случае
криминала.  Куда труднее найти истину,  потерянную такими вот  людьми,
как  Силс,  - десятками,  сотнями тысяч заблудившихся людей.  В старое
время хаживал термин "бывшие люди".  Но ведь теперь их не должно быть.
Что  значит  "бывший"  человек?  Пока  он  дышит,  пока  его  сознание
работает,  - он человек.  И нужно,  чтобы он был человеком  с  большой
буквы.  Так  должно быть в советском обществе!  Если капиталистическая
система человекоистребления считает кого-то "бывшим",  предназначенным
на перемалывание в мясорубке войны,  чья же обязанность вырвать его из
этой мясорубки?  Хотя бы вот в таком деле,  как  это,  разве  не  долг
Грачика   искать   пути   к   обеспечению   гарантий,  провозглашенных
Конституцией,  и для тысяч людей,  оторванных от  родины,  для  людей,
ставших игрушкою враждебных сил?
     Грачик ясно  представлял  себе,  как  он  ставит   такой   вопрос
Кручинину и как тот в сомнении покачивает головой.
     - Ты  говоришь:  они  потеряли  истину?  -  спросит  учитель.   -
Заблудились?
     - Конечно, - ответит Грачик, - надо вывести их из тупика.
     - Вывести из тупика... А они сами слепые?
     - Заблудившиеся.  - Но в голосе Грачика, вероятно, будет при этом
уже меньше уверенности.
     - В трех соснах?  - иронически проговорит Кручинин с таким видом,
будто Грачик сморозил глупость.
     И тогда Грачик, потеряв терпение, крикнет:
     - Да,  да!  И  наша  обязанность  вывести  их из этих трех сосен.
Показать им дорогу к свету,  к счастью,  к жизни,  к покою в труде,  в
условиях,  гарантирующих  им  личную  неприкосновенность,  святость их
очага!
     Тут Кручинин  улыбнется,  глаза  его  наверняка загорятся лаской,
одобряющей настойчивость ученика.
     - Так ищи же ее,  эту дорогу, Грач! Не уставай искать ее для себя
и для других,  для тех,  чьи права и чью безопасность советский  народ
доверил твоему попечению. Ищи дорогу к истине, Грач...
     Грачик поднял спокойный взгляд на растерянное лицо свидетеля:
     - Успокойтесь, Силс. Все будет хорошо...

27. СИЛС ГОВОРИТ

     - Сколько ей лет, вашей... Инге? - спросил Грачик.
     Силс поднял  голову  и  некоторое  время  непонимающе  глядел  на
Грачика.
     - Инге?
     - Сколько  ей  лет  и  как  она попала в число "перемещенных"?  -
Грачик отложил в сторону перо и захлопнул папку,  показывая этим,  что
официальный разговор окончен и он не собирается ничего записывать.
     - Мне было лет...  одиннадцать, - в раздумье проговорил Силс. - А
Инге...  -  Он  показал  рукою на метр от пола и ласково улыбнулся:  -
Именно такая маленькая...
     Из рассказа Силса,  не очень складного,  но показавшегося Грачику
правдивым, он узнал, что дети - жители латышских хуторов - не понимали
до  конца  того,  что  происходило в стране начиная с осени 1941 года.
Конечно,  война - это всегда война,  но разобраться в  понятии  "враг"
детям   было   не   так-то  просто.  Одни  взрослые  называли  врагами
ворвавшихся в Латвию гитлеровцев; другие шепотом говорили, что главный
враг  Латвии  - свои же айзсарги,  третьи считали врагами коммунистов.
