е заподозрить, что
кто-нибудь может здесь скрываться.
   Мы плыли  три ночи вверх по большой реке, а  затем повернули по небольшой
реке, текущей с севера. Это была красивая река, прозрачная и  быстрая. Всюду
на берегах  ее  виднелись следы диких  животных.  Мы плыли  вверх по  берегу
узенькой речки  к  высоким  холмам. Там я  убил  оленя,  моя жена  соорудила
шалашик из жердей  и веток кустарника. Мы развели небольшой костер и  поели.
Наш  шалаш стоял в безопасном месте. Здесь нужно  было ждать весны. Я должен
был охотиться  и  добыть много шкур, она -  построить хорошую  палатку.  Так
сказала моя жена. И впервые за много месяцев я почувствовал себя счастливым.
У меня был кто-то,  кого  я любил, кто-то, кому я был нужен.  Когда настанет
лето,  мы  сможем вдвоем  отправиться  дальше к  моему племени.  Да,  я  был
счастлив. Я пел целые  дни,  за  исключением  того  времени, когда охотился.
Вечерами мы сидели у нашего маленького очага и  ели; я учил ее своему языку,
которым  она быстро  овладела, и  рассказывал ей  о своем  племени,  о нашей
стране о прериях, о горах, о дичи.
   Я уже не так  нетерпеливо ждал лета.  Дни бежали быстро и каждый день был
счастливым днем. Но  скоро на  ивах  показались листья, стала расти трава, и
однажды  вечером  мы вытащили свою лодку и поплыли вниз  к большой реке.  Мы
направились  вверх  по ней, двигаясь по  ночам, пока  не  достигли  страшных
порогов. Там мы утопили нашу лодку, чтобы никто не узнал, что мы прошли этим
путем, и пустились в далекий путь по  тропе, по которой я когда-то прошел со
своими погибшими  друзьями. Большой лес не казался  теперь таким  мрачным, а
путь таким долгим. Наконец мы пришли к озеру племени пан-д'орей.
   - От  этого  места, - сказал я, - мы  поедем верхом. Я  возьму  несколько
лошадей у этого племени.
   Моя  жена  возражала,  но  я  настоял  на  своем.  Она  устала от  нашего
продолжительного  путешествия пешком; видно  было,  что с  каждым  днем  она
устает  все больше. Я должен был добыть хотя бы одну лошадь для нее. Я видел
лагерь и около него множество лошадей. Когда  люди в лагере уснули, я вошел,
несмотря на  то, что  ярко  светила луна,  прямо в проходы  между палатками,
украл  женское  седло  и отрезал от привязи двух самых лучших лошадей, каких
только  смог  найти. Я  повел их  туда,  где оставил жену. Она  была страшно
напугана так как никогда не ездила на лошади. Я оседлал одну  из них, сел на
нее  и проехался  немного, лошадь  была смирная. Я  затянул подпругу, усадил
жену в седло,  укоротил ремни стремян и показал ей, как  держаться  в седле.
Затем я сел на вторую лошадь и,  ведя лошадь жены на поводу, двинулся по так
хорошо знакомой мне тропе.
   Все произошло, когда мы еще не очень далеко отъехали. Жена моя закричала,
лошадь ее вырвалась от меня и начала становиться на дыбы. Когда я  подбежал,
жена уже была мертва: подпруга лопнула, жена упала, и лошадь убила ее.
   Сначала я не  мог этому поверить. Я обнял ее, звал ее, ощупывал  ее всю и
наконец  нашел место удара: голова была пробита сверху.  Должно  быть,  я на
какое-то время  сошел с ума.  Я вскочил и убил ее лошадь, потом убил свою. Я
молился ее  и своим  богам, умоляя вернуть  ей жизнь,  но все было напрасно.
Наступило утро. Я отнес ее немного в сторону от тропы и похоронил как мог. Я
посмотрел на запад  в сторону той  земли, где  я так страдал,  потерял своих
товарищей, попал в рабство,  нашел любящую жену лишь для того чтобы потерять
ее,  и заплакал от гнева и горя. Затем, одинокий, я оторвался от того места,
где она лежала, и снова пустился в путь к своему племени.
   Сейчас я старик, но многие прошедшие зимы не  погасили моего горя.  Я все
еще оплакиваю ее, и  так будет, пока я жив. Нэтаки часто вспоминала  рассказ
старика.
   - Кьяйо! - восклицала она, - какая несчастная, как это грустно.
   - Kто, что? - спрашивал я.
