он понял, что должен повиноваться
велению сна. Он уже  не  спрашивал, почему или что означает  сон, а  просто,
поев,  отправился  ловить лисицу.  Лисиц было  много. Через каждые несколько
шагов он видел лисиц, бегущих впереди или сидящих у своих нор, в которых они
исчезали при его приближении. У деда был длинный ремень от поводьев, к концу
к  которого  он  привязал  кусок  тоненького  ремешка из  замши.  Он  сделал
скользящую петлю из ремешка. Укладывая ее кольцом  вокруг  входа в  нору, он
отходил  назад  насколько  хватало  длины   ремня;  затем  ложился,  выжидая
появления животного. Если лисица высунет  голову, стоит дернуть за ремень, и
петля затянулась бы на ее шее или  вокруг туловища. Этим способом дети ловят
сусликов;  он сам в дни  молодости делал это и  думал, что таким  же манером
поймает лисицу. У этих  зверей бывает несколько выходов из норы, иногда даже
пять или шесть. Если мой дед  укладывал петлю вокруг дырки, в которую на его
глазах лисица  влезла,  то  животное  обязательно  выглядывало  через другое
отверстие  и, увидев, что он  лежит  неподалеку,  пятилось назад и больше не
показывалось,  как бы  долго  он ни выжидал.  Так прошел первый день,  затем
второй.  Вечером третьего дня он  затянул  петлю на одной  лисице,  но одним
ударом своих острых зубов она пере. резала ремешок и убежала. В  этот  вечер
он усталый возвращался домой; ему  хотелось пить,  он был голоден. Вдруг  на
склоне лощины  он увидел пять лисенят, игравших  у входа в нору; отец и мать
сидели неподалеку, наблюдая  за  ними.  Лисенята были совсем  маленькие; они
были еще  так  малы, что не  могли  быстро  и  ловко  бегать, но  медленно и
неуклюже  ползали, кувыркаясь один  через другого. Он сел на противоположном
склоне лощины и наблюдал за ними, пока не зашло солнце и не наступила  ночь.
Дед  все  себе  задавал  вопрос,  как  ему поймать одного  из  детенышей. Он
молился, призывая бога и духа сна указать ему путь.
   Вернувшись в палатку, он  поел, напился,  набил и раскурил трубку и снова
стал молиться о помощи в предстоящем деле. И вдруг, когда  он сидел и  молча
курил,  ему открылся нужный способ. Боги смилостивились  над ним.  Он лег  и
спал хорошо.
   -  Пойди, найди  мне  большую лопатку бизона, - сказал он  моей  бабушке,
после утренней еды, - потом возьмешь шкуру бизона и пойдешь со мной.
   Они отправились к норе лисенят. Очень  близко от того места, где накануне
играли детеныши, был  клочок земли, поросший травой-райграсом. Дед мой начал
срезать в середине и слой дерна, разрыхляя землю ножом. Бабушка помогала ему
пользуясь лопаткой бизона,  как  белые лопатой, удаляя землю и высыпая ее на
бизонью шкуру; затем она относила  шкуру,  наполненную землей,  в сторону  и
рассыпала ее по дну лощины. Они работали долго,  взрезая дерн и копая землю,
расширяя яму, пока она не достигла такой глубины, что дед  мог стоять в ней.
Глаза   его   приходились  на  уровне   земли;  окаймлявшая  яму  оставшаяся
трава-райграс образовала  хорошее прикрытие: лисицы могли бы почуять его, но
увидеть его они не могли.
   - Иди домой, - сказал он бабушке, когда они кончили работу. - Иди домой и
принеси жертву Солнцу. Моли его, чтобы мне удалось предстоящее дело.
   Затем он влез в яму и стоял в ней тихо, выжидая, высматривая когда выйдут
детеныши. Ждал он долго. Ему казалось,  что солнце очень медленно движется в
сторону гор. Было очень жарко;  деду  страшно хотелось пить. У него заболели
ноги, но он стоял настороже неподвижно, как сама земля.  Незадолго до захода
солнца вышла старая лисица и обошла наполовину вокруг клочка райграса. Вдруг
лисица почуяла деда и быстро убежала вверх  по  лощине,  не  смея  вернуться
туда, откуда подул ветер, предупредивший ее об  опасности, пусть  невидимой,
но именно поэтому особенно страшной. Вскоре после этого один за другим вышли
детеныши; они вылезли медленно и лениво, позевывая и потягиваясь, зажмуривая
глаза  от яркого света.  Они начали  играть,  как накануне вечером, и вскоре
сбились в  кучу,  борясь между собой, у края  клочка райграса. Тут  мой  дед
быстро протянул руку и схватил одного за шкуру на загривке. "Хайя, братец, -
крикнул он, - попался". Выбравшись из ямы,  дед закутал лисенка в полу плаща
и поспешил  в  свою палатку. Он был счастлив. Четыре  раза дух сна говорил с
ним: на четвертый день дед выполнил его веление. Дед  был уверен, что поимка
лисицы к добру.