Что могли тут понять девочки Вилма и Инга? Что могли понять даже такие
мальчики, как Круминьш и Силс? Многие дети были хорошим материалом для
генералов,  епископов и политиканов из  "Перконкруста",  из  "Даугавас
ванаги",  из  "Земниеков".  В  скаутской  организации  из  податливого
детского   материала   можно   было   печь   любой   пирог,    угодный
завоевателям-нацистам   и  своим  собственным  латышским  фашистам.  В
начинку  пирога  клали  обман,  клевету,  ненависть  ко  всему,   чему
присваивали  кличку  "красный".  Красные идеи,  красные люди,  красная
литература,  красные товары.  Даже машины и хлеб могли быть  красными,
если  они  приходили  из  СССР.  Для  детей чиновников и кулаков,  для
купеческих сынков в этом не было ничего нового.  Их  развитие  шло  по
руслу,  закономерному  для  ульманисовской Латвии.  Для детей купцов и
чиновников,  для детей мелкой буржуазии это было  привычным  делом,  а
сыновей  городских  рабочих и батраков,  попадавших подчас под жернова
этой мельницы, никто не спрашивал о впечатлениях. Их обламывали силой,
без  пощады,  их  обрабатывали,  пока  не  получалось  то,  что  нужно
фашистам.  Некому было поправить,  дело. Детей отгораживали от тайного
влияния комсомольских организаций. Если детям не у кого было спросить,
что хорошо и что плохо,  то они мало-помалу превращались  в  таких  же
маленьких  фашистов,  как  их  сверстники  из чиновничьих и офицерских
семей.  Кому задашь вопрос,  когда родители  одних  ушли  с  Советской
Армией,  отцы  других  сидят в тюрьме,  у третьих угнаны в Германию на
военные заводы?  Так и шла обработка детей,  превращавшихся в  юношей.
Так  шло  превращение юношей в молодчиков,  вполне пригодных для целей
гитлеризма... Ну, а там, когда их повезли в Германию...
     Тут Силс поднял сжатый кулак, и в глазах его блеснул огонек такой
ненависти,  какой  Грачик  в  них  еще  не  замечал.   Грачик   слушал
внимательно,  перенесясь  мыслью  в  область,  далекую  от сухой схемы
расследуемого дела,  но являющуюся его основой и внутренней сущностью.
Он выслушал биографию Инги. Она была сходна с биографией обоих молодых
людей и мало отличалась от биографии ее  сверстницы  и  подруги  Вилмы
Клинт.  Разница была в том,  что Инга попала в гитлеровскую Германию с
родителями,  вывезенными  для  работы  на  военных  заводах,  а  Вилму
прихватили  по  ошибке,  сочтя  за сестру Инги.  В действительности же
Вилма была сиротой:  ее вдовый отец - коммунист -  умер  в  лагере,  и
девочку  содержала  старшая сестра Эрна,  без вести пропавшая в начале
войны. После этого Вилму приютили родители Инги. Отец Инги тоже умер в
Германии, не дождавшись конца своего рабства. А когда кончилась война,
у матери Инги не хватило ума и  сил,  чтобы  преодолеть  сопротивление
эмигрантских  руководителей,  мешавших  возвращению латышей на родину.
Она осталась в Германии и превратилась в "перемещенное лицо". На руках
у нее очутились и обе девочки - своя Инга и чужая Вилма. Тысячи таких,
как она,  -  мужчин  и  женщин,  -  с  сыновьями  и  дочерьми  жили  в
"убежищах",  предоставленных  им  оккупационными  властями.  Это  были
бараки  бывших  гитлеровских  концентрационных  лагерей,  где   только
выломали  третий  ярус  нар.  Кое-где  даже не снесли газовые камеры и
крематории.  Их  бетонные  кубы  так  и  стояли  с  дверьми,   наскоро
перекрещенными досками,  словно в ожидании времени,  когда понадобятся
новым хозяевам.  В одном из бараков такого "убежища" окончила свои дни
и   мать   Инги.   С   тех   пор  девушки  прошли  путь,  обычный  для
представительниц  их  поколения:  полумонастырь-полушкола,   созданная
эмигрантами,   со   всею   антисоветской,   антинародной   дребеденью,
вколачивавшейся в головы учеников;  с религиозным туманом,  за которым
пряталась  пропаганда  ненависти  ко всему здоровому,  жизнелюбивому и
ясному,  что живет в человеке. Следующая ступень - закрытый пансион. И
тут с девушками случилось то же,  что с тысячами эмигрантских детей из
семей чиновников,  торговцев,  офицеров,  - ими овладели иезуиты. Силс
мог  передать  Грачику  только  то,  что  знал об этом сам,  - внешнюю
сторону дела.  Но Кручинин не зря  тратил  время  на  развитие  своего
любимца:  история католической церкви и в особенности история Общества
Иисуса  -  самого  непримиримого  и  последовательного   врага   всего
передового  в  мире - была хорошо знакома Грачику.  За случаем с двумя
латышскими девушками он ясно представил себе  общую  картину.  Если  в
другие  времена  и  в  других  странах  и обстоятельствах бесплатность
обучения в иезуитских школах была лишь одной из приманок,  стягивавших
туда тысячи учеников, то в условиях нищей, голодающей, лишенной всякой
перспективы  эмиграции  учебные  заведения  Ордена  для  многих   были
единственным прибежищем.  Под руководством латыша - иезуита отца Язепа
Ланцанса -  Орден  развил  усиленную  деятельность  по  уловлению  душ
"перемещенных"   прибалтов.  Руководство  Ордена  решило  использовать
смутное  время  для  генеральной  битвы  протестантизму,   традиционно
главенствовавшему  в  Латвии  и  Эстонии.  На личном приеме у генерала
Ордена  Язепу  Ланцансу  в  случае  победы  было   обещано   положение
"провинциала  Прибалтики".  Оно  было  мифическим,  так  как в системе
Ордена не существовало прибалтийской провинции,  где  мог  бы  править
иезуитский  наместник,  но  Ланцансу  было  важно положение в иерархии
Ордена.  Ради него стоило потрудиться.