   - Да молодая жена кутене, конечно. Подумай только, умереть как раз, когда
она  нашла  свое  счастье. Никогда больше  не видеть солнечного света, гор и
этих прекрасных прерий.
   - Прерий она никогда  не видела, - сказал я как-то, когда мы  говорили об
этой истории. - Она жила в стране лесов в больших рек, дождей и туманов.
   Нэтаки вздрогнула.
   - Не  хочу видеть  этой страны! - воскликнула она, ненавижу дождь. Я хочу
всегда  жить в этих  солнечных  прериях.  Как добр  Старик,  давший нам  эту
богатую страну. [Старик - Творец у черноногих, Солнце. - Прим. авт.]


ГЛАВА XII
   БОЛЬШИЕ СКАЧКИ

   Посещение  нашего  лагеря  племенем  кутене  закончилось,  как  и  многие
прежние,  крупной  ссорой,  грозившей  одно  время  стать  серьезной.  Ссора
началась из-за лошадиных скачек. У кутене была рослая,  хорошего сложения  и
очень резвая вороная кобыла, которую пикуни пытались побить на скачках то на
одной,  то на другой лошади.  Скачки следовали одна за другой,  и каждый раз
вороная кобыла оказывалась победительницей. Пикуни были в сильном проигрыше,
они потеряли ружья, лошадей, одеяла,  всевозможные украшения - и выходили из
себя.  Они  утверждали, что  победители  ухитрились  тайно  натереть  чем-то
нескольких лошадей пикуни, у  которых  от этого уменьшилась быстрота бега. В
этом  крайне  затруднительном положении  пикуни решили послать  к бладам  за
одной лошадью, известной своей резвостью, и  сторожить ее днем и ночью, пока
не  состоятся   скачки.  Немного  спустя  отправленная  к  бладам  депутация
вернулась с  лошадью, действительно превосходной,  чистокровной американской
гнедой,  несомненно захваченной у  какого-нибудь несчастного путешественника
на трансконтинентальной дороге далеко  на юге. Лошадь должна была  отдохнуть
четыре дня,  а затем  участвовать  в  больших  скачках,  на  которых  пикуни
рассчитывали  вернуть  свои  потери. Нечего  и говорить,  что все это  время
лошадь охраняли.  Днем,  когда она паслась  в прерии на  самой сочной траве,
какую только можно было найти, около  нее бродило с полдюжины молодых людей,
а ночью она была сплошь окружена интересовавшимися скачками наблюдателями.
   Наконец  настал знаменательный день, и  все  жители  обоих  лагерей, даже
женщины и дети, вышли туда,  где должны  были состояться скачки, - на ровный
участок длиной  около  500  ярдов. Заключались отчаянные пари: я никогда  не
видел - ни  раньше, ни позже - такой  массы  вещей, какая была  разложена на
равнине. В той или иной куче вещей можно было увидеть образцы всего, что оба
племени употребляют в быту или в качестве украшения; тут же не участвующие в
пари юноши  или мальчики держали на привязи множество лошадей - ставки пари.
Даже женщины заключали пари: в одном месте можно было видеть медный  чайник,
поставленный против шитого бисером платья,  в другом кожаную  сумку сушеного
бизоньего мяса  против дубленой шкуры вапити, ярд красной шерсти против двух
медных браслетов.
   Я стоял в  толпе других зрителей у финиша, где  поперек пыльной  скаковой
дорожки была прочерчена борозда. Старт  давался с места;  мы видели, как два
юных  ездока,  голые, если  не  считать  обязательной  набедренной  повязки,
подвели беспокоящихся, пляшущих  коней к  старту ярдах в 500 от нас.  Лошади
стартовали;  зрители,  стоявшие  шпалерой  вдоль  дорожки,  начали  кричать,
подбадривать  ездоков,  требуя,  чтобы  они старались вовсю.  Смешанный  шум
возгласов на языках черноногих и кутене все усиливался; немалую роль  в этом
шуме играли пронзительные крики женщин. Мы со своего места не могли  судить,
которая  из  лошадей  впереди;  они приближались  к  нам  быстрыми  длинными
скачками  и, казалось, бегут  вровень.  Вот они  уже приблизились к  цели, и
толпа вдруг затихла. Все затаили дыхание. Можно  было  слышать,  как широкие
ремни плеток,  которыми ездоки усиленно подгоняли лошадей, хлопают по  бокам
напрягающих все  силы  скакунов.  Вот  они  достигли  конца;  еще  несколько
скачков,  и они  пересекли борозду почти что  голова в голову; мне казалось,
что  кутенейская лошадь  на  несколько дюймов  опередила другую.  Немедленно
поднялся громкий говор и крики, и все бросились к ставкам.
