тобой на Песчаные Холмы. [Песчаные Холмы - страна мертвых,
по поверьям индейцев прерий.]
   И  наклонившись  над ней,  он стал пить кровь,  бежавшую из уст  любимой.
Последним усилием она  обхватила своими худыми руками  его шею и умерла. Это
было ужасное зрелище.
   - Идем, - сказал я спустя немного, нежно поднимая его, - идем со мной, ко
мне в палатку. Пусть женщины исполнят сейчас свою работу.
   Бросив на умершую последний долгий взгляд, он поднялся и пошел за мной. Я
отвел ему  ложе гостя  и  подал  кружку  виски, которую он  проглотил разом.
Немного  погодя  я дал ему  еще кружку. Утомленный долгим бдением, сраженный
крепким напитком, он лег, и я  накрыл его шкурой. Он проспал крепким сном до
после полудня следующего  дня.  К  этому времени  Нэтаки  и  другие  женщины
закутали  тело умершей в бизоньи шкуры  и  одеяла и  привязали  ее к  ветвям
дерева где-то  внизу,  около реки. Не знаю,  был ли  Четыре  Рога болен  той
болезнью  уже давно, или же заразился здесь, на  смертном  одре  жены, но он
умер  этой  же  ужасной  смертью приблизительно  через  шесть  недель.  Если
существуют Песчаные Холмы, будем  надеяться, что его тень  встретила там  ее
тень и что мрак этой обители теней для соединившихся стал светлее.
   Дядя,  о  котором  упомянула Нэтаки, был  француз-креол, один  из  первых
служащих Американской  пушной компании. Он женился на сестре матери Нэтаки и
был  очень  добр к своим родственникам. Нэтаки провела две зимы в его доме в
Форт-Бентоне и много времени прожила в его палатке,  когда он кочевал вместе
с племенем  жены. Сам  глубоко верующий  католик, он старался распространить
католическое учение среди народа, который он теперь считал своим.  Я не стал
бы ничего говорить ей о произнесенной ею молитве, но дня через два, вечером,
она сама начала этот разговор, спросив меня, почему я не исполнил просьбы ее
умирающей подруги.
   - Как же я мог это сделать, не веря, как я тебе говорил, в то, что Черные
Плащи и прочие рассказывают нам? - спросил я в свою очередь.
   - Уж конечно, - сказала она, - если могу верить я, не умея ни говорить на
вашем языке,  ни читать священное писание Черных Плащей, то ты должен был бы
верить, раз ты все это понимаешь.
   -  В этом  самом писании,  - объяснил я, - создатель  говорит,  что мы не
должны иметь  других богов, кроме него, и  что он  накажет тебя каким-нибудь
ужасным образом, если ты будешь молиться другим,  а не ему. Поэтому, если ты
молишься ему, ты не должна больше молиться Солнцу и вообще ничему другому.
   - А все-таки, -  заявила  Нэтаки решительно, -  я буду молиться и  ему  и
нашим богам. Это писание  к нам не относится,  только к белым. Мы бедные, мы
как  слепцы, идущие ощупью по  высоким  скалам. Нам нужна помощь всех богов,
каких только мы найдем.
   - Ты права, - сказал я, - нам действительно нужна помощь. Молись им всем,
и так как я не могу сам, молись за меня.
   - Ах, - вздохнула она, - как будто я и  так всегда не молюсь! Вот Солнце,
ты  видишь его каждый  день. Какое  оно доброе, оно дает  нам  свет и тепло.
Разве ты можешь не верить в него?
   - Да, - ответил я, - в него я верю; оно - жизнь земли.
   Это  ей было  приятно,  и она  занялась своей работой довольная,  напевая
песню.
   В феврале пикуни посетила депутация от племени кроу,  которое зимовало на
реке  Тонг,  к югу от нашего лагеря. Они  принесли нашему вождю в подарок от
вождя  кроу табак и  другие предметы  и  предложили от их  племени заключить
прочный мир с пикуни.
   Во  главе депутации  был Пожиратель Камней,  наполовину  кроу, наполовину
черноногий. Его мать девушкой была взята в плен племенем кроу и со  временем
стала женой сына  захватившего ее  воина.  Пожиратель Камней,  разумеется, в
совершенстве владел обоими языками. Посланных приняли хорошо и они гостили у
самых видных членов племени. Предложение их требовало  зрелого  размышления;
пока  вожди и главные  воины обсуждали его,  гостей угощали, предоставляя им
лучшее, что было в лагере. Сам Пожиратель  Камней был моим гостем, и у нас с
ним по вечерам у огня было много интересных бесед.
