе с  каким-нибудь  из семейств,  свернувших  в лесистую
лощину,  переждать  в палатке,  пока  пройдет буря,  но Нэтаки заявила,  что
совсем  не  холодно и  что ей не терпится вернуться  в наш  удобный домик  к
жаркому камину.
   - Мы сможем добраться к полуночи, - говорила  она,  - подумай только, как
приятно будет поесть у камина, а потом спать в большой теплой постели. Ты за
меня не бойся, я выдержу.
   Ужасная ночь. Луну большую  часть  времени скрывали низко летевшие тучи и
сыпавшийся снег. Мы просто уцепились в седла, отдав поводья, и положились на
лошадей, надеясь,  что  они будут держаться пути, который  прокладывал Хвост
Красной Птицы.  Мы не могли бы править, если бы и  захотели, так  как руки у
нас  онемели от холода  и приходилось прятать их  под плащами и одеялами,  в
которые мы закутались. Я ехал  вплотную за Нэтаки, а она позади предводителя
отряда, семья Хвоста Красной Птицы следовала за нами. Иногда, оглядываясь, я
видел  семью предводителя, но чаще их скрывал  слепивший  глаза  снег. Хвост
Красной Птицы и многие мужчины часто соскакивали с лошадей  и шли или бежали
рядом,  тщетно  пытаясь согреться, но женщины  оставались в седле и дрожали;
некоторые из них  обморозили руки и  лица. Когда до дому оставалось еще миль
шесть-восемь, Хвост Красной Птицы, шедший впереди своей лошади, провалился в
занесенный снегом ручей. Вода доходила ему до пояса; она мгновенно  замерзла
на его леггинсах, как  только  он выкарабкался из  ямы  Но он не жаловался и
продолжал упорно  шагать по глубоким  сугробам, пока мы  не  пришли  наконец
домой. Я  еле слез  с  лошади,  так  я одеревенел,  закоченел и замерз.  Мне
пришлось  снять Нэтаки с  седла  и  внести  ее в дом. Был уже второй час: мы
пробыли в  пути около семнадцати часов! Я  разбудил одного из рабочих, чтобы
он  принял лошадей,  и мы  легли в постель,  укрывшись несколькими шкурами и
одеялами, от дрожи у  нас стучали зубы. Но если вы когда-нибудь основательно
замерзнете,  то  попробуйте  согреться  этим  способом.  Вы  согреетесь  под
одеялами гораздо скорее, чем сидя у камина и глотая горячие напитки.
   Когда  мы проснулись, было уже около  полудня.  Стало  известно,  что  из
нашего  отряда  пропала  женщина.  Как-то,  где-то в  эту страшную ночь  она
свалилась со  своей лошади, и Создатель холода взял ее.  Тела ее не нашли. Я
рассказал Ягоде про то, что мы претерпели в этом походе.
   - Ведь я предупреждал тебя, - заметил он, -  чтобы  ты не ездил. Человек,
который  может  зимой оставаться  у камина и бросает его, чтобы охотиться  в
прерии, несомненно тронутый. Да, сэр он чистейшей воды чистокровный дурак.
   В сентябре на реке Кат-Банк нашли убитым человека по имени Чарлз Уолмсли,
ехавшего из форта Маклеод в Форт-Бентон; Кат-Банк находится на полпути между
этими фортами.  Его  фургон,  сбруя  и  другие вещи  были  свалены  в  реку.
Подозрение в конце концов пало  на некоего Черепаху и его товарища Всадника,
индейцев из  племени  блад,  которые израсходовали  несколько сот  канадских
долларов в Форт-Бентоне на ружья и разные другие  предметы,  дорогие  сердцу
индейца.  Они  жили  в занятой  бладами  части  лагеря близ  Форта,  и шериф
графства,  узнав, где  находятся  заподозренные  в  убийстве,  выехал  чтобы
арестовать их; он взял с собой  только помощника Джеффа Толбота. Может быть,
на  границе  и встречались  люди храбрее шерифа  Джона Дж. Хили, но  я их не
видал. Хили занимал  пост шерифа не знаю  уже сколько сроков подряд,  и  ему
принадлежал издававшийся в Форт-Бентоне "Рекорд",  первая  газета,  начавшая
выходить в  прериях Монтаны.  До  этого он торговал с индейцами  как один из
главных организаторов Хуп-Апа и северной торговли.