   "Мы выиграли,  -  кричали пикуни,  -  мы выиграли!" Я полагаю, что то  же
самое  говорили  и  кутене  в  своих  непонятных,  сердитых  выкриках.  Люди
хватались за ставки и,  стараясь завладеть ими, тянули и толкали друг друга.
В  середине  борющейся  кучки  какой-то  кутене вытащил  старинный кремневый
пистолет  и прицелился в своего противника, но кто-то как раз вовремя ударил
снизу  по  стволу, и  пуля полетела  далеко в  сторону.  При  звуке выстрела
женщины в испуге бросились к своим палаткам, волоча за собой плачущих детей.
Горячие головы  юношей  и  мужчин пикуни  начали кричать друг  другу:  "Бери
оружие! Убьем этих кутенейских жуликов".
   Борьба из-за  вещей, поставленных на пари,  прекратилась. Каждый участник
пари,  по-видимому,  схватил, не встречая  возражений, то,  что принадлежало
ему,  и  поспешил в  свою палатку.  Через несколько  мгновений место  скачек
опустело;  остались  только  вожди  пикуни и кутене, несколько  старейшин их
племен, Нэтаки и  я. Нэтаки схватила меня за руку, в глазах ее был настоящий
ужас; она умоляла меня сейчас же уйти с ней.
   - Будет  большое  сражение, - говорила она,  - оседлаем  лошадей  и уедем
подальше. Идем.
   - Это сражение меня не касается, - отвечал я, - я белый.
   - Да, - воскликнула она,  -  ты белый, но ты  также пикуни.  Кутене будут
стрелять в тебя так же охотно, как во всех остальных.
   Я сделал ей знак помолчать, так как хотел слышать к какому решению придут
вожди. Большое Озеро отправил своего глашатая домой.
   -  Скажи им, - велел  он, - вот мое слово. Я сейчас  отправляюсь в лагерь
моего  друга Спина Видна. Кто  хочет  сражаться против кутене,  должен будет
сражаться против меня и этих людей со мной.
   Глашатай поспешно удалился; тогда вождь обратился ко мне.
   - Идем, - сказал он, - ты тоже за мир. Идем с нами.
   Я пошел с ними в лагерь кутене. Нэтаки, страшно обеспокоенная, шла следом
за  нами. Едва мы пришли, как увидели все увеличивающуюся толпу возбужденных
всадников, с криками несущихся на нас из другого лагеря.
   - Дайте  мне ружье, - потребовал Большое Озеро, -  кто-нибудь, дайте  мне
ружье.
   Когда  ему передали ружье, он выступил  вперед; его старое красивое  лицо
выражало суровую решимость, глаза сверкали  гневом. За нашей спиной  шуршали
шкуры и  трещали жерди палаток; их поспешно разбирали перепуганные  женщины,
укладывавшие  вещи.   А  около  нас  собирались  мужчины  кутене,   готовясь
защищаться  и защищать  своих.  Они хорошо знали,  что не могут  тягаться  с
пикуни, которые были гораздо многочисленнее. Но  стоило только взглянуть  на
них, приготовившихся к бою, увидеть  упрямые  взгляды  и сжатые  губы, чтобы
знать наверное, что они будут стоять до конца.
   Во  главе  быстро  скакавших к  нам  пикуни ехал  молодой  воин по  имени
Олененок. Я его очень не любил,  так  как чувствовал, что он меня ненавидит.
Впоследствии у  меня  с ним были серьезные неприятности. У  него было подлое
жестокое лицо, безжалостное и коварное, и бегающие глазки.  Потом мы узнали,
что большинство  людей  в этой  разгневанной  толпе пикуни не слышало  из-за
суматохи  и возбуждения,  что объявил глашатай,  или  выехало раньше, чем он
прибыл в лагерь. Теперь, они ехали, решив безжалостно  расправиться  с теми,
кого сейчас считали своими врагами. Большое  Озеро поспешил им навстречу. Он
кричал им что-то и делал  знаки остановиться. Но так как они  не обращали на
нас  внимания,  он пробежал еще дальше  вперед и, наведя ружье на  Олененка,
воскликнул:
   - Остановись или я буду стрелять.
   Олененок неохотно сдержал лошадь и сказал:
   - Почему ты меня остановил? Эти собаки - кутене оскорбили и обманули нас.
Мы хотим отомстить им.
   Он собрался двинуться дальше и окликнул следовавших за ним. Большое Озеро
снова поднял ружье.
   - Тогда целься в меня,  - крикнул он, - я теперь кутене. Целься, стреляй.