   Дед  мой  назвал зверька  Пупокан (сон).  С  самого начала лисенок его не
боялся. Вскоре лисенок подружился с домашними собаками.  Его  сразу полюбила
одна старая сука, и если около палатки  начинала бродить чужая собака,  сука
ее  прогоняла. Лисица охотно поедала кусочки мяса,  которые ей давал  лед, и
научилась лакать воду и суп. Дед запретил всем ласкать ее, кормить или звать
по имени, и лисица дружелюбно относилась только к нему. Она старалась ходить
за ним  следом  повсюду, а  ночью  заползала под шкуры и спала  с ним рядом.
Когда  лагерь  переходил  на новое  место,  лисице  устраивали  гнездышко  в
волокуше,  и она там лежала спокойно до конца  путешествия. Забавный это был
детеныш;  вечно  играл  с  дедом  или  домашними  собаками.   Если,  бывало,
что-нибудь  лисенка  испугает,  то  он  бежал  к  деду, издавая  отрывистый,
захлебывающийся,  хриплый  лай,  какой  мы  слышим  по  ночам  в  прерии  за
палатками. Мне так хотелось поиграть с ней, взять ее на руки, приласкать, но
мать говорила мне:
   - Не смей,  это священная лисица, и  если ты к ней притронешься, с  тобой
случится что-нибудь ужасное. Ты можешь ослепнуть.
   Когда лисенок подрос,  он  иногда бродил по ночам вокруг палаток, пока за
ним  не погонится какая-нибудь собака.  Тогда он  мчался назад  в  палатку и
заползал в постель к деду.  Ни  одна  мышь  не  могла  пробраться под  шкуру
прикрытия палатки, чтобы Пупокан не нашел и не убил ее; часто он притаскивал
домой птицу или суслика. Около того времени, когда Пупокану  исполнилось две
зимы, мы стояли лагерем на Малой реке, у самых  гор Бэр-По, к северу от них.
Однажды  ночью, когда огонь в очаге уже погас и все  спали, Пупокан разбудил
моего деда, так как прижался к его  голове  и стал лаять так,  как он  лаял,
когда пугался. "Перестань, -  сказал  дед  и, потянувшись,  легонько шлепнул
лисенка. - Перестань лаять и спи".
   Но  Пупокан  не  замолчал.  Наоборот,  он  лаял  все  сильнее,  дрожа  от
возбуждения.  Дед приподнялся  на локте и осмотрелся.  Сквозь отверстие  для
выхода дыма светила луна, и дед мог разглядеть предметы в палатке. На другом
конце,  у  входа  виднелось  что-то,  чего   в  палатке  не  бывает:  темный
неподвижный предмет, похожий  на скорчившуюся человеческую фигуру. "Кто там?
- спросил дед, - что тебе здесь нужно?"
   Ответа не было.
   Тогда дед опять  заговорил: "Говори скорее, кто ты. Встань и отвечай, или
я тебя застрелю".
   Ответа по-прежнему не было.  Пупокан  лаял,  не переставая.  Дед тихонько
протянул  руку за  ружьем,  лежавшим  в  изголовье,  бесшумно  взвел  курок,
прицелился и  выстрелил.  Со  страшным  криком человек  - ибо  предмет  этот
оказался человеком - вскочил и упал мертвым  прямо в горячую  золу и угли на
очаге. Дед  мой быстро  оттащил убитого в сторону. Конечно, выстрел разбудил
весь  лагерь.  Крики  испуганных  женщин  из  палатки  деда  заставили  всех
собраться к ней. Развели огонь, и в его свете стало видно, что убитый - враг
из далекого племени сиу. Он был безоружен, не считая большого длинного ножа,
все еще крепко зажатого в  его правой руке.  Очевидно, он  вошел  в палатку,
намереваясь украсть ружье и заколол бы всякого, кто помешал бы ему.
   Когда лисица  дала  знать  о  его присутствии, он,  вероятно подумал, что
останется  необнаруженным,  если будет сидеть  скорчившись  на  земле, и что
разбуженные им скоро опять заснут. По-видимому, он  пробрался в лагерь один;
никаких следов других сиу не обнаружили, ни одна лошадь не пропала.
