ать?
     - Да простит мне бог,  но не дальше как вчера преподобный Сандерс
предупредил меня: "Эта свинья Шилде..."
     Настала очередь Шилде выказать возмущение:
     - Это уж слишком!
     - Я хотел, чтобы вы знали... - со смирением змеи ответил Ланцанс.
     Шилде рассмеялся.
     - Если вы думаете,  что пустить между  друзьями  черную  кошку  -
благое дело, то позвольте и мне открыть пробсту глаза на вашу дружбу с
ним.
     - Вы  не  слышали  от  меня ни одного дурного слова о преподобном
Сандерсе.
     - Зато знаю,  что,  если бы не мои ребята из "Перконкруста",  имя
преподобного Висвалдиса Сандерса давно было бы высечено  на  могильной
плите.  -  Шилде  придвинулся  к  епископу  так,  что его губы едва не
касались лица собеседника.  Тон его стал угрожающим:  - Или вы забыли,
как еще в Латвии пустили полицию по следам Сандерса?
     - Перестаньте!  - крикнул епископ,  сразу утрачивая  спокойствие.
Даже голос его сорвался на испуганный фальцет. - Нечего вам совать нос
не в свое дело.
     - Вам не хочется видеть мой нос в куче мусора,  на которой сидите
вы?  Но наш общий коллега по Совету господин Мутулис  может  в  случае
надобности  подтвердить  все,  что я скажу о вас пробсту.  Так что вам
незачем особенно важничать  передо  мною,  Ланцанс!..  Однако  давайте
действительно закончим:  если советские власти докопаются там до моего
человека, придется перестраивать всю работу и отказаться от дальнейших
услуг Силса. Это вы понимаете?.. Так помогите же нам!

7. АДОЛЬФ ШИЛДЕ

     Служка без  стука  вошел  в  комнату  и,  скользя  по  полу,  как
угодливый кот,  приблизился к епископу.  В руке служки был поднос.  На
подносе - рюмка с водой и маленький флакон. Епископ тщательно отсчитал
капли гомеопатического лекарства и выпил.
     Шилде разбирал  смех:  тонкие губы епископа благоговейно шептали:
"Раз... два... три..." Бледные пальцы, как лапа коршуна, цепко держали
крошечный  флакончик.  -  "Недостает только,  чтобы он перекрестил это
снадобье", - подумал Шилде.
     Служка стоял неподвижно, с опущенными к полу глазами. Когда рюмка
была возвращена на поднос, служка вышел так же бесшумно, как появился.
     - Итак,  мой дорогой Шилде,  - проговорил Ланцанс,  - вы сказали,
что второй из тех людей нам еще пригодится?
     - Да.
     - Несмотря на явку с повинной?
     - Явка только маскировка. Она облегчает его положение.
     - Да, да, помню... Вы умница, Шилде. Господь да хранит вас! Но...
что   дает  вам  уверенность  в  преданности  этого  Силса?  Можно  ли
положиться на его честь?
     - Честь?  -  Усмешка  скользнула  по  губам Шилде.  - Мне странно
слышать это слово, когда речь идет о таких, как Силс, и в приложении к
такой работе.  Я держу их деньгами и страхом.  Вот верные карты в моей
колоде.
     - Страх? - недоверчиво переспросил Ланцанс.
     - И деньги! Я сказал: и деньги!
     - Плохая карта,  Шилде, совсем плохая. - Епископ пренебрежительно
махнул рукой. - Всегда может найтись козырь постарше.
     - Мы играем золотыми тузами.
     Ланцанс рассмеялся:
     - Творец   вложил  в  человека  неустойчивую  душу:  если  смогли
соблазнить ее вы - могут  соблазнить  и  другие.  -  Он  наставительно
поднял палец,  словно говорил с исповедником. - Плоть слаба, и соблазн
силен.
     - Мне   посчастливилось  слышать  эту  сентенцию  из  уст  самого
сатаны... В опере!
     - Вот как?! Вы, оказывается, любите музыку.
     С этими словами епископ подошел  к  стоявшей  наискосок  от  окна
раскрытой фисгармонии. Не глядя, привычным движением опустил пальцы на
клавиатуру.  На мгновение  закрыв  глаза,  задумался.  Звуки  тягучего
псалма,   мерно   раскачиваясь,  поплыли  на  волнах  табачного  дыма,
выпускаемого Шилде.  Некоторое время Шилде  в  такт  музыке  покачивал
носком   ноги.  Выражение  его  лица  обнаруживало  напряжение  мысли.