Я даю тебе эту возможность.
   Олененок не поднял ружья. Он продолжал сидеть на лошади и свирепо глядеть
на вождя, затем повернулся в седле и взглянув на толпу,  которая подъехала к
нему  сзади, крикнул,  чтобы  они  следовали за  ним.  Но  уже  среди  толпы
появились другие вожди пикуни, то угрожая людям,  то уговаривая их вернуться
в  лагерь.  Никто  не  выехал вперед некоторые  двинулись обратно,  к  своим
палаткам. Олененок пришел  в страшную  ярость; он  тыкал пальцем то в  них в
кутене, ругая  их  всеми  скверными  словами, какие  только  приходили ему в
голову. Но несмотря на свой гнев и вызывающее поведение, он не делал попытки
двигаться  вперед. Наведенное на него ружье  вождя, его спокойный, холодный,
упорный и ясный взор совершенно лишили Олененка уверенности.
   Бормоча  что-то  невразумительное, он наконец повернул лошадь и с мрачным
видом поехал назад в лагерь  в  хвосте тех, кого  он  несколько  секунд тому
назад  с таким азартом вел вперед. Вожди  вздохнули с  глубоким облегчением.
Вздохнул и я, и Нэтаки, снова стоявшая рядом со мной.
   - Какие упрямые головы у  этой молодежи, - заметил  Большое  Озеро, - как
трудно с ними управляться.
   -  Ты говоришь  правду, - сказал Спина  Видна, - если  бы не  ты, не твое
твердое  слово,  то  сейчас  в  прерии  лежало  бы  много мертвых. Теперь мы
отправимся в горы; может быть не скоро встретимся.
   - Да, -  согласился пикуни, - нам  лучше  расстаться, гнев наших  молодых
людей  скоро остынет. Давай  встретимся будущим летом, где-нибудь около этих
мест.
   Так и решили,  и пожав на  прощание всем руки, мы и покинули их. Прибыв в
наш  лагерь, Большое  Озеро дал приказ немедленно сняться,  и  палатки стали
поспешно  разбирать.  Он  также  дал   указания   айинайкикам  -  хватающим,
задерживающим,  -  группе  Общества   Друзей,  которая  была,  так  сказать,
полицией, не позволять ни одному из  молодых людей оставлять  лагерь  ни под
каким предлогом. Он боялся,  что  отделившись  от нас, они все же нападут на
кутене, которые уже  вытягивались в длинную колонну, направляясь на запад по
волнистой прерии. Немного позже выступили и мы,  взяв направление на юг;  на
второй  день после полудня пикуни разбили лагерь на реке  Марайас  в  нижнем
конце долины Медисин-Рок, прямо  против того места, где позже  был  построен
форт Конрад и  где сейчас  реку  пересекает  железная  дорога Грейт-Фоллс  -
Канада.
   На самом краю  нижнего конца долины, примерно в 100 ярдах  от  реки  и  у
подножия поднимающегося здесь холма  лежат образующие  круг  большие валуны,
частично  погрузившиеся в  почву,  - лежат, если железнодорожные вандалы  не
взяли  их  для  строительных  работ.  Диаметр   круга  равен  приблизительно
шестидесяти пяти футам. Отдельные валуны весят не меньше тонны. Кто  и зачем
уложил  их  здесь, я не смог узнать.  У черноногих нет никакого  предания об
этом;  они  только говорят, что это "сделано  предками" -  аккай-туппи. Это,
кстати, интересное слово. С ударением на  первом слоге, как  показано здесь,
его точное значение "давнишние люди". Но если произнести его с  ударением на
втором, а не  на первом слоге,  то оно  значит  "много  людей". Но в  первом
случае следовало бы добавить слово сумо - время, которое обычно опускается -
скорее всего ради благозвучия.