   Хили и Толбот  приехали на нашу  ферму  вечером, перед заходом солнца, и,
как только задали корму лошадям, рассказали нам, зачем прибыли.
   Ягода покачал головой.
   - Будь я  на вашем месте, - сказал  он, - я  бы не  пытался арестовать их
здесь. У  Черепахи куча родственников и друзей. Я  думаю, они будут драться.
Вы бы лучше вернулись назад и взяли в форте несколько солдат на подмогу.
   -  Плевать  мне на  него, хотя  бы  у него  была тысяча  родственников! -
воскликнул Хили.  -  Я приехал сюда за этими индейцами и  повезу их назад  с
собой, живых или мертвых.
   -  Ладно, -  отозвался Ягода, - если вы  обязательно  должны  попробовать
арестовать их, то мы будем с вами. Но затея эта мне совсем не нравится.
   - Нет, сэр, - возразил Хили. -  Вы не  можете себе  позволь вмешиваться в
это дело. Индейцы вас уложат и перейдут сами на новое место. Пошли, Джефф.
   Хили и Толбот ушли, и мы  минут пятнадцать провели в жестоком напряжении.
Вооружив рабочих, Ягода и я взяли оружие сами и стояли, ожидая, что придется
идти туда на помощь, хотя и знали, что случись что-нибудь, мы явимся слишком
поздно. И потом, что могли поделать несколько человек против большого лагеря
разгневанных индейцев.  В  то  время как  я  разговаривал  с  Ягодой,  вдруг
показались Хили и  Толбот со  своими индейцами, надежно закованными в ручные
кандалы.  Одного они приковали  цепью  к  среднему столбу в лавке, другого к
бревенчатой стене на кухне.
   - Вот!  - воскликнул  Хили,  - готово.  Ну,  и устал же  я. Нет ли  у вас
чего-нибудь для голодного? Я просто помираю от голода.
   Хили хорошо говорил на языке черноногих. Когда он и Толбот вошли в лагерь
и  спросили Бегущего Кролика, вождя  бладов, их провели в его  палатку. Хили
быстро изложил свое дело. Старый вождь сказал, что пошлет за подозреваемыми,
и Хили сможет поговорить с ними.
   -  Но,  -  добавил он, -  я  ни за что  не отвечаю,  если вы  попытаетесь
наложить на этих юношей руки и забрать их. Моя молодежь - народ буйный. Я не
властен над ними.
   Женщин,  посланных   позвать   Черепаху  и  Всадника   в  палатку  вождя,
предупредили, чтобы они  ничего не  говорили, не объясняли, зачем их  зовут.
Черепаха и Всадник вошли и уселись, ничего  не подозревая. За ними вошло еще
несколько человек любопытных, узнать, по какому поводу вождя посетили белые.
Хили быстро объяснил, в чем дело.
   - Я ничего об этом убийстве не знаю, - заявил Черепаха, - и я с  тобой не
поеду. Не  поеду.  Я  буду драться.  У  меня  здесь  много друзей  - они мне
помогут.
   Едва  он кончил говорить, как Хили, очень сильный век, схватил Черепаху и
защелкнул  на его руках  кандалы. Толбот  сделал  то  же со  Всадником.  Оба
индейца в бешенство; сидевшие  тут  же  индейцы  стали  кричать  в  страшном
возбуждении: "Вы их не возьмете". "Мы их не пустим". "Снимите с них железки,
не то вам не поздоровится".
   -  Слушайте! - Хили  предостерегающе  поднял руку. -  Вы меня  знаете.  Я
думаю, вы знаете, что я вас не боюсь. Я должен забрать этих двоих с собой. И
я заберу их. Если кто попытается помешать мне, то умру не я один. Вы знаете,
как я стреляю, так вот, кое-кто из вас умрет раньше меня.