Ланцанс,  по-видимому,  только еще входил во вкус  игры,  когда  Шилде
замахал руками и воскликнул:
     - Не то,  не то...  Совсем не то!  Там,  в опере, с этим чертом в
красном, была совсем иная музыка.
     Ланцанс с обиженным видом,  не снимая  рук  с  клавиатуры,  ждал,
когда  Шилде  перестанет  ему  мешать.  А  тот делал попытку вспомнить
мотив,  но так и не сумев его воспроизвести, напустил на себя важность
и задумчиво проговорил:
     - Да,  в жизни бывают периоды,  когда музыка приходится кстати. Я
слышал,  будто  какой-то  пианист  или  композитор именно через музыку
пришел в лоно церкви,  стал монахом.  Вот только забыл, как его звали.
Зато я помню его музыку.  Тра-та-та-та-та!..  Тра-та!  Тра-та! - Шилде
повторил несколько тактов из  известной  шансонетки,  распевавшейся  в
рижских шантанах.
     Ланцанс грустно улыбнулся и покачал головой:
     - У вас,  конечно,  отличный слух, просто прекрасный слух, но это
совсем не Лист. - Он взял несколько аккордов.
     - Вот-вот!  Это самое!  - оживился Шилде:  - Тра-та-та-та! Словно
лихой танцор отбивает каблуками...  В молодости я  любил  потанцевать.
Ну,  а потом... потом уж только и осталось: танцовщицы из Альгамбры...
Ах,  какие там были девчонки!  Из-за одной  такой  я...  Впрочем,  моя
биография вас не интересует.
     - Напротив,   Шилде,   напротив.   Святая   церковь   учит    нас
интересоваться всем, что касается друзей. И мы, например, хорошо знаем
соблазнительницу, толкнувшую вас тогда на нарушение заповеди господней
"Не укради".  Помним и то,  что было потом.  - При этих словах епископ
лукаво усмехнулся.  - Да, у церкви хорошая память, господин Шилде. При
случае  мы  о  многом  можем напомнить тем,  кто слишком кичится своей
безгрешностью.  Но,  когда нужно,  мы умеем и  многое  забыть...  -  И
многозначительно добавил:  - Если это нужно нашим друзьям...  Однако я
хотел спросить: что, по-вашему, интересует этого... Силса?
     - Какое мне дело до интересов всякого прохвоста?
     - А как же вы надеетесь держать его в руках?  Я  уже  сказал:  не
всегда  это надежно...  Страх?..  Ведь Силса могут и оградить от ваших
угроз.  Что ж у вас останется?  Чем вы заставите его повиноваться? Где
кнут,   волею   божьей  вложенный  в  вашу  десницу,  чтобы  управлять
доверенными вам душами.
     - Бог  отпустил  моей братии довольно темные души,  - пробормотал
Шилде.
     - Господь ведает,  что творит.  Каждому отпущено то, что следует.
Не нам испытывать его мудрость.  -  Ланцанс  на  мгновение  молитвенно
поднял  глаза  к  потолку  и  опустился  в  кресло.  - Я хочу дать вам
совет...  Не смотрите на меня так:  опыт  святой  католической  церкви
измеряется двадцатью веками.  - Он улыбнулся.  - Это, кажется, немного
больше опыта даже такого опытного организатора,  как  вы...  Рядом  со
страхом  и  деньгами  -  силами  временными и преходящими - существуют
вечные силы...  Вы вот упомянули о  том  не  новом  открытии,  которое
оперный сатана преподнес вам,  а забыли,  что случилось с Фаустом.  Вы
забыли о страсти более сильной, чем страх и золото.
     - Такой страсти не существует.
     - А любовь,  сын мой?  Греховное стремление людей друг  к  другу?
Только  мы,  убившие  плоть  свою во имя господне,  не знаем над собою
власти страстей,  не подчиняемся земной любви.  Но опыт  говорит  нам,
что,  начиная с грехопадения Адама,  любовь царит надо всем,  что есть
живого на земле... Кроме нас, кроме нас! - поспешно добавил епископ. -
Эта  страсть  ведет  человечество  к  мнимому  счастью  и  к бедам,  к
процветанию царств и к гибели империй.
     - Зачем этот устаревший трактат о любви, епископ?
     - Затем,  друг мой,  что в вашей деятельности нельзя забывать:  в
сердцах людей любви отведено значительное место.
     - Человек человеку рознь!
     - И все же,  по воле создавшего нас, я не знаю такого сердца, для
которого хотя бы раз в жизни не пел соловей. И если вы не принимаете в
расчет  земные привязанности своих людей - вы профан.  И заранее можно
предсказать вам проигрыш.