     Отцы-иезуиты были  искушенными  ловцами  душ.  Многовековый  опыт
Ордена учил тому,  что надежнейшими путями к сердцам человеческим были
снисходительность  и  благотворение.  Исповедальня иезуитов была самым
милостивым  судилищем  для  грешников;  духовника   иезуита   верующие
католики  предпочитали  любому другому священнику.  Огромные богатства
Ордена позволяли ему создать сеть бесплатных приютов,  школ,  лицеев и
университетов.  Четыре века активной борьбы за господство католической
церкви над миром и за фактическое господство Ордена  над  католической
церковью выработали тончайшую систему воспитания и своеобразной морали
наизнанку,  не случайно ставшей синонимом гибкости  и  приспособления.
Кажется  парадоксальным противоречие между активизацией народных масс,
под знаком которой проходит развитие общественных отношений на  западе
Европы,  и успехом такой несовременной, средневековой организации, как
Орден Иисуса.  Но именно в том и  заключается  дело,  что  современный
американизм, проникающий в Европу сквозь все щели и лазейки, как якобы
"здоровое начало" современности,  ничего общего не  имеет  с  прежними
представлениями  о нем,  насажденными литературой пионерского периода.
Нынешние  признаки  этого  "обновления"  -   лицемерная   скользкость,
жестокость,  ненависть человека к человеку - все самое лицемерное, что
могло  предложить  к  услугам  правящих  классов   любое   учение   от
религиозного фанатизма на одном полюсе до полного нигилизма на другом.
Иезуитизм - возвышенно моралистичен и  увертливо  практичен  на  одной
стороне  листа  и цинически аморален на другой.  Тут и происходит стык
ультрасовременной империалистической системы захватов со  змееподобным
проникновением   отцов   иезуитов.   Иезуит   XX  века  -  это  вполне
модернизированный и вооруженный всеми софизмами современности  Тартюф.
Вполне  логичным  было  то,  что  в лице Общества Иисуса оккупационные
власти в побежденной стране нашли именно то,  что им  было  нужно  для
овладения  сознанием  несчастных  прибалтов,  закинутых бурей войны на
чужбину.  Главари  новой  балтийской  эмиграции  охотно   предоставили
отцам-иезуитам    дело    первоначального   воспитания   антисоветской
подготовки молодых латышей.  Инга и Вилма стали жертвами этой системы.
Девушек обучали языкам,  умению держать себя в любой среде,  одеваться
под любую общественную прослойку,  говорить так,  как говорят в разных
областях Латвии. Наконец, после курса в пансионе - переход в "высшую",
еще более закрытую школу.  Девушек не обучали  взрывать  сооружения  и
поджигать склады, но зато они обучались обращению с ядами, физическими
и моральными.  Их натаскивали в  подсовывании  антисоветской  клеветы.
Теми, кто плохо учился, завладевало общество "Энергия". Сопротивляться
- значило умереть с голода.  Хотя Вилму Клинт исключили  из  школы  за
неспособность   к  языкам,  ее  как  хорошую  стенографистку  взяли  в
канцелярию Совета,  к епископу Ланцансу...  Да,  да, не куда-нибудь, а
именно  туда  -  к  святоше  Ланцансу,  о котором ходила молва,  как о
любителе красивых молодых женщин.
     Грачику показалось,  что зубы Силса скрипнули,  когда он произнес
это пояснение.
     - И она теперь там? - спросил Грачик.
     - Не знаю...  После того,  что мы с Круминьшем сделали,  ее  там,
наверное, уже нет...
     При этих словах Силс кинул выразительный взгляд на Грачика.
