ько можно было хоть  изредка видеть наши  большие
горы и прерии". Она писала также об Эштоне, рассказывала, как он к ней добр,
как  она счастлива,  когда он приезжает навестить  ее. Он хотел, чтобы Диана
через  год  поступила в  католический  колледж; конечно, она  поступит туда,
потому что сделает то, чего желает ее вождь, но ей так хотелось бы  повидать
любимый край,  где она  родилась, побывать у нас, хоть день; но  сказать это
ему она не могла.
   В  одном из писем она  сообщила Нэтаки,  что  "Диана"  значит  Сам-и-а-ки
(Женщина Охотник); что она - женщина Солнца (богиня), жившая давным-давно, и
не  была  замужем. "И я должна поступить  так  же, -  сделала она  трогавшую
приписку, - потому что никто, кто  мог бы мне  быть  дорог, не полюбит меня,
некрасивую, темнокожую индейскую девочку".
   - Кьяйо! - воскликнула Женщина Кроу, когда я прочел это вслух. - Я думаю,
любой юноша в нашем лагере рад был бы взять ее в жены.
   -  Мне  кажется, я  понимаю  в чем дело, -  сказала  Нэтаки  задумчиво. -
Кажется,  я понимаю. Обычаи ее племени  уже  больше не ее обычаи. Она  стала
белой женщиной во всем, кроме цвета кожи.
   Каждую зиму со  времени своего  отъезда  Эштон писал, что  весной приедет
навестить  нас,  но  ни  разу  не выполнил  своего  обещания.  Мы  пришли  к
заключению, что он уже никогда не приедет, как вдруг, к нашему удивлению,  в
один  июньский день он  сошел на  наш  берег с парохода.  Мы были очень рады
пожать  ему руку, и  он тоже, на  свой  тихий  лад,  казалось,  был не менее
доволен.  Все  пошли  в наш  дом;  женщины  наши,  увидев  его, в  удивлении
прикрывали рот  рукой  подходили  пожать  ему руку.  "Ок-и  Кут-ай-им-и",  -
говорили они. Вы  помните, что они прозвали его "Никогда не  Смеется", но он
этого не знал.
   Мы видели  прежнего Эштона, не склонного к многословию, с тем же грустным
выражением  глаз,  хотя по приезде  он  говорил больше  обычного  и шутил  с
женщинами; Ягода и я, конечно, служили переводчиками.
   -  Вам должно быть стыдно,  - сказала ему Нэтаки, - что вы приехали один.
Почему вы не привезли Диану?
   - Она занята; она учится и вряд ли могла бы  оставить занятия. Вот бы вам
посмотреть,  какой  она стала леди. Она  посылает вам всем привет и подарки,
которые я передам вам, как только доставят мой чемодан.
   Нэтаки  хотела,  чтобы я  рассказал  ему,  что девушка тоскует  по  своей
родине, но я не соглашался.
   -  Нечего нам вмешиваться в его дела, -  заметил  я. Мы с Нэтаки уступили
Эштону свою комнату и перебрались в палатку, поставленную рядом с домом.  Но
не надолго.
   -  В этой стране летом  не  следует  жить  в доме,  - сказал Эштон как-то
утром. -  С  той  самой поры,  как я уехал, я мечтаю  опять пожить  в  вашей
палатке. Сколько раз я  вспоминал о ложе, покрытом шкурами бизона, о веселом
огне в очаге.  В  таком месте можно отдыхать и  мечтать. Я  хотел бы еще раз
испытать все это.
   Я ответил, что так и будет. Наша палатка почти совсем истрепалась. Нэтаки
дала знать в лагерь пикуни своей матери - они стояли где-то на реке Титон, -
чтобы она достала хорошую палатку и прислала ее сюда. Когда палатка прибыла,
мы поставили ее, и Эштон  поселился в ней вместе с нами. Он часами сидел или
полулежал на своем ложе, как  когда-то, и молча курил, курил... Мысли у него
были невеселые, тень лежала  на его лице. И так же, как когда-то, Нэтаки и я
гадали, что его  мучает. Она огорчалась из-за него и много раз говорила: "Он
очень, очень, несчастен. Я его жалею".
   Однажды вечером пришел пароход, но никто из нас не пошел смотреть, как он
пристанет: пароходы стали уже привычным зрелищем. Мы только кончили ужинать,
Нэтаки убрала со стола и зажгла  лампу. Эштон не вернулся еще в палатку.  Он
стоял около лампы и чинил чубук  своей трубки. Послышалось шуршание шелка, и
высокая изящная женщина,  переступив  через  порог,  нетерпеливым  движением
подняла  вуаль и почти бегом приблизилась  к Эштону, протягивая к нему  руки
умоляющим жестом. Мы сразу узнали Диану.