   В  лагере только и было разговоров, что о  лисице и о сне моего деда. Все
это  было проявлением  большой  магической силы. Как мой дед был доволен! Он
принес много жертв,  много молился и полюбил  Пупокана еще сильнее прежнего.
Зверь прожил у нас еще две зимы, а потом  однажды  летней ночью  его укусила
гремучая змея, и он вскоре умер. Женщины завернули маленькое  распухшее тело
в бизонью шкуру  и похоронили его на платформе, построенной ими на тополе, -
совсем как человека".
   Я подтянул подпруги. Нэтаки  разложила  на гладком плоском  камне остатки
нашего завтрака.
   - Поешь вдоволь, братец, - сказала она.
   Мы  сели  на лошадей  и  отъехали:  обернувшись, мы  увидели, что  лисица
усердно жует  кусочек  сушеного  мяса. Позже  днем мы приехали в наш лагерь,
разбитый близ  небольшого озера на высоком плато. Вода  в озере была плохая,
но, вскипятив, ее можно было пить. Топливом нам служил бизоний навоз.
   Вечером меня пригласили на пир, устроенный Большим Озером. В числе других
солидных гостей  был и Просыпающийся Волк.  Молодые  люди  редко пировали  и
курили  со  старшими;  лагерь  был разделен  на  много  компаний или  кругов
общества, совершенно так, как бывает в наших городах, с той только разницей,
что между различными кругами не было соперничества и зависти.
   Мы помнится, успели выкурить только по одной трубке, как в палатку вбежал
молодой человек и сказал:
   - Приближается многочисленный военный отряд.
   - А! - воскликнули все, и Большое Озеро сказал:
   - Скорее! Расскажи нам все.
   - Я охотился, - сказал молодой человек, - я привязал свою лошадь к кусту,
а сам стал  подползать  к группе антилоп. Может быть, я  недостаточно крепко
привязал  лошадь;  она  отвязалась  и  убежала назад  по своему  следу, и  я
вынужден был  идти обратно пешком. Перед заходом солнца  я вышел  на вершину
гребня и увидел наш лагерь; на другом гребне около реки Джудит я заметил  не
менее пятидесяти  человек.  Должно быть, они обнаружили  наш лагерь  по дыму
очагов  или  еще  по  каким-нибудь  приметам.  Я подождал, пока не  стемнело
настолько, что меня уже не могли заметить, и поспешил сюда, Они, несомненно,
сделают набег на наш лошадиный табун сегодня ночью.
   -  Ступайте  в  лагерь, -  сказал  быстро и решительно  Большое  Озеро. -
Скажите людям, чтобы  они сейчас же шли сюда. Предупредите  женщин, чтобы не
кричали, не плакали и не бегали. Скорее!
   Я пошел домой и рассказал Нэтаки об этой новости. Я снял чехол  с ружья и
наполнил карманы куртки патронами.
   -  Подожди!  - сказала  она,  схватившись  за ружейный  ствол.  -  Что ты
собираешься делать?
   - Да ведь Большое Озеро велел нам собраться в его палатке,  - объяснил я.
- Я полагаю, что у него есть какой-нибудь хороший план действий.
   - Да, он мудр,  - согласилась она,  - но ты  не пойдешь туда, чтобы  тебя
убили воины из вражеского отряда. Оставайся здесь со мной.
   -  Но наши лошади!  Не  могу  же я оставаться здесь в палатке и позволить
неприятелю угнать их.
   - Неважно. Пусть угоняет.
   - Но, - сказал я, - если я останусь здесь, подумай, что скажут люди.  Они
будут называть меня трусом,  будут  говорить  тебе: у  твоего  белого сердце
женщины. Почему ты не сошьешь ему несколько платьев.
   Это положило конец спору. Она просто села на ложе, накрыв голову шалью, и
так  я ее покинул. Я признаюсь,  что  когда я уходил, у меня не было бешеной
жажды  битвы. Веселый огонь  на  очаге  палатки,  покойное  ложе и трубка  с
длинным  чубуком  дороги всем, кроме  безрассудного юноши,  который только и
думает, что  о  войне.  Большое Озеро был прирожденный  мастер  тактики.  За
несколько  минут,  потребовавшихся  на то, чтобы  собрать  людей вокруг  его
палатки,  он  продумал  свой  план  обороны   и  в  немногих   словах  отдал
распоряжения.