     Мысль Грачика,  привыкшая  идти  не теми путями,  какие лежали на
поверхности и неискушенному казались наиболее  простыми,  вернулась  к
упоминавшемуся  Силсом слову "иезуиты".  Если духовная гвардия папизма
занимается вербовкой кадров для нового крестового похода и подготовкой
шпионско-диверсионных   групп  в  специальных  школах,  то  почему  не
предположить, что он же, Орден Иисуса, продолжает действовать и тогда,
когда подготовленные им кадры выходят на операцию - засылаются в СССР?
Кому же и книги в руки,  как не иезуитам,  в  деле  разработки  планов
антисоветских диверсий в стране,  знакомой им по прежней деятельности,
- в Прибалтике?  Кому же и палка в  руки  в  командовании  подпольными
группами, пытающимися найти опору в остатках антисоветских элементов в
советском тылу, как не капралам "роты" Христовой?..
     Если сделать допущение об участии Ордена как организующего начала
в антисоветской диверсионной деятельности новой эмиграции,  то,  может
быть,  и кончик нити,  ведущей к разгадке убийства Круминьша,  следует
искать  по  этой  линии?  Тогда   еще   более   основательным   станет
предположение об участии Шумана в преступлении.  Быть может, и сам он,
этот Петерис Шуман,  - иезуит?..  (Нужно будет  проверить  возможность
существования в Ордене тайного членства.) Во всяком случае, если пойти
по этой линии - римская  курия  во  главе  антисоветской  деятельности
балтийских  эмигрантов,  -  то  следует  проявить  все возможные связи
зарубежных католиков с римско-католической  иерархией  внутри  страны.
Наверно,   эти   связи   известны  советским  органам  безопасности...
Отталкиваясь от этих связей,  может быть,  удастся  прийти  и  к  тому
частному  случаю  участия  римско-католического  клира  в  диверсии  с
Круминьшем, который интересует Грачика. Во всяком случае очень хорошо,
что  Силс  своим  рассказом  о  вмешательстве иезуитов в жизнь молодых
поколений новой эмиграции толкнул мысль Грачика в этом направлении.
     Расставаясь с Грачиком, Силс нерешительно проговорил:
     - Я хотел бы спасти Ингу... Если бы я мог поехать туда.
     При этом  Силс  скользнул  быстрым  испытующим  взглядом  по лицу
Грачика и осекся на полуслове.

     - В том,  что те скоты не станут стесняться и пустят  в  ход  все
средства   шантажа,  чтобы  склонить  Силса  к  подчинению,  можно  не
сомневаться,  - сказал Кручинин,  оценивая  рассказ  Силса.  -  Не  он
первый,  не  он последний,  кого пытаются взять таким образом.  У него
травма. Он думает, что на нем лежит несмываемое пятно.
     - Мы просили его забыть об этом, - возразил Грачик.
     - Собственная  совесть  человека  в  этом  отношении  куда  более
строгий  судья,  чем  людская  память  и  даже  чем  закон,  - ответил
Кручинин.  - Но сейчас меня занимает,  как они решились звонить Силсу?
Пытаются  создать  впечатление,  будто  у  них  тут  существует  целая
организация.
     - Какой-нибудь   недорезанный   серый  барон?  Такие  ни  на  что
серьезное не способны.
     - Смотри,  какой  Аника-воин!  За  что  ни  хватишься  -  все ему
нипочем.
     - К  сожалению,  не  все,  дорогой,  -  ответил Грачик.  - Мне не
очень-то  понравились  слова  Силса,  будто   лучше   всего   мог   бы
парализовать  их  шантаж  он  сам,  если бы очутился там,  за рубежом.
Собственно, сказано это не было, но ясно подразумевалось.
     - И ты хочешь договорить за него?
     - Надо договаривать.
     - Ты не рискуешь сделать еще один промах?
     - "Еще один"?.. А у меня уже сделан промах?
     - Ну, ну, не пугайся, хотя промах действительно большой.
     - В чем же он?
     Кручинин рассмеялся.
     - В том,  что преступник - нахальный и опытный - до сих пор имеет
возможность звонить по телефону и морочить голову Силсу и нам... Когда
они вышли на бульвар Райниса, фонари едва просвечивали сквозь деревья.