     - Мои люди не таковы!
     - Неправда,  девять из десяти ваших агентов  такие  же,  как  все
другие:  из плоти и крови.  Вы дурной организатор, Шилде, если не учли
этих пут среди средств,  которые провидение дало  вам,  чтобы  связать
Силса. Денег больше, чем вы, могут дать Советы...
     - Они скупы.
     - Только там, где надо, Шилде.
     - Они не овладевают душами!
     - При помощи денег,  да.  Но у них есть какие-то другие средства.
Овладели же они душою Круминьша,  не дав ему ни гроша. Да разве одного
Круминьша?!  А  те  сотни  тысяч,  миллионы  латышей,  что идут под их
знаменами?
     Шилде слушал  епископа,  и  взгляд  его делался все мрачнее,  все
больше морщился лоб и сердитым становилась лицо.
     - Чего же вы от меня хотите? - спросил он.
     - Помочь вам взять в руки Силса.  Я хочу,  - как мог  отчетливей,
отделяя  слово  от  слова,  внушительно  говорил  епископ,  - чтобы вы
заинтересовались привязанностями Силса.
     - У   меня   нет   возможности  установить  слежку  за  любовными
похождениями этого мальчишки. Один - двое калек, которые могут мне там
кое-как служить,  не поспеют за этим молодцом,  когда он начнет бегать
по девчонкам...
     Епископ остановил его, подняв руку.
     - Не то,  не то! - Он брезгливо поморщился. - Конечно, проследить
за  интимными связями Силса был бы смысл.  Среди них может оказаться и
такая,  которую вы сумеете использовать хотя бы для наблюдения за ним.
Но  на  этот раз я имел в виду иное:  вы должны заняться связями Силса
здесь, у нас.
     Шилде рассмеялся:
     - Какие же связи могли у него сохраниться тут в эмиграции?  Женат
он  не  был,  детей  не  имел.  Не  думаете  же вы,  будто он сохранил
какую-нибудь, с позволения сказать, "любовь".
     - Именно это я и думаю, друг мой.
     - Вы смешите меня,  епископ.  Силс больше  года  хранит  верность
какой-нибудь девчонке здесь?!
     - Значит,  Шилде,  - все строже  говорил  епископ,  -  вы  знаете
меньше,  чем должны знать... У Силса здесь есть привязанность. И очень
крепкая привязанность...  Это и есть тот козырь,  который я  вам  дам,
чтобы  вы  могли  перекрыть  все  советские карты.  - По мере того как
епископ говорил,  голос его делался  все  тише  и  сам  он  все  ближе
подвигался  к  Шилде.  И  даже руки его,  перестав шарить по пуговицам
сутаны, протянулись к собеседнику, словно что-то передавая: - Возьмите
эту карту,  спрячьте ее,  держите крепче.  Если Силс узнает,  что вы в
любой  момент  можете  ее  просто  уничтожить,  а  то   еще...   иначе
использовать,   скажем...   взять   себе   в  прислуги...  -  Епископ,
прищурившись,  посмотрел Шилде в глаза.  - Вот Квэп,  например, любил,
чтобы  горничные  взбивали  ему подушку...  Она молода и хороша собой,
эта... Силсова Инга.
     Епископ интригующе умолк. Шилде с живым интересом спросил:
     - Вы действительно ее знаете?
     Вместо ответа епископ не спеша проговорил:
     - Поймайте ее, возьмите ее, и Силс станет мягок как воск.
     - Как ее зовут?
     После некоторого колебания епископ сказал:
     - Инга  Селга!..  Должен  сознаться:  приказ уничтожить Круминьша
представляется мне теперь ошибкой. Да, грубая ошибка - результат вашей
плохой работы. Если бы я в то время знал, что в моей канцелярии служит
возлюбленная Круминьша - некая Вилма Клинт,  я ни за что не согласился
бы его убрать. При помощи этой Клинт мы взяли бы Круминьша в тиски. Он
пошел бы для нас в преисподнюю.  О,  он еще послужил бы нам! - Епископ
насмешливо  поглядел  на  Шилде:  - Если бы наша разведка работала как
следует...  Это вы,  мой дорогой Шилде,  виноваты в том,  что  мы  так
примитивно   разделались   с  Круминьшем  и  потеряли  в  нем  отлично
законспирированного человека в советском тылу.
     - Теперь  не  стоит препираться по этому поводу!  - примирительно
сказал Шилде и тяжело поднялся с кресла.