   Он  не  вынул револьвера. Он  холодно и пристально  смотрел им в глаза, а
когда он бывал в гневе, взгляд его заставлял дрожать злоумышленников.
   - Идем! - бросил он Черепахе.
   И индеец как оглушенный машинально встал  и  последовал за  ним. Толбот и
второй индеец вышли вслед.
   В эту ночь все мы почти не спали. Поздно вечером пришел молодой  пикуни и
сообщил,  что  блады собираются освободить  своих  друзей.  Одни  предлагают
напасть на торговый пункт,  другие говорят, что лучше подстеречь  шерифов на
дороге.
   -  Пойди и объяви бладам: я надеюсь, что они попытаются напасть, - сказал
Хили.  - У нас есть крупнокалиберные винчестеры, шестизарядные револьверы  и
вдоволь патронов. Мы здорово позабавимся. А первые две пули получат Черепаха
и Всадник.
   Арестованных  благополучно доставили в Хелину. На суде  Всадник  выступил
свидетелем  обвинения. Черепаха  убил Уолмсли выстрелом  в  спину, когда тот
готовил ужин. Убийцу приговорили к пожизненному  заключению;  он умер  через
два года в Детройтской тюрьме. После этого случая не было ни одного убийства
белых индейцами из племени черноногих.
   Зима стояла довольно суровая. Индейцы убивали  не так много бизонов,  как
могли бы, будь стада ближе к лагерю. Все же они выдубили  немало шкур,  и  у
них  скопилось  много  сырых.  Однажды вечером из Форт-Бентона  прибыл отряд
солдат под  командой лейтенанта Крауза. Больно  было видеть,  как  женщины и
дети побежали прятаться в кустах, с широко раскрытыми от страха глазами. Они
не  забыли  устроенное  Бэкером  побоище.  Мужчины  ничего не  говорили,  но
схватили  оружие  и  стали  у  своих  палаток,  готовые,  если  понадобится,
сражаться, но  вскоре увидели, что  отряд остановился  и  готовится  разбить
лагерь.  Значит, решили  индейцы,  войны не будет,  и  позвали  своих жен  и
малышей.  Но  солдаты  прибыли с  поручением  почти  столь же страшным,  как
сражение. Они  пришли, чтобы  конвоировать пикуни назад в их резервацию, где
уже не было ни бизонов, ни  вообще какой-бы то ни было дичи, и чтобы драться
с индейцами, если те откажутся идти. Индейцы собрали совет.
   -  Почему,  - спрашивал Белый Теленок с посеревшим от сдерживаемого гнева
лицом,  -  почему это  делается? По какому  праву?  Мы  на нашей собственной
земле. Она всегда была нашей. Кто смеет говорить, что мы должны покинуть ее?
Лейтенант  Крауз  объяснил,  что  он  только  орудие,  неохотно  выполняющее
распоряжение  начальства,  которое в  свою очередь  получило  приказ  самого
Великого отца перевести пикуни обратно на территорию их агентства. На них де
поступила   жалоба.  Скотоводы  утверждают,  что  пикуни  убивают  скот,   и
потребовали  отправить индейцев  домой.  Великий  отец  удовлетворил просьбу
скотоводов.  Лейтенант казался мягким, добрым  человеком;  ему не  нравилось
поручение, с которым его прислали.
   -  Слушай!  - начал Белый Теленок. - Много  лет  тому назад люди Великого
отца  приехали на  пароходе в устье реки Джудит  и там  заключили  договор с
нашим племенем.  Договор был сделан  на бумаге, которую подписали эти люди и
наши  вожди.  Я  был  тогда  еще  молод, но  сообразителен  и  хорошо  помню
написанное  в  этой  бумаге письмо белого человека. Там говорилось, что  вся
страна к северу от реки Масселшелл и  по Миссури  до самого устья реки Милк,
вплоть до границы с Канадой,  и на восток от Скалистых гор  до линии, идущей
на север от  устья реки Милк, - вся эта страна,  стояло в бумаге,  - наша. С
того времени белые не  покупали и не просили у нас ни куска этой земли.  Как
же они могут теперь утверждать, что мы не имеем  права здесь  охотиться? Нас
обвиняют в убийстве скота. Мы этого не делаем. Зачем нам убивать скот, когда
у нас  есть жирные бизоны, и  олени, и вапити,  и другая  дичь?  Мы не хотим
возвращаться  на территорию  агентства. У  того, кто в нем сидит, нет ничего
для  нас. В  том районе нет дичи.  Если мы уйдем  туда,  то будем умирать  с
голоду. Страшная вещь - страдать от  того, что  нечего есть.  Пожалей  наших
маленьких  детей, женщин и стариков. Отправляйся назад в свой  форт и оставь
нас в покое.