   - Мой вождь, - воскликнула она, - прости меня! Я не могла устоять.  Я так
хотела увидеть родную  страну, прежде чем  вернуться  в  школу, что покинула
Алису и приехала сюда. О, не сердись, прости меня!
   Эштон  схватил ее  руки и притянул Диану почти вплотную к себе. Я никогда
не думал, что лицо его  может так  просветлеть.  Оно просто  сияло  любовью,
гордостью и радостью, - так мне казалось.
   -  Дорогая  моя,  дорогая моя!  -  повторял  он  слегка  запинаясь.  - Не
сердиться?  Простить? Твои желания - всегда мои желания. Видит бог, я только
и хочу, чтобы  ты была счастлива. Почему ты мне ничего  не сказала? Мы могли
бы уехать сюда вместе.
   Девушка заплакала. Нэтаки, смотревшая почти  со  страхом на эту  высокую,
стройную девушку, так непривычно одетую, подошла и сказала:
   - Дочь моя, ведь ты моя дочь?
   - Да! - прошептала девушка, и они обнялись.
   Мы,  мужчины, вышли  один  за другим и оставили  их одних. Эштон пошел  в
палатку, мы с Ягодой отправились пройтись по дороге.
   - Господи! - воскликнул Ягода,  - никогда не  думал, что кто-нибудь нашей
крови может стать  таким.  Да ведь она просто  даст  сто очков вперед  любой
белой женщине. Я  не могу объяснить, в чем разница  между ней и ими, но  она
сразу видна. В чем разница?
   - Ну, -  отозвался я, - думаю, тут  дело главным образом  в образовании и
общении  с   хорошо  воспитанными  людьми.   Потом,  в   некоторых  женщинах
чувствуется вот это. Я и сам не могу как следует объяснить.
   - А ты заметил,  как она  одета? -  добавил Ягода. - Как будто просто, но
как-то чувствуешь, что платье это  стоит кучу денег и что  шил его  человек,
который понимает дело.  А медальон у нее на груди весь в жемчуге, посередине
крупный бриллиант. Ну и ну!
   Она  была красива, как ее тезка Диана, какой мы ее себе представляем.  Но
богиня холодна и равнодушна  к нам, а у нашей милой Дианы, как мы убедились,
было сердце.
   Мы  вернулись  в дом.  Слезы уже  высохли. Женщины -  жена Ягоды, Нэтаки,
старая миссис  Ягода  и Женщина Кроу  - сидели вокруг Дианы и затаив дыхание
слушали  ее  рассказы о пережитом.  Она  не забыла материнский  язык.  Диана
встала, пожала нам руки и сказала, что очень рада видеть всех нас снова, что
она никогда не забывала, как мы были добры  к  ней. Немного спустя она пошла
со  мной и Нэтаки в нашу  палатку, осторожно, подобрав юбку,  обошла  очаг и
села напротив Эштона, который казался очень довольным, что она пришла.
   - Ах! - воскликнула она, хлопнув в ладоши, - как я все хорошо помню, даже
вид углей от разных деревьев. Вы сейчас топите тополем.
   Она  продолжала разговаривать, обращаясь то к Эштону, то ко мне, иногда к
Нэтаки. Мы провели приятный вечер. Ягода и его жена уступили ей свою комнату
и тоже перешли жить в палатку. Мы как-то не могли спросить Диану не хочет ли
и она жить в палатке: казалось, Диана отошла далеко от старой жизни, все это
к ней уже не подходило.
   Должен  сказать, что  появление Дианы вызвало сенсацию в  форте, или, как
его начинали называть, в городе. Погонщики быков и мулов, охотники на волков
таращили нa нее глаза и стояли открыв рот, когда она проходила  мимо. Игроки
в  карты старались  изо всех сил быть ей представленными.  Настоящие люди, с
которыми  ее знакомили, относились  к  ней с глубоким уважением. Ежедневно у
нас  бывали гости из лагеря пикуни: женщины  смотрели на  нее с  почтением и
страхом  и  робко  пожимали  ей  руку.  Даже  вожди  пожимали   ей  руку   и
разговаривали  с  ней. Молодые кавалеры  приходили  к нам и стояли  поодаль,
принимая позы и наблюдая за ней уголком глаза.
   Однажды утром Эштон предложил нам отправиться куда-нибудь на месяц или на
два с лагерем пикуни или  же, если это не опасно, поехать самим к горам Белт
или к подножию Скалистых гор. Диана стала возражать.