   - Счастлива ли твоя мать, живя у кроу? - спросил я его однажды вечером. -
И кем ты сам себя чувствуешь; пикуни, кроу или и тем и другим?
   "Вот как обстоит  дело,  -  ответил  он. - Моя мать любит моего отца, и я
люблю его, он всегда был  добр к нам. Вообще мы вполне  счастливы. Но бывают
времена,   когда  возвращается  военный  отряд   со   скальпами  пикуни  или
захваченными у них лошадьми, громко хвастая  своей победой и обзывая  пикуни
трусливыми  собаками. Тогда мы сильно  горюем.  И часто гордые  молодые кроу
смеются надо мной, шутят на  мой счет и осыпают ругательными прозвищами. Да,
временами  мы  бываем очень  несчастны.  Мать  уже  давно  уговаривает  отца
переговорить  с  вождями и побудить их заключить  мир с ее племенем. Я  тоже
давно  уже  говорю ему все  что  могу  в пользу этого плана.  Но большинство
племен всегда возражает. Какой-нибудь из вождей встанет и скажет:
   -  Пикуни  убили  моего  сына.  Я хочу  мести, а не  мира.  Другие начнут
говорить, выкрикивать, что они потеряли  брата, отца, дядю или  племянника в
войне  против пикуни и что  они и  думать не могут о заключении мира. Не так
давно  мой  отец опять  созвал совет для  рассмотрения  этого вопроса  и как
всегда встретил  сопротивление многих из старейшин. Последний из выступавших
сказал ему:
   - Нам надоело, что нас созывают разговаривать о заключении мира с пикуни.
Если тебе так хочется быть с ними в дружбе,  так отправляйся  и живи с ними.
Сделайся сам пикуни.
   - И сделаюсь! - крикнул отец, рассердившись. - И сделаюсь. Я стану пикуни
и буду  сражаться вместе с  ними против  их врагов. - Сказав это, он встал и
отправился домой, а я последовал за ним.
   Мой отец тоже бесстрашный на войне, добрый и великодушный; его все любят,
за  исключением  немногих,  которые  завидуют  его  положению.  Когда  стало
известно, что он сказал в совете, к нему начал приходить народ и просить его
взять свои слова обратно. Стали ходить также к другим вождям и настаивать на
объявлении мира, при условии, что пикуни на это согласны.
   - Хватит с нас этой войны,  -  говорили они. - Посмотрите, сколько вдов и
сирот она наделала. У нас есть своя большая страна, полная бизонов, у пикуни
есть своя. Оба племени могут жить, не убивая друг друга.
   Так в конце концов отец  добился своего, и  нас послали к вам. Я надеюсь,
что мы вернемся с табаком пикуни".
   Пожирателя Камней  позвали  на  пир,  и  вскоре после этого  ко мне зашел
выкурить трубку  Просыпающийся Волк.  Я попросил его рассказать мне о войнах
между этими двумя племенами.
   - Ага, - сказал он, засмеявшись  жестким смехом, - я был в одном из боев.
Тяжелый это  был  день для нас. Начну с начала. Черноногие - северный народ.