   Различные группы  Общества  Друзей  были  разделены на  четыре  отряда  и
получили  приказ тихонько выйти из  лагеря на север, на  юг, на  восток и на
запад  от  него  и  там  ожидать  прихода  неприятеля.  Все   остальные,  не
принадлежащие к Обществу, должны были присоединиться к любому из отрядов, по
своему  выбору.  Не  приходилось опасаться,  что военный  отряд в  пятьдесят
человек  или даже в три раза больший нападет на лагерь. Они, конечно, пришли
воровать лошадей, и план заключался в том, чтобы дойти до места, где пасутся
табуны и там залечь, ожидая врага. Наиболее  ценные лошади были, как обычно,
привязаны около палаток владельцев, и неприятель, минуя табуны  обыкновенных
лошадей, попытается добраться до этих лучших, перерезать их привязи и увести
их по одной, по две, по три.
   Я вышел с Бешеными  Собаками и Носящими Ворона и  еше  с тридцатью-сорока
мужчинами, которые, подобно мне, не принадлежали ни к какой  организации. Мы
растянулись  в широкую  цепь и, пройдя  медленно в  молчании около полумили,
получили  переданное по цепи распоряжение остановиться. Тогда  мы  сели  под
прикрытием кустарников полыни и "жирного дерева"  [Sarcobatus vermiculatus].
На западе  низко на небе стояла луна; она должна была зайти  около полуночи.
Было поэтому не очень темно и  мы вполне отчетливо видели кустарник в сорока
или пятидесяти ярдах  впереди себя. Мы долго просидели так  тихо.  Ближайший
справа от меня воин тихо подполз ко мне и сел рядом.
   -  Ночное светило скоро скроется из виду, - прошептал он, - военный отряд
уже скоро появится, если они вообще придут этой ночью.
   То,  что он  сказал,  было  верно,  Немного спустя  мы  услышали  неясный
отдаленный  звук  голосов. Наступила  тишина. Затем  послышались  осторожные
шаги,  шорох  кустарника, тершегося  об  леггинсы,  и  показались  участники
набега; они продвигались, ничего не подозревая.
   Первым выстрелил  кто-то  слева  от меня,  а  за ним  вся начала стрелять
рассыпным огнем. Искры дешевого черного пороха  тлели и сверкали, вылетая  в
темноту из  дул  кремневых и нарезных  ружей. На  мгновение вспышки ослепили
нас;  когда  мы снова  смогли  видеть, неприятель уже  убегал. Они выпустили
много зарядов  в ответ, но, как мы  потом установили, ни одна из  их пуль не
попала в  наших.  Вся цепь,  почти  как  один  человек, бросилась  вперед  с
криками:  "Бешеные  Собаки! Носящие Ворона!  Смелее,  уничтожим  их  всех до
одного". Впереди валялось пять тел, один еще был жив. Глухой удар палицы - и
полулежавший человек  растянулся навзничь; заходящая луна освещала его лицо.
Во  мгновение  ока  мертвые  были  оскальпированы,  оружие  их  взяли первые
подошедшие  к ним.  Отряд  наш  бежал  вперед,  изредка  стреляя  по  смутно
виднеющимся фигурам  отступающих. За  нами шли теперь  остальные три  отряда
лагеря, поощряя  нас криками. Но врагов уже не было  ни  видно, ни слышно, и
наш отряд  остановился.  Бесполезно  было продолжать  искать  их  в темноте.
Подошел Большое Озеро.
   - Рассыпьтесь, - сказал он, - рассыпьтесь снова и окружите лагерь.  Может
быть,  кто-нибудь из врагов  спрятался  в  кустарнике  поближе к лагерю, и с
наступлением дня мы их обнаружим,
   Я взял ружье  на плечо и отправился домой. Нэтаки сидела  и  ждала  меня;
мать  ее сидела с  ней,  чтобы  ей  не  было скучно.  Я  рассказал  все, что
произошло.
   -  Почему ты вернулся? -  спросила  она, когда я кончил. - Почему  ты  не
остался с другими, как приказал Большое Озеро?
   - Хайя! - воскликнул я. - Вот  женщины! Попробуй  пойми их! Ты же просила
меня вечером остаться здесь с тобой. Я вернулся, потому что устал, хочу есть
и  спать,  а  ты теперь  недовольна, что  я пришел. Что ж, чтоб сделать тебе
удовольствие, я пойду обратно и буду сидеть со всеми остальными до утра.
   - Садись,  сумасшедший,  - сказала она, усаживая  меня  силой на  ложе, с
которого я собрался было  встать. - Оставайся здесь. Вот твоя трубка,  набей
ее и покури, пока я изжарю мясо и приготовлю чай.
   - Ты глава, - сказал я  ей, с удовольствием откидываясь а ивовую циновку,
- пусть будет по-твоему.