   -  Я предпочитаю не ехать, - сказала она,  - ты же  знаешь,  что я должна
скоро вернуться в школу.
   Эштон,  казалось, удивился, что она возражает против  поездки, -  мы тоже
удивились.
   -  Дорогая  моя,  -  ответил  он,  - я надеялся, что тебе  будет  приятно
совершить такое путешествие. У тебя вполне достаточно времени, чтобы поехать
с нами и вернуться на Восток к открытию школы.
   Но она  продолжала выискивать отговорки, и вопрос о поездке отпал. Однако
она говорила Нэтаки, что ей страшно  хочется  отправиться в  прерию  и снова
кочевать по ней, но что долг ее - в скором времени уехать обратно.
   - Ты не можешь понять, как мой вождь  ко мне добр, -  говорила Диана. - У
меня всегда есть деньги, больше денег, чем у других девушек, больше, чем я в
состоянии   израсходовать.   У    меня   красивые   платья,   очаровательные
драгоценности. Он добр ко мне, ласков и, видимо, очень доволен, что я учусь.
Я повидала вас всех и свою родину,  и он не  рассердился,  что я приехала. А
теперь поеду обратно и буду прилежно учиться.
   -  Какая  она хорошая! - воскликнула Нэтаки, рассказав  мне все это. -  А
какая красавица! Я бы хотела, чтобы она была действительно моей дочерью.
   - Глупая ты! - сказал я. - Она могла бы быть твоей сестрой; ведь ты же не
на много старше ее.
   - Все равно, - закончила она разговор, - она в некотором смысле моя дочь.
Разве я не заботилась о ней, не вытирала ей слезы, не делала все, что только
могла, когда я когда Никогда не  Смеется  привез ее в наш дом  в тот ужасный
день?


ГЛАВА XXVII
   ИСТОРИЯ СТАРОГО СПЯЩЕГО

   Так как Диана не согласилась  на путешествие с лагерем,  Эштон делал  все
что мог, чтобы сделать  ее  пребывание у нас приятным. Он купил  ей лошадь и
седло - совершенно излишняя  покупка,  так как у нас  было сколько угодно  и
лошадей и седел,  - и  ездил кататься с Дианой по прерии  верх по реке, и за
Титон по долине, и всюду, куда она захочет. Каждый вечер она приходила к нам
в  палатку и сидела  в  ней,  то  разговаривая  с нами,  то  подолгу  молча,
мечтательно глядя на  пламя  нашего  маленького очага. Девушка была загадкой
для меня. Я все думал, влюблена ли она в  Эштона или просто  смотрит на него
так,  как  всякая девушка  на  доброго  и снисходительного  отца.  Я спросил
Нэтаки, не задумывалась  ли она  над  этим вопросом; оказалось думала, но не
могла решить, что на душе у девушки.
   Однажды днем, кажется дней через десять после  приезда, Диана попросилась
к Нэтаки переночевать; та, конечно,  согласилась.  Я думал,  что  это просто
девическая  прихоть. Весь  тот  вечер  Диана  была  необычно  молчалива, и я
несколько раз видел, что она  смотрит на Эштона, когда он этого не замечает,
таким взглядом, который  я не мог  истолковать иначе, как выражение  сильной
любви. Мы легли не поздно и, как обычно,  спали  крепко.  Никто  из  нас  не
вставал  рано,  и  нас  разбудил голос Нэтаки, звавший всех  завтракать.  Мы
встали, пошли в дом и сели на свои места за стол. Диана не вышла к завтраку,
и я спросил Нэтаки, почему она не позвала Диану. Вместо ответа  она передала
Эштону какую-то  записку и  выбежала из  комнаты. Он взглянул  на записку  и
побледнел.
   - Она уехала обратно! - сказал он. - Уехала обратно! Он вскочил со стула,
схватил шляпу и кинулся на набережную.
   - В чем дело? - спросил я Нэтаки, отыскав ее в комнате старых женщин, где
она тихонько сидела напуганная. - Где девушка?
   - Уехала  назад заниматься своей работой  -  читать и писать,  - ответила
она. - Я помогла ей донести вещи до огненной лодки, и лодка ушла.
   Нэтаки расплакалась.
   - Уехала, -  причитала  она, -  уехала моя красавица дочь, и я  знаю, что
никогда больше ее не увижу!