Когда-то  они  жили в стране  озера Слейв-Лейк  (озеро Рабов).  Кри дали это
название озеру потому, что обращали в рабство захваченных врагов. Постепенно
черноногие начали  кочевать  на  юг  и дошли  до здешних  изобилующих  дичью
обширных прерий, где зимы мягкие. Тут они встретились с разными племенами  -
кроу, ассинибойнами,  шошонами  [шошоны  -  группа  племен плато] и  разными
горными племенами - кутене, пан-д'орей  и стони.  Черноногие гнали  все  эти
племена впереди себя, овладевая их  страной. Временами они бывали в  мире  с
этими племенами, но большей  частью воевали с  ними. В 1832  году черноногие
заключили мирный договор с  кроу в форте Юнион. Мир  этот продержался только
два года. В  1855 году опять при  заключении  договора в устье реки Джудит -
так называемого  договора Стивенса -  между  Соединенными  Штатами  и  рядом
племен - черноногие, кроу, гро-вантры, пан-д'орей, кутене, не-персе и другие
согласились прекратить войны  между  собой и не  нарушать границ  охотничьих
угодий чужих племен. Границей, разделяющей территории черноногих и кроу была
назначена  река  Масселшелл. Летом 1857  года  кроу нарушили это соглашение,
совершив набег на лагерь племени блад; в этом набеге кроу убили двух человек
и угнали  много лошадей. Старая вражда разгорелась снова. Три племени  союза
черноногих - блады,  пикуни и собственно черноногие  - воевали сообща против
врагов. Осенью  1858  года  я  со  своей семьей  присоединился  к  пикуни  в
Форт-Бентоне,  и мы направились на зимовку к югу  от  Миссури.  Мы некоторое
время  простояли  лагерем  на  реке  Джудит, а затем  решили перекочевать на
Масселшелл, малыми переходами  спуститься по ней  и  вернуться на Миссури по
восточному  склону гор  Сноуи.  На второй  день  около  полудня мы  вышли  к
водоразделу между двумя  реками. Колонна наша растянулась в этот  день вдоль
тропы  на  четыре-пять  миль.  Большинство охотников  шло позади,  далеко  к
востоку и западу от колонны; они свежевали бизонов и других убитых животных;
впереди,  примерно  в  одной  миле  от  нас, ехала  наша  разведка,  человек
тридцать-сорок. День был жаркий, лошадей и всадников разморило. Весь большой
лагерь  медленно подвигался по  тропе растянувшись, как  я  уже говорил,  на
большом расстоянии. Разведка далеко  впереди не  подавала никаких  сигналов,
что она  заметила  что-нибудь  подозрительное.  Старики  дремали  в  седлах;
молодежь там  и сям  распевала  военные или охотничьи  песни. Матери баюкали
младенцев, сосавших грудь. Все были довольны и  спокойны. Разведка  скрылась
из виду, спустившись  по  южному  склону  долины,  а  голова  нашей  колонны
приближалась к  вершине холма. Вдруг из  большой сосновой рощи вправо от нас
вылетело не меньше двухсот верховых кроу, и они напали на нас. Все повернули
назад, женщины и старики бешено понукали лошадей, теряя по дороге волокуши и
жерди  палаток, вопя  о помощи, призывая богов защитить их. Те воины,  какие
оказались в этой  части колонны, делали что  могли, чтобы  остановить натиск
кроу и прикрыть отступление слабых и беззащитных. Разведка, услышав выстрелы
и крики,  повернула обратно, сзади скакали к нам  еще  воины. Но несмотря на
упорное сопротивление,  кроу смяли  все впереди себя на протяжении  примерно
двух миль, усеяв тропу телами мертвых и  умирающих  - мужчин, женщин, детей,
даже младенцев. Они не взяли ни  одного пленного, но стреляли, били палицами
и кололи копьями,  стараясь бить  наповал, скальпируя свои  жертвы.  Наконец
пикуни собрались в кучу, создав какое-то подобие порядка, и кроу отступили и
поскакали на юг, распевая победные  песни,  вызывающе  с триумфом размахивая
захваченными  скальпами.  Наши пережили  такую  панику,  были так  подавлены
ужасным  несчастием, что  просто стояли  и  смотрели на отступающего  врага,
вместо того чтобы преследовать его и стараться отомстить ему.
   Тут же в долине мы  поставили палатки и начали искать убитых и пропавших.
К ночи  все  тела  были разысканы  и похоронены. Чуть  не  в  каждой палатке
скорбевшие по убитым обрезали волосы, наносили себе раны на ногах, плакали и
причитали, часами  повторяя  имена  погибших  любимых.  Да, это  был  лагерь
траура. Много недель и месяцев с наступлением вечера нельзя было без жалости
слушать причитания  скорбевших по  убитым,  сидевших в темноте за  пределами
круга палаток. Прошло много времени, пока опять  стали слышны пение и смех и
приглашения на угощение. В  тот день я оказался впереди с разведкой, и когда
мы поскакали назад, делал вместе с с ними все,  чтобы задержать кроу. Но они
настолько  превосходили  нас численно, так деморализовали нас  неожиданной и
свирепой атакой, что мы  были почти  бессильны, пока не подоспели сзади наши
люди. Больше половины разведки  было перебито.  Я  был ранен стрелой в левое
бедро. Всего  было  убито 113  пикуни,  тогда  как мы застрелили только семь
человек.
