же и как можно меньше следил за собой.  А в данном  случае  это
было особенно важно: очевидно, Шуман не был простаком.
     - Меня  нисколько  не  удивил  оборот,  какой  приняло  дело,   -
продолжал  священник.  -  Рано  или  поздно  Круминьш  должен был быть
арестован: к этому вели его политические взгляды.
     - Вы считаете,  что его раскаяние в преступлении против народа не
искренне?
     - Со  стороны  священника  было  бы нескромностью дать вам прямой
ответ на этот  вопрос,  -  уклончиво  ответил  Шуман.  -  Однако  могу
сказать:  мне,  как  лояльному  советскому  человеку,  было  неприятно
общение с этим субъектом...  Я видел тернистость пути,  по которому он
шел, и не мог предостеречь его.
     - Почему же?
     - Мы строжайше воздерживаемся от вмешательства в политику.
     - В данном случае было бы полезней предостеречь самого  Круминьша
и предупредить его друзей, - возразил Грачик.
     - Я не имел права это сделать.
     - А  разве сан не обязывает вас наставить любого заблуждающегося?
Даже если рассудить с ваших узких  позиций  священника:  разве  вы  не
должны были сделать попытку спасти Круминьша, если видели, что он идет
к тому,  чтобы наложить на себя руки?..  Вы, как священнослужитель? Не
говоря  уже о вас как гражданине!..  Ведь как ловец душ (кажется,  так
Иисус называл  своих  последователей-рыбарей)  могли  уловить  в  сети
католицизма и душу протестанта Круминьша... Разве не так?
     Не поднимая  глаз,  Шуман  негромко  ответил:  все   шло   путями
предопределенными провидением. Не нам вмешиваться!
     - Ну, не будем впутывать провидение в наши дела. Хотя на этот раз
даже  его  вмешательство  говорило  бы  в пользу моих доводов.  Вам ли
забыть,  как строго римская церковь  осуждает  грех  самоубийства?  И,
наконец...  -  тут  Грачик не смог скрыть улыбки,  - вы должны помнить
одно из стариннейших  изданий  папской  канцелярии,  именуемое  "Taxae
Sacrae Paenitenciariae Apostolicae". На основании этих "такс" вы имели
возможность получить с Круминьша,  в случае  его  обращения,  неплохую
лепту  в пользу своего ветхого храма.  Попытка самоубийства,  наверно,
расценена там не так уж низко.  Во всяком случае не  ниже,  чем  стоят
фотографии костела.  (Таксы святого апостольского (папского) отпущения
(грехов).)
     Шуман поднял  взгляд  на  Грачика,  и  тот  прочел  в  нем  такую
неприязнь, что улыбка сразу исчезла с его лица.
     - Святой  престол  никогда  не  издавал никаких такс за отпущение
грехов, - сердито проговорил священник, - это апокрифы.
     - Наука говорит другое,  - спокойно возразил Грачик.  - И если бы
это составляло тему нашей сегодняшней беседы,  я наверняка доказал  бы
вам подлинность Инкунабул,  содержащих полные таксы на индульгенции. В
числе  их  я  нашел  бы  и  параграф,  по  которому  вы,  как   убийца
Круминьша...  -  при  этих словах Шуман побагровел и отпрянул от стола
Грачика.  Но Грачик,  делая  вид,  будто  не  замечает  этого,  твердо
продолжал:  -  Я  имею  в виду ваше моральное соучастие...  По папской
таксе вы,  чтобы очистить свою совесть,  уплатили бы теперь сами целых
два дуката вместо того, чтобы получить кое-что с упущенного прозелита.
     - Оставим эту тему,  - глухо проговорил Шуман.  - Не к  лицу  мне
спорить о таких вещах с...
     - С безбожником? - договорил Грачик за умолкнувшего священника. -
Ну что же, вернемся к сути дела, хотя вы и могли бы спасти Круминьша.
     - Не нам с нашими слабыми  силами  разрушать  то,  что  уготовано
свыше.  Однажды  встав  на  путь  преступления  против  своей  страны,
Круминьш не мот с него сойти.  Не совершив диверсии,  какая  была  ему
вменена   в  обязанность,  он  все  же  пришел  к  преступлению:  убил
милиционера, выполнявшего свой долг.