   Вставали  и произносили  речи и  другие, и просьбы индейцев  позволить им
остаться  в  области,  где  есть дичь,  звучали  поистине  трогательно.  Они
заставили  увлажниться глаза  многих  белых.  Я  хорошо  заметил,  что голос
лейтенанта дрожал, когда  он ответил, что  не в его власти  сделать то, чего
они  хотят;  просил  пикуни  не  отягощать  его  задачу отказом  отправься в
резервацию. Затем Крауз встал  и покинул совет,  попросив поскорее известить
его о том, что будет решено.
   Принятие решения потребовало не много времени.
   - Конечно, - говорил  Белый Теленок, - мы могли бы  убить этих солдат, но
другие, в  гораздо  большем  числе, заменят их.  Они перебьют наших женщин и
детей, даже новорожденных младенцев, как это сделали раньше солдаты белых на
реке  Марайас.  Нет,  мы не  можем  сражаться  с  ними. Отправимся  назад на
территорию агентства и попытаемся как-нибудь добыть себе пищу.
   Дня через два индейцы разобрали  палатки;  мы уложили  выделанные бизоньи
шкуры и всякие вещи в  фургоны и покинули лагерь. Все двинулись на север под
конвоем солдат. Дело  происходило  в  марте, и лошади индейцев  за зиму  так
исхудали и ослабели, что могли проходить в день только двенадцать-пятнадцать
миль; сотни лошадей издохли  в пути. Несмотря на тяжело нагруженные фургоны,
мы  двигались быстрее  индейцев и прибыли  в Форт-Бентон раньше их. Всего мы
закупили за зиму восемьсот шкур  бизона, три тысячи  шкур  оленей, вапити  и
антилоп и не помню сколько бобровых и волчьих.
   От  Форт-Бентона индейцы  медленно  продвинулись к  форту Конрад, где  мы
остались,  а  оттуда побрели на территорию агентства; женщины начали  дубить
сырые шкуры. Продажей  выделанных шкур  индейцы некоторое время спасались от
настоящего голода.
   Вот правдивое  объяснение  этого  несправедливого и жестокого обращения с
пикуни: как уже говорилось, владельцам  единственной скотоводческой фермы на
Биг-Спринг-Крике принадлежал также и торговый пункт на территории агентства;
они  хотели, чтобы  индейцы  вернулись  туда,  зная,  что приобретут  у  них
несколько сот бизоньих шкур.  Поэтому они выдвинули дутое обвинение пикуни в
убийстве  принадлежащего  ферме  скота,  и так как  владельцы имели  сильное
влияние  в  Вашингтоне,  то  жалобу приняли и  поверили  ей.  Шкуры  бизонов
владельцы  фермы  действительно  получили  и  уговорили  невинного  новичка,
видевшего, что торговля идет  хорошо,  купить  торговый пункт  на территории
агентства. Новичок купил  кота в  мешке, так как к середине лета  пикуни  не
имели для  продажи ни одной выделанной шкуры, и вообще ничего, на что  можно
было бы купить фунт чаю.
   Огромная область,  лежащая между реками Миссури и Масселшелл и от Миссури
до  Марайас, по праву  и сейчас принадлежит  черноногим.  Договор  1855 года
закреплял  ее  за  ними,  но земля  отобрана  у них  двумя административными
распоряжениями,  от второго июля 1873 года  и от девятнадцатого августа 1874
года. Если бы  за это  дело взялся хороший  адвокат, он, несомненно,  мог бы
восстановить их права и получить при этом отличный гонорар.