   Увы! Безжалостный жнец, пожинающий года, верни их. Верни мне Нэтаки и мою
молодость.  Верни нам нашу  палатку и бескрайние  бурые  прерии  со  стадами
бизонов.


ГЛАВА ХIX
   СВАДЬБА НЭТАКИ

   Ранним утром мы  проснулись от необычного движения и суматохи  в  лагере.
Нэтаки вышла, чтобы  выяснить, в  чем дело. Скоро она вернулась с новостями:
напавшие на нас ночью  враги оказались кроу; всего было найдено семь убитых,
а  врагу  удалось угнать  семьдесят  с  лишним  лошадей. Большой  отряд  уже
выступил преследовать  врага, и мы и  должны были  сворачивать лагеря,  пока
отряд не  вернется. Я рано встал и оделся, позавтракал и отправился в гости.
Зайдя в палатку Хорькового Хвоста, я застал его за перевязкой раны на бедре,
слегка задетой пулей кроу.
   Я просидел  у  него долго; другие гости в это время приходили  и уходили.
Они  ругали кроу  всеми скверными ругательствами, какие  существуют на языке
черноногих, но,  к несчастью,  или, пожалуй, можно сказать, к счастью, запас
слов  такого  рода  у них  очень  ограничен.  Самое большое,  что  они могли
сделать, - это обозвать врагов собачьими мордами и просить Солнце уничтожить
их.
   Оттуда я пошел в палатку вождя, где застал в сборе множество старейшин.
   - Что касается меня, -  говорил Большое Озеро, когда вошел, -  то  я буду
выступать  против  заключения мира  с кроу, пока я жив.  Договоримся никогда
больше не курить  их табак.  Научим  наших детей  смотреть  на них,  как  на
гремучих змей, которых нужно истреблять, где увидишь.
   Посетители охотно соглашались с  ним, и я  могу  тут же добавить, что они
сдержали свое слово  и  посылали отряд  за  отрядом  против своих  врагов  с
берегов Йеллоустона, пока не вмешалось правительство,  положившее конец этой
войне между племенами. Последний набег был сделан летом 1885 года.
   В  течение дня  много  раз  исполнялся  танец  со  скальпами,  в  котором
участвовали  те,  кто  недавно потерял мужа, отца или другого родственника в
бою  против кроу.  Танец этот не  был похож на описываемое мрачными красками
театральное зрелище свирепого  торжества, триумфа по случаю  смерти врага. В
исполнении  черноногих  это  было  грустное  зрелище.  Участвующие  в  танце
начернили  лица,  руки и  мокасины древесным углем и надели самую  скромную,
простую  одежду.  Какой-нибудь  старик  держал  перед  собой  скальп  врага,
привязанный к ивовому пруту, остальные выстраивались в ряд по обе стороны от
него. Танцующие пели негромкую жалобную песню в минорном тоне, выражавшую  -
так  мне  во всяком  случае  казалось - больше скорби  о потере близких, чем
радости  по  случаю  смерти  врага.  В  этот  день  скальпов  было  семь,  и
одновременно в  разных  концах лагеря танцевало  семь групп.  Одну  траурную
группу  сменяла  другая, так  что  танец длился до  самой ночи.  Собственно,
настоящего  танца  и  не  было:  певшие  песню  лишь  слегка  наклонялись  и
выпрямлялись в такт ей.
   Преследовавший  врага  отряд  вернулся в сумерки; ему не  удалось догнать
неприятелей. Были голоса за немедленное  выступление в  набег на землю кроу,
но  в лагере оставалось  мало пороху и  пуль, и  было решено  не  откладывая
двинуться  в Форт-Бентон. Получив  там хороший запас пороху и  пуль, военный
отряд мог бы снова повернуть на юг.
   Через  четыре или пять дней мы стали  лагерем в большой  долине  напротив
форта. Нэтаки и я переправились через реку я прошли по извилистой тропинке к
маленькому домику из сырцового кирпича. Там мы застали Ягоду, его жену, мать
и добрую Женщину Кроу.
   Какая это была счастливая компания, -  эти женщины, суетившиеся, мешавшие
друг  другу  готовить  ужин!  Ягода  и  я, конечно,  тоже  чувствовали  себя
счастливыми.  Мы  мало  говорили, лежали и курили, растянувшись на  покрытом
шкурами бизона ложе. Слова часто излишни. Мы испытывали полное довольство, и
каждый  из нас  знал, что  другой чувствует то же. Ягода взял из конторы мою
почту. Она  лежала на  столе  - несколько  писем, ворох  газет и журналов. Я
прочел письма, но остальная почта осталась большей частью нераспечатанной  -
я у