   -  Но почему,  - воскликнул  я, -  почему она  уехала, ничего  не  сказав
Никогда не Смеется? Ведь это нехорошо. Зачем  ты ей помогала, ты должна была
прийти и рассказать нам, что она задумала,
   - Я сделала,  как она  просила, и  если  бы  понадобилось сделала  бы так
снова, - ответила Нэтаки. -  Ты  не должен меня упрекать за это. Девушка все
время терзалась, терзалась,  терзалась.  Она думала, что вождь недоволен  ее
приездом оттуда, куда он ее  поместил, и уехала назад одна, так как боялась,
что он сочтет своей обязанностью проводить ее. Она не хочет, чтобы он портил
себе хорошее лето, пропустил из-за нее какую-нибудь большую охоту.
   Эштон вернулся с набережной.
   - Уехала, - сказал он уныло. - Что за безумие нашло на нее? Прочтите! - и
он протянул  мне записку, "Дорогой  вождь, -  стояло  в  записке, - я уезжаю
завтра на рассвете. Надеюсь, что  ты хорошо  проведешь  время  и настреляешь
массу дичи".
   -  Что это нашло на девочку? - продолжал Эштон. - Как может Диана думать,
что я буду "хорошо проводить время", когда она беззащитная едет вниз по этой
проклятой реке!
   Я рассказал ему все, что узнал от Нэтаки, и он заметно повеселел.
   - Значит,  все-таки она обо мне думает. - Я не  понимал в  чем дело.  Мне
всегда казалось, что  я ее  не понимаю.  Но если она уехала по этой причине,
то... я тоже поеду и встречу ее на пристани в Сент-Луисе.
   И он так и сделал, выехав на следующий день дилижансом на железную дорогу
Юнион-Пасифик через Хелину и Коринн. При расставании я сказал ему:
   - Не сомневайтесь ни на минуту - ваша девочка вас любит, Я знаю это.
   Дни проходили однообразно. Ягода был не  в духе и беспокойно слонялся  по
дому; я тоже стал нервничать  и тоже был не в духе. Мы не  знали,  куда себя
девать.
   -  Мой отец всегда говаривал, - сказал  мне однажды Ягода, - что тот, кто
всю жизнь  занимается  пушной  торговлей - дурак.  Бывает зима, когда  можно
схватить куш, но на следующий сезон его непременно потеряешь. Отец был прав.
Давай бросим это дело, купим на то, что у нас осталось, скота и займемся его
разведением.
   - Ладно, - согласился я. - Договорились. Я готов на все.
   - Мы распашем немного земли, - продолжал  он,  - посадим картошку, посеем
овес и будем выращивать всякие овощи. Я тебе говорю, будем жить превосходно.
   Обоз  Ягоды на  бычьих упряжках только  что вернулся в  форт  из рейса  в
Хелину.  Мы погрузили пиленый  лес,  двери  и окна, мебель,  много провизии,
инструмент, наняли двух хороших плотников и отправили обоз, а сами поехали с
женщинами вперед в фургоне, запряженном четверкой  лошадей.  Мы избрали себе
место на Бек-Фет-Крике, недалеко от подножия Скалистых гор, меньше чем в ста
милях  от  Форт-Бентона. Там  мы выбрали  площадку  для построек,  и  Ягода,
заставив  меня наблюдать за  их возведением, уехал закупать  скот. Для того,
чтобы доставить с  горы сосновые  бревна на сооружение дома из шести комнат,
конюшни и загона для скота, понадобилось не много времени. К тому дню, когда
Ягода вернулся, привезя  с собой около  четырехсот  голов скота,  я уже  все
подготовил  к  зиме, даже  запас  сена  для  упряжки  и  нескольких верховых
лошадей.
   В  эту зиму пикуни кочевали вразброд. Часть из них была  на реке Марайас,
часть на Титоне,  а иногда группа в  составе нескольких палаток приходила  и
останавливалась на несколько недель невдалеке от  нас. Бизонов было довольно
много,  а в предгорьях  мы охотились на всякую  дичь. Сначала пришлось много
возиться со стадом, но  через несколько недель скот облюбовал себе пастбища,
и после  приходилось не так  много  разъезжать  верхом,  чтобы держать его в
одном  месте. Не  могу  сказать,  чтобы  я  много  разъезжал, но  Ягоде  это
нравилось. У  нас работало  несколько человек, а я ездил  охотиться вместе с
Нэтаки,  травил волков,  ловил  форель в глубоких ямах на  речке  или просто
сидел с женщинами, слушая рассказы Женщины Кроу и матери Ягоды о старине.