Густая  листва  сжимала  свет  до  того,  что стеклянные шары казались
мутно-голубыми  пятнами.  Цветочные   клумбы   угадывались   лишь   по
растекавшемуся  вокруг  них  аромату.  Миновав Стрелковый сад,  друзья
обошли каменных баб фонтана и уселись на скамью у розария.  Отдаленные
гудки  автомобилей  под  сурдинку  напоминали  о  городе.  Когда глаза
Грачика привыкли к темноте,  он увидел,  что вокруг нет почти ни одной
свободной   скамьи.  Кручинин  и  Грачик  тоже  посидели  в  молчании.
Неподалеку журчал  невидимый  фонтан.  Но  так  о  многом  нужно  было
поговорить!
     - Пройдемся,  - предложил Грачик негромко, боясь спугнуть сидящих
у цветов.
     Они пошли,  и Грачик без предисловий  вернулся  к  тому,  на  чем
прекратился их давешний разговор.

28. КРУЧИНИН АНАЛИЗИРУЕТ

     - Сейчас я доложу вам все данные - увидите сами,  - сказал Грачик
и  принялся  последовательно  излагать   дело   так,   как   оно   ему
представлялось.  Кручинин слушал со вниманием, ничем не выдавая своего
отношения к его умозаключениям.
     - Итак,  - в раздумье проговорил он, когда Грачик умолк, - налицо
у тебя восемь улик. - Он перечислил их, загибая пальцы. - Но из восьми
улик  две или три не играют.  Во всяком случае до тех пор,  пока ты не
сможешь утверждать, что они изобличают того, кого ты, по-моему, хочешь
выдать за убийцу.
     - Разве не ясно,  что Шуман соучастник убийства?!  -  обеспокоено
спросил  Грачик.  -  Вот  где  я  охотно  затяну узел доказательств на
толстой шее иезуита.
     - Разумеется,   если   ты  хочешь  получить  немного  практики...
попробуй.  - Поравнявшись с фонарем, Кручинин заглянул Грачику в лицо.
- Это полезно:  довести гипотезу до конца,  то есть до абсурда,  чтобы
убедиться в ее несостоятельности.  В  нашем  деле,  как  и  во  всяком
исследовании,  необходимо дисциплинированное мышление.  А дисциплина -
это последовательность и строгая критичность прежде всего.
     - Вы считаете, что Шуман ни при чем?
     - Прежде чем ответить  на  твой  вопрос,  я  хочу  выяснить  одно
обстоятельство: может ли Шуман быть тайным членом Общества Иисуса?
     - Я уже задавал себе этот вопрос, - уныло проговорил Грачик.
     - Но не дал себе ответа...
     - Я не нашел его в материалах, какие были под рукой.
     - Обычная ваша манера молодежи - ограничиваться тем, что есть под
рукой, - с неудовольствием сказал Кручинин.
     - Честное слово, я...
     - "Искал,  старался..." Знаю!  Но ответа нет? Я тоже его не имею.
Но и не собираюсь искать его в документах, так как получаю это простым
логическим рассуждением:  мы  знаем  из  истории  целый  ряд  примеров
тайного   членства   в   Обществе   Иисуса   высокопоставленных  особ,
политических деятелей.  Если это было возможно для мирян, то почему не
может быть допустимо для духовных лиц,  хотя бы формальные каноны и не
говорили об этом ни слова?  Следовательно,  и твой Шуман мог  бы  быть
иезуитом.  Но если бы он им был,  то та же логика и та же историческая
практика должны убедить нас в том, что почти исключена возможность его
непосредственного  участия  в  убийстве  Круминьша.  Весь опыт истории
говорит,  что  иезуиты,  организуя  преступления  и  участвуя  в  них,
совершают их чужими руками и почти никогда своими собственными.  Орден
не подставляет под удар своих членов. Отсюда заключаем: если допустить
возможность  участия  Шумана  в  деле  Круминьша,  а  его  появление с
подложным снимком это и есть соучастие,  то тем самым отвергается  его
принадлежность к Ордену иезуитов.
     - Пожалуй, логично...
     - Однако,  -  предостерегающе  продолжал Кручинин,  - из этого не
следует делать дальнейшего вывода  о  непричастности  Ордена  к  делу.
Иезуиты могут стоять за спиной Шумана.  Но это уже вопрос дальнейшего,
тех  выводов,   какие   придется   делать   окончательно,   в   целом,
безотносительно к особе отца Петериса.
     - Значит,  - в нерешительности продолжал за  него  Грачик,  -  не
следует считать Петериса Шумана участником диверсии?
     - Этого я еще не сказал.  По-видимому, рыльце у него