   Нечего  и  говорить, что  после  этого  большая  часть  военных  отрядов,
покидавших лагерь  пикуни, направлялась  в страну кроу, а с севера приходили
отряды братьев пикуни - черноногих и бладов, - чтобы не давать  покоя общему
врагу.  В течение двух-трех лет они  убили  столько  членов  племени  крoy и
угнали такое число лошадиных табунов, что с  лихвой отплатили за свои потери
в  том  побоище  и  за  понесенные  позже, в последующих  схватках, так как,
конечно, не всегда наши военные отряды выходили из набегов без потерь.
   Весной 1867 года племя гро-вантров, в то  время воевавшее с союзом племен
черноногих, заключило договор с кроу, и все они в большом числе собрались на
реке  Милк,  чтобы  отпраздновать  это  событие. Отряд молодых  гро-вантров,
возвращавшихся из набега на кри, принес известие, что видел  лагерь пикуни в
Раздельных Холмах,  или,  как их называют белые, в Сайпресс-Хиллс.  Это было
важное  известие.  У  кроу  были длинные счеты со старинными врагами.  Такое
настроение  било и  у  гро-вантров. Хотя  они  долгое время  находились  под
покровительством черноногих, которые  сражались за гро-вантров и защищали их
от смертельных  врагов, ассинибойнов  и янкто-наи [янкто-наи -  одно из семи
племен  дакота,  входивших   в  Конфедерацию  племен  дакота  "Семь  костров
племенных  советов"],  но  гро-вантрам  чуждо  чувство благодарности,  и они
поссорились из-за пустяков со своими  благодетелями.  Теперь  они собирались
отомстить!  Что  могли  пикуни  сделать  против  объединенных  сил?  Ничего.
Союзники  собирались убить мужчин пикуни, взять в плен их  женщин, захватить
богатое  разнообразное имущество лагеря. Они были так уверены в успехе,  что
велели своим женщинам сопровождать их, чтобы разобрать предполагаемую добычу
и позаботиться о ней.
   Военный  отряд молодых гро-вантров видел лагерь пикуни с далекого  холма,
но не заметил,  что сейчас же за холмом к западу от лагеря, всего в полумиле
от  него,  стояли лагерем  все  блады,  около пяти  тысяч человек,  то  есть
приблизительно тысяча воинов. Нет, этого отряд не видел, и вот однажды утром
кроу и гро-вантры неторопливо подъехали по прерии к лагерю пикуни, разодетые
в военные наряды, с развевающимися по  ветру перьями военных головных уборов
и  с  украшениями из орлиных  перьев на щитах. С ними ехали  женщины, весело
болтая,  заранее  радуясь  громадной  добыче   которая   станет  сегодня  их
собственностью.  Вышедший  рано из лагеря  пикуни охотник, отправлявшийся  с
женой за мясом убитых  накануне  животных, обнаружил  врагов  еще примерно в
одной  миле  от лагеря  и поспешил обратно,  чтобы поднять тревогу; одну  из
своих женщин он  отослал вызвать бладов.  Все бросились к лошадям, к оружию,
кое-кто успел  даже надеть рубашку  или головной убор из военного наряда.  К
счастью,  это было рано утром, и большая часть табунов лошадей, пригнанных к
лагерю, чтобы идти на водопой, паслась неподалеку. Если кто не находил сразу
своих лошадей, то ловил и седлал первую хорошую, какую найдет. И вышло  так,
что  когда  атакующий отряд вылетел из-за  небольшого бугра у  края лагеря с
востока,  его встретила  такая подавляющая сила из решительных,  сидевших на
хороших лошадях воинов, что отряд повернул и бежал, произведя лишь несколько
выстрелов. Нападавших охватила паника; они думали только о том, как бы уйти.
Лошади  у воинов  кроу  и  гро-вантров  были лучше,  чем  у их женщин, и они
бросили своих беззащитных жен на милость врага, стремясь только спастись.
   Как  только пикуни  и напавший  на них  отряд  сошлись, началось  ужасное
избиение. Большое  Озеро, Собачка, Три  Солнца  и  другие  вожди кричали все
время  своим  людям, чтобы  они щадили женщин,  но нескольких все же  убили,
раньше чем приказы дошли  до воинов. Беглецам мужчинам не  было  пощады:  их
нагоняли и пристреливали или раздробляли черепа палицами. Тревога была такой
внезапной, что у многих  пикуни не было времени выбрать  резвую лошадь;  они
садились  на  первую попавшуюся, которую смогли изловить, и эти лошади скоро
отстали.  Другие всадники продолжали преследование много миль, убивая  всех,
кого настигали; наконец лошади их уже  не  могли скакать, а  руки, державшие
палицы,  онемели оттого, что столько  времени  наносили  бесчисленные удары.