     - Ну что же,  мир вам,  сын мой,  грядите со господом,  - ответил
епископ.
     При этих словах его рука по привычке сложилась для благословения,
но Шилде,  словно не  замечая  этого  движения,  простился  рассеянным
кивком головы и пошел к двери.
     Мысли его бежали теперь так же быстро,  как и в  начале  встречи:
трудная  лиса  этот  Ланцанс!  Что может крыться за сообщением об Инге
Селга?  Действительно ли иезуит  подкинул  ему  козырь,  имея  в  виду
интересы  дела,  или?..  Ох,  трудная  лиса!..  Как  бы  не  оказалась
крапленой эта "козырная" карта.  Шилде  не  должен  забывать,  что  не
сегодня  -  завтра  может  случиться большая беда:  Ланцанс приберет к
рукам все дела латышской эмиграции.  Но что такое дела?  Разве суть  в
делах?!   Тот,   кто   знает   епископа,  понимает:  перво-наперво  он
заграбастает денежки, отпускаемые оккупантами. Вот это будет настоящая
беда!..
     Эта мысль заставила Шилде  остановиться,  как  будто  собственные
шаги мешали движению его мыслей.
     "Ну что же,  - думал он, - если дело повернется таким образом, то
придется  выбирать:  самому  переходить  на  сторону Ланцанса или дать
кое-кому одно щекотливое...  очень щекотливое поручение! Черная ворона
слишком  раскаркалась!..  Как  будто  стала  тут настоящей хозяйкой...
Посмотрим,  посмотрим!.. А пока что нужно все-таки позаботиться о том,
чтобы  исполнитель  "операции  Круминьша"  не  попал  в руки советских
властей.  И насчет Силса тоже следует подумать.  Парень он крепкий, но
надо  найти  ему  такую  область применения,  чтобы его не застукали в
первый же день.  Следует подольше подержать  его  в  консервации...  К
сожалению,  хозяева  всегда  спешат.  Словно  не  понимают,  как важно
закрепить человека на нелегальном положении годик-другой.  Вот японцы,
те в этом отношении бесподобны:  по десять лет держат свою агентуру на
консервации ради  одного  какого-нибудь  задания.  Но  зато  у  них  и
агентура!  Не то что выдумки, которыми он сам вынужден пичкать хозяев,
ради поддержания в них бодрости.  А то,  не дай бог, захлопнут кошелек
перед самым носом!
     ...О чем это он должен был хорошенько подумать?.. Ах, да, Силс...
Этот парень еще пригодится".

8. МАРТЫН ЗАЛИНЬ

     Когда Грачик  включился  в  расследование,  Мартын Залинь уже был
арестован.  Правда,  основанием для ареста  послужили  обстоятельства,
показавшиеся   по   началу   важными  и  достаточными:  наличие  ножа,
опознанного за нож Залиня;  не объясненное Залинем отсутствие  его  на
работе  вечером  и  в  ночь  преступления  и  некоторые  другие улики.
Соображения  следователя,  ведшего  дело,  показались  теперь  Грачику
недостаточными   для  дальнейшего  применения  этой  меры  пресечения.
Слишком большое место  в  них  занимали  утверждения  свидетелей,  что
"убийца  -  Мартын,  и никто другой!" Показания могли быть основаны на
вражде между Мартыном и Эджином,  на ревности Мартына и на его угрозах
разделаться с соперником.  А следователь, хотя и не новичок, по мнению
Грачика,  все же попал в плен чужому мнению. Сыграла роль массовость и
единодушие высказываний рабочих бумажного комбината.
     Так или  иначе,  доказательность  материала,  собранного   против
Залиня,  становилась, по мнению Грачика, недостаточной. Грачик считал,
что только  в  сочетании  с  другими  изобличающими  обстоятельствами,
имеющими   неоспоримую   силу,   эти   показания   могли  бы  получить
вспомогательное значение,  стать косвенными уликами. Но именно этих-то
"неоспоримых"  обстоятельств в деле и не было.  Вдобавок Мартын Залинь
доказал свое алиби:  той  ночью,  когда  произошла  смерть  Круминьша,
Мартын участвовал в гулянке с товарищами,  а затем спал в общежитии, а
днем был на работе в комбинате.  Грачик  не  видел  оснований  держать
Мартына под стражей. Следователь, от которого Грачик принимал дело, не
согласился с Грачиком.  Их разногласие дошло до прокурора  республики.
Грачик  понимал,  что  ему  предстоит  нелегкий  спор:  как-никак  ему
противостояли  местные  работники,  Крауш  не  имел  оснований  им  не
доверять.