   В комнате, которую занимали Нэтаки и я,  стояли грубая печка с  плитой  и
сложенный  на  глине  камин;  такие  печи  мы поставили  и во всех остальных
комнатах, кроме кухни, где положили большую хорошую кухонную печь. Раньше за
исключением  того  периода,  когда  мы  жили  в  Форт-Бентоне,  женщины  для
приготовления пищи всегда пользовались камином и до сих пор они жарили в нем
мясо  и пекли бобы в переносном ящике -  духовке. Кроме кровати и  двух-трех
стульев, в нашей комнате стоял еще дешевый лакированный стол, которым Нэтаки
очень гордилась. Она постоянно мыла его и стирала  с него  пыль, хотя стол в
таком уходе совсем не нуждался, и укладывала и перекладывала  содержимое его
ящиков.  На  окне у нас висели  занавески,  подвязанные  синими  лентами;  в
комнате стоял  еще накрытый ярким одеялом стол, который я сколотил из ящика.
С одной стороны камина стояло ложе, покрытое бизоньими  шкурами, с плетеными
ивовыми спинками по концам.  Из-за  этого ложа у нас  возник  спор. Когда  я
объяснил, какое ложе хочу сделать, Нэтаки стала возражать.
   - Ты меня огорчаешь, - жаловалась она. - Вот мы построили дом,  обставили
его красивыми вещами, - она указала на письменный стол, кровать и занавески,
- и живем как белые, стараемся быть белыми,  а ты захотел испортить все  это
устройством индейского ложа!
   Но я настоял на своем.
   Однажды вечером  мы  посетили лагерь,  состоявший  примерно  из  тридцати
палаток.  Главой  здесь был  Старый  Спящий.  Он владел магической трубкой и
разными  другими  священными  предметами.  Старый   Спящий  занимался  также
лечением  больных,  причем  важную  роль  у  него наряду  с  отварами  трав,
применявшихся наружно или внутренне, играла еще и шкура горного льва [пумы],
а  также  молитвы, обращенные ко  льву.  Когда  я  вошел в  палатку  Старого
Спящего.  он  приветствовал меня и усадил  на место  налево от себя.  Нэтаки
уселась около входа с женщинами. Над  головой старика  висела его магическая
трубка, закутанная в шкуры и крепко  привязанная к шестам палатки. На правом
конце  ложа  лежала  разостланная  по  спинке  шкура  священной  пумы. Перед
стариком  на большой  лепешке бизоньего навоза  покоилась обычная  трубка из
черного камня. Уже давно, как мне рассказывали, он получил во сне приказание
никогда  не класть  прямо  на  землю  трубку, которую  курит, и  с той  поры
соблюдает  этот запрет.  Как и  в палатках других знахарей, никому здесь  не
разрешалось обходить полностью вокруг  очага, оказываясь таким образом между
огнем и лекарствами; никто не смел  также выносить из палатки огонь, так как
это могло бы нарушить силу магических средств хозяина.
   Старый Спящий смешал табак и  травку-швару, мелко изрубил  смесь, набил и
передал  мне трубку,  чтобы  я  раскурил  ее:  мы  стали затягиваться из нее
поочередно. Когда я принимал от него трубку, я  брал  ее одной  рукой, когда
передавал ему, он схватывал чубук обеими руками, ладонями вниз, растопыривая
согнутые  пальцы,  набрасывался  на  нее,  подражая  повадкам  медведя.  Так
поступают все знахари -  владельцы магических трубок: это знак их ордена. Мы
немного  поговорили о погоде,  о  дичи, о местах,  где живет племя.  Женщины
поставили перед нами  еду,  и  я поел, как  полагалось. Я пришел к старику в
палатку, чтобы узнать кое-что и начал понемногу подбираться к интересовавшей
меня теме. Я сказал ему, что в разное время  в различных  местах убивал пум.
Вижу у тебя тут шкура пумы, закончил я. Это ты убил ее, или это подарок?
   "Солнце было ко  мне  благосклонно, - ответил он. - Я убил эту пуму. Все,
что случилось, очень ик-ут-о-вап-и "очень мало солнца", - переведем это, - в
высшей степени сверхъестественно.
   Я был уже  взрослым и сильным мужчиной. Я имел собственный дом, трех жен,
которых ты здесь видишь. Все мне удавалось. Я жил счастливо. И вдруг все это
изменилось.  Если я  отправлялся на войну,  меня ранили. Если  я  захватывал
лошадей,  то  терял  их  снова:  или  они  издыхали,  или  их крали, или они
калечились.  Хотя  я  усердно охотился,  мне  почему-то часто  не  удавалось
вернуться  домой  с мясом. А потом пришло  самое худшее -  болезнь. Какой-то
злой  дух  вселился  в  меня  и  временами схватывал  за  сердце так,  что я
испытывал  ужасную  боль. Он  хватал меня, где бы я ни находился, что бы  ни
делал, и  боль бывала так сильна, что у меня  кружилась голова, я шатался, а
иногда просто падал и на короткое вре