   [Рассуждения Шульца о "хорошем адвокате" очень наивны.  Захват  индейских
земель   был  для   капиталистического   общества  закономерным   процессом,
уничтожавшим  на своем пути  целые  народы,  и  при  существующем  в Америке
политическом  строе никакой самый лучший адвокат не может восстановить права
индейцев на их земли.]


ГЛАВА XXXIII
   ИНДЕЙЦЫ КРИ И РЕД-РИВЕР

   Мы снова  дома,  в форте Конрад.  Нэтаки и я любили это место больше всех
остальных, где нам довелось  жить. Река,  журчащая и  лепечущая  под  окном,
прелестные  зеленые рощи в  поросших травой речных  низинах,  пологий  склон
долины,  комната,  грубо построенная  из  толстых бревен,  прохладная летом,
теплая зимой, освещенная пылающим  в камине огнем  - больше этого, казалось,
нечего желать.
   - Не  будем больше никогда уезжать отсюда, - сказала Нэтаки, - будем жить
здесь спокойно и уютно.
   Но  я  ответил,  как  когда-то, что  мы  не можем  всегда поступать,  как
хочется, что через несколько недель или месяцев  придется, может быть, снова
пуститься в путь за бизонами.
   Ягода  совершил  в мае обзорную поездку по области, где  водятся  бизоны;
когда  он вернулся, мы стали готовиться  к  устройству торгового  пункта  на
Миссури в месте под названием Керрол,  примерно в ста  пятидесяти милях ниже
Форт-Бентона. Стил и Броадуотер, компаньоны, владевшие большим  транспортным
предприятием "Даймонд Р", построили  этот  пункт несколько  лет тому  назад,
намереваясь перевозить отсюда доставляемые пароходами грузы прямо в  Хелину,
но по ряду  причин из этого  проекта  ничего  не  вышло,  и возведенные  ими
строения уже давно сползли в наступающую на берег реку. Мы выбрали это место
потому, что оно расположено к югу от гор Литтл-Роки и к северу от гор Сноуи;
от него шли хорошие колесные дороги  и, главное, казалось, что оно находится
в самом центре той области, где оставались  еще бизоны. Мы послали надежного
индейца на север в Канаду известить черноногих и бладов о нашем намерении, и
они  согласились спуститься вниз по реке в этот район, как только смогут. То
же сказали наши ближайшие соседи пикуни. Мы рассчитывали на большую торговлю
и, как оказалось, не ошиблись.
   Около первого  июля  (1880 года)  мы сели в  Форт-Бентоне на пароход "Ред
Клауд"   -   Ягода,  Женщина   Кроу,   Нэтаки   и   я.  С  нами  ехал  также
француз-полукровка Эли  Гардипи, лучший ружейный стрелок,  лучший охотник на
бизонов  и  вообще лучший из всех охотников, которых я  знал.  Он был  шести
футов  двух  дюймов  ростом,  несколько  худ. Я никогда  не  видел человека,
который мог бы идти или  бежать наравне  с ним  - Гардипи  обладал легкими и
мускулами необычайной выносливости. В устье  Джудит мы увидели бизонов;  они
покрывали  речные  долины, река  казалась  черной от переплывающих ее стад -
одни  направлялись  на север, другие на  юг. Мы увидели также стада  оленей,
вапити и антилоп,  а на голых скалах  и холмах много горных баранов. Зрелище
всей этой дичи радовало глаз и вызывало изумление "новичков"-пассажиров. Они
ринулись  за  своими  ружьями, дробовиками  и  игрушечными  пистолетами,  но
капитан парохода запретил стрелять. Впрочем, он сказал Гардипи, что хотел бы
поесть  жареного  седла горного барана, и разрешил убить  одного.  Вскоре мы
увидели прекрасного крупного самца, стоявшего у вершины  холма и  глядевшего
на нас. Баран находился не менее  чем в трехстах ярдах от парохода, но через
мгновение раздался треск выстрела из ружья Гардипи;  баран  сорвался сверху,
покатился  и  с громким всплеском свалился в реку.  Капитан  дал задний  ход
большому кормовому  колесу  и стал  ждать,  пока туша