     Приглашенный на совещание в кабинет прокурора республики,  Грачик
без  особенного  внимания  следил  за  тем,  как проходили другие,  не
касающиеся его вопросы.  Он разглядывал сидевшего на  председательском
месте  прокурора  республики.  Крауш  был  блондин  невысокого роста с
усталым лицом.  О нем говорили,  как о большом пунктуалисте,  зачем-то
стремившемся казаться сухарем, а в действительности только усталом, но
очень  добром  человеке,  не  в  меру  прямолинейном  в  разговорах  с
начальством.  Однако, на взгляд Грачика, черты прокурорского лица мало
гармонировали с отзывами о его доброте:  сильно выдвинутая  челюсть  с
острым   подбородком,   маленькие  глаза  того  мутного  серо-голубого
оттенка,  который не позволяет определить их подлинное выражение.  Над
глазами  - высокий выпуклый лоб.  Все выглядело сурово и даже сердито.
Впрочем, тут же Грачик пришел к выводу, делавшемуся до него по крайней
мере  тысячу  раз  в год в течение многих тысячелетий:  "Куда приятнее
видеть  доброго  человека  с  суровым  или  хитроватым  лицом,  нежели
красавца, обладающего душонкой жестокого хитреца".
     Время от  времени  лицо  прокурора  болезненно   напрягалось   от
душившего его кашля.  Приступы этого кашля были часты и продолжительны
и сотрясали все тело прокурора. В начале приступа он поспешно хватался
за  папиросу  и глубоко затягивался.  Дым,  несмотря на кашель,  долго
оставался где-то внутри прокурора.  Лишь когда  кашель  кончался,  дым
желтовато-сизой   струйкой  медленно  выходил  из  ноздрей.  Грачик  с
удивлением,  морщась от сострадания, глядел на задыхающегося прокурора
и не мог понять, как немолодой и умный человек пытается утишить кашель
папиросным дымом.  Грачику казалось,  что это  равносильно  тому,  что
человек в трезвом виде стал бы гасить пожар, поливая его бензином.
     Наблюдая прокурора,  Грачик  вдруг  заметил,  что   взгляд   того
почему-то   с  особенной  настойчивостью  остановился  на  нем  самом.
Оказалось, что, увлеченный своими размышлениями, Грачик пропустил мимо
ушей,  как  ему  было  предложено  изложить  свою точку зрения на дело
Мартына Залиня.
     Слишком резкий  армянский  акцент  Грачика искупался его приятным
грудным голосом и ясностью,  с  какой  молодой  человек  излагал  свою
мысль.  Несколько смущенный тем,  что его застали врасплох,  он все же
точно  и  твердо  формулировал  свое  требование  освободить  Мартына.
Прокурор,  уже  выслушавший  до того оппонентов Грачика,  разразившись
очередным  приступом  бешеного  кашля,   сипловатым   голосом   устало
проговорил:
     - Заключая под стражу Мартына Залинь,  вы, - он указал карандашом
на  сидевшего  ближе  всех  следователя,  -  ссылались  на  статью сто
девятую,  а вы,  - его карандаш обратился в сторону сидевшего рядом со
следователем  районного  прокурора,  -  вы,  не  дав себе труда самому
тщательно  разобраться  в  соображениях  следователя,  санкционировали
арест.  Ход ваших мыслей мне ясен: "Наш человек всегда прав". Тут есть
даже ваше упоминание,  ни к селу ни к городу, статьи двести шестой. Вы
ухватились  за  нее,  полагая,  что  лучше  немножко переборщить,  чем
недоборщить.  Но это старая система работы.  О ней надо забыть!  Я вас
спрашиваю, при чем тут двести шестая статья?!
     - Видите ли... - начал было районный прокурор, но республиканский
перебил его, стукнув карандашом по стеклу, покрывавшему стол:
     - Что мне видеть!..  Мы с вами отвечаем за  соблюдение  советской
законности в любых условиях и обстоятельствах. Это единственное, что я
вижу и советую видеть вам всегда и везде. Мы советские прокуроры! Надо
же  это в конце концов понять до конца:  мы око народа в его борьбе за
законность и за  права  каждого  отдельного  человека,  хотя  бы  этот
человек сам и ничего не смыслил в вопросах права! Понимаете?!
     - Я тщательно проверил свидетельские показания...  - снова  начал
райпрокурор.
     - Я их тоже проверил,  -  резко  перебил  республиканский.  -  Но
проверил  и ваши действия.  Вы действовали так,  как мы