   Хотя черноногие  ничего не знают о  круге из валунов, но  у них  есть что
порассказать о магическом камне  (медисин-рок). Этот  камень лежит  рядом со
старой, изборожденной волокушами тропой, приблизительно в трех милях выше по
течению, у вершины холма на краю верхнего конца долины. В книге "Рассказы из
палаток черноногих" приводится история о камне, который,  стремясь отомстить
за оскорбление, преследовал  Старика и раздавил бы его в лепешку, если бы не
своевременно  подставленная  дубинка.  В   какой-то  степени   черноногие  -
пантеисты  [автор, видимо,  хотел сказать "анимисты".  -  прим. перев.], они
считают живыми многие неодушевленные предметы и поклоняются им.  Этот камень
- один из  нескольких, которым они  приносят жертвы и молятся.  Другой такой
камень находится на холме у реки Ту-Медисин, близ старого русла реки Марайас
-  тропы  к  реке  Белли. Это  кварц  с красными крапинами  -  красный  цвет
магический  или священный цвет - валун в  несколько тонн  весом. Он лежит на
очень   крутом  песчаном  склоне,   открытом   юго-западным  ветрам.  Ветер,
постепенно  перемещая  песок, подрывает камень,  и  он  мало-помалу оседает,
сдвигаясь  все ниже по склону холма. Хотя черноногие хорошо понимают причину
этого движения, камень этот для них - священный предмет. Проходя  мимо,  они
останавливаются  и  кладут на  него  браслет, ожерелье  несколько  бусин или
какое-нибудь другое приношение  и  просят  камень  быть  к  ним  милостивым,
хранить их  от всякого зла и даровать им долголетие  и  счастье. В последний
раз  когда  я проходил  мимо камня, на нем и  вокруг него  лежало не  меньше
бушеля разных  мелких приношений, они вероятно, лежат  и по сей  день,  если
только их не прибрали белые поселенцы.
   Через много лет  после,  того дня, когда я в  последний раз проезжал мимо
этого камня,  мы  с  Нэтаки  пересекали  долину  Ту-Медисин  в поезде  новой
железной дороги. Мы сидели в застекленной площадке заднего спального вагона,
откуда хорошо была видна вся долина. О, какой унылый, пустынный вид! Не было
уже сочной травы, даже полыни, которая когда-то густо  росла на равнине и на
склонах  холмов, было великолепных  старых тополей, зарослей ивы и ДР вишни,
окаймлявших реку.  Нэтаки молча стиснула  мне  руку  и я видел  слезы на  ее
глазах. Я  ничего не говорил, ни  о чем  не спрашивал. Я понимал,  о чем она
думает, и сам чуть не заплакал.
   Какая ужасная перемена!
   Нет уже наших друзей, исчезли стада  диких животных. Даже облик местности
изменился. Удивительно ли, что мы испытывали грусть?


ГЛАВА ХIII
   ЖЕНЩИНА ИЗ ПЛЕМЕНИ СНЕЙК

   На  нижнем  конце  долины  напротив   Медисин-Рок   рукав  реки   Марайас
(Драй-Форк)  соединяется   с   руслом   основного   течения.  Весной   рукав
превращается  в бурный грязный поток,  но  большую часть года  это мелкая, а
иногда  и  вовсе  пересыхающая речка; вода в  ее  русле  сохраняется лишь по
глубоким ямам или там, где устраивают подпор прилежные бобры. Почему, почему
я упорно пишу в настоящем времени? Как будто и сейчас  там живут бобры! Но я
не буду переделывать написанной строки.
   На  следующий  день,  после  того как  мы  разбили  лагерь  у  этой реки,
предполагалась  охота  на  бизонов  в  прерии  за  Медисин-Роком,  где  было
обнаружено огромное стадо. Но  Хорьковый Хвост и  я предпочли отправиться на
разведку вверх по  рукаву Драй-Форк. В наших палатках лежало немало  кожаных
сумок  с сушеным мясом;  летние же  шкуры  бизонов  нам  были  не нужны,  и,
конечно, мы могли в любое время, в любом месте добыть сколько угодно свежего
мяса. Мы пересекли реку и проехали через речную долину, затем направились по
широкой, глубокой,  протоптанной  дикими  животными тропе,  шедшей вверх  по
довольно узкой пойме рукава Драй-Форк; мы ехали,  переправляясь то на ту, то
на эту сторону. Мы миновали много бобровых плотин и видели несколько бобров,
плававших в  своих прудах.  Тут и  там по  берегу узкими  полосами  тянулись
заросли  ивы;  иногда  из  них выбегал  в  сторону холмов белохвостый олень,
вспугнутый нашим приближением.  Встречались отдельные тополи,  искалеченные,
часто засохшие, со стволами, гладко отполированными бизонами, которые о  них
чесались. Попадалось множество  гремучих змей:  мы поминутно вздрагивали  от
раздававшегося рядом с тропой  внезапного звука, которым она предупреждала о
себе.  Всех  увиденных  змей мы  убивали,  если  не считать  одной или двух,
успевших уйти в близкие норы.
   По мере  того  как мы  поднимались  по  долине, антилоп  становилось  все
больше. Прерия между  рукавом Драй-Форк и ближайшей  к югу  речкой  в лощине
Пан-д'орей была одним из их излюбленных пастбищ в этой части