Немногие  из  обратившегося  в   бегство   отряда   оказывали   какое-нибудь
сопротивление;  люди  даже  не оборачивались,  чтобы  взглянуть  назад,  но,
пригнувшись к седлу, хлестали лошадь плеткой, пока не падали сраженные пулей
или  палицей.  На  протяжении нескольких  миль тропа была усеяна мертвыми  и
умирающими, и по ней мчались женщины с  воплями ужаса - женщины, которых они
взяли  с собой присмотреть за добычей. "Пускай удирают!  -  кричал со смехом
Большое Озеро,  - пускай удирают! Мы поступим  с ними, как Старик поступил с
кроликами; оставим нескольких на развод чтобы их порода не вымерла совсем".
   Сосчитали  убитых.  Только пятеро черноногих  лишились  жизни,  несколько
человек было ранено. Но на тропе, по которой  утром  кроу и  гро-вантры  так
уверенно шли  на  нас, лежали триста шестьдесят  убитых.  Ко  многим  из них
победители  даже  не притронулись,  так  как  им надоело  резать  и  снимать
скальпы. Но оружие и во многих случаях военные наряды и украшения победители
забрали. Затем оба лагеря перешли несколько на запад, предоставив поле битвы
волкам и койотам.
   Как вы знаете,  гро-вантры запросили мира  и теперь  снова  находятся под
покровительством нашего племени. А  сейчас вот пришли посланные от кроу. Что
ж, поживем, увидим.
   И пожелав нам спокойного сна, Просыпающийся Волк - я  не могу назвать его
Монро - отправился домой.
   Когда Ягода жил в лагере  или  где-нибудь недалеко  от  него,  пикуни  не
решали  никакого  дела,  не посоветовавшись  с  ним, и всегда принимали  его
совет. Он был по существу их  вождем; вожди племени  уважали его, полагались
на него, и он неизменно советовал то, что было в их интересах. И на этот раз
его пригласили  присутствовать на  совете, рассматривавшем предложение кроу;
пошел  туда и я, так сказать под его прикрытием.  Я  хотел  послушать  речи.
Делегация кроу, разумеется, отсутствовала. Палатка Большого Озера была полна
вождей и  старейшин, включая и молодых начальников различных  групп Общества
Друзей. Среди  последних я заметил и  своего врага, Олененка, который мрачно
взглянул на  меня, когда я вошел. Он начинал  уже  действовать мне на нервы.
Сказать  по  правде,  я с нетерпением  ожидал  того  дня,  когда  мы  с  ним
посчитаемся, так  как чувствовал неизвестно на чем  основанную  уверенность,
что мне суждено когда-нибудь отправить его тень на Песчаные Холмы.
   Большое  Озеро набил свою каменную трубку, один  из знахарей  зажег  ее и
произнес короткую  молитву; затем трубку стали передавать по  кругу.  Первым
выступил Три Солнца, сказав, что он  и его клан, Одинокие Ходоки,  относятся
благоприятно к заключению мирного договора со  старинным врагом племени. Как
только он кончил говорить, Олененок произнес страстную речь.  Ему полагалось
говорить  одним  из  последних, так как старшие и занимающие  более  высокое
положение должны выступать прежде  молодых, но  он  выскочил вперед. Тем  не
менее  его  молча выслушали.  Черноногие  всегда держатся  с  достоинством и
пропускают  без замечаний нарушения  племенных обычаев  и этикета. Однако  в
конце концов нарушителя  заставляют всячески  расплачиваться  за свое дурнoe
поведение. Олененок сказал, что он выступает от имени Носящих Ворона, группы
большого Общества Друзей, и что она не хочет мира с кроу. "Кто эти кроу, как
не  убийцы  наших отцов и братьев,  похитители  наших  табунов?  Как  только
зазеленеет трава, - закончил он, - я и мои друзья отправимся в  набег против
племени реки Вапити (Йеллоустон), и набеги наши  будут  повторяться до конца
лета".
   Один за другим выступали  ораторы; многие  из них высказывались за мирный
договор, некоторые - большей частью из молодежи - выражали то же мнение, что
и Олененок. Особенно запомнилась мне речь древнего  старика, слепого, седого
знахаря. "О дети мои,  - начал он, - о дети мои!  Слушайте меня, слушайте со
вниманием.  Когда  я  был  молод, как  некоторые  из вас, я