     - Вы полагаете, что и это было предопределено свыше?
     - Поскольку это логически завершало жизненный путь Круминьша.
     - А путь того, убитого им?
     - Было делом господа бога решать его судьбу,  - уклончиво ответил
Шуман.
     Грачик решил, что пора, как бы невзначай, спросить о том главном,
ради чего пригласил священника.
     - Дайте мне адрес фотографа,  сделавшего снимок Круминьша на фоне
храма.
     Лицо отца Шумана отразило усилие памяти. Подумав, он сказал:
     - Бессилен помочь вам.  Целый ряд рижских фотографов присылал мне
свои снимки,  желая  получить  заказ.  Адреса  тех,  кто  дал  снимки,
пригодные  для  размножения,  разумеется,  записаны  в  книгах церкви,
потому что им пришлось платить.  А эта фотография  относится  к  числу
забракованных.
     - И вы за нее не платили? - быстро спросил Грачик.
     - Как  за  брак,  мы...  -  начал  было Шуман и вдруг осекся:  он
вспомнил о взятых у Грачика пятидесяти рублях.  Но Грачик сделал  вид,
будто не заметил смущения Шумана.  А тот пожал плечами и сказал: - Мне
хотелось бы вам помочь.  Я  запишу  вам  несколько  адресов,  но...  -
впервые Грачик увидел на лице собеседника нечто вроде улыбки смущения.
- Вы не рассердитесь, если я кого-нибудь забуду?
     - Ничего,  ничего,  - с напускной беспечностью ответил Грачик.  -
Это,  в сущности,  не имеет значения. - И видя, что Шуман намеревается
записывать адреса, сказал: - Право, не трудитесь. Не стоит.
     Грачик понял:  в  числе  фотографов,  которых  "вспомнит"  Шуман,
именно того-то, кто нужен Грачику, и не будет.
     Беседа закончилась в непринужденном тоне,  и предметом ее не были
больше обстоятельства жизни и смерти Круминьша.  Тем не менее в каждом
новом слове священника,  в  каждом  его  взгляде  и  движении  Грачику
чудилось    подтверждение:   перед   ним   -   если   не   сам   автор
фальсифицированного  снимка  "ареста",  то  человек,  хорошо   знающий
происхождение   этой   фотографии.   Но   Грачик  не  хотел  проявлять
настойчивости, чтобы не заставить Шумана насторожиться. Грачику теперь
больше  всего хотелось взглянуть на усадьбу священника.  Грачик сделал
было  попытку  напроситься  на  приглашение  Шумана,   но   тот   был,
по-видимому,  мало  понятлив  или  намеренно  не  понял намека:  он не
выразил желания  видеть  Грачика  у  себя.  С  каждой  минутой  крепла
уверенность  Грачика  в причастности Шумана к убийству Круминьша.  Эта
уверенность и помешала Грачику пожать на прощанье руку гостя. Плохо он
справлялся с чувством брезгливости,  а ведь еще совсем недавно убеждал
себя в том, что...

22. ВСТРЕЧА В АЛУКСНЕ

     Тот, кому приходилось подъезжать с северо-востока к  Алуксне,  не
забудет   впечатления,  производимого  на  путника  дорогой,  вьющейся
вековым бором от самого поворота с Рижско-Псковского шоссе. Очарование
этого  лесного  участка  при  приближении  к  городу Алуксне сменяется
новым,  не менее прекрасным видом:  слева от дороги открывается озеро.
Его простор,  окаймленный лиственными лесами,  умиротворяюще действует
на путешественника.  Усталость исчезает,  забываются любые  неудобства
пути.  Озеро  прекрасно  на  утренней  заре,  когда пронизанный лучами
восходящего солнца розоватый туман растекается над камышами, шуршащими
от  дуновения  легкого  ветра.  Озеро  ослепительно красиво среди дня,
когда его беспредельная гладь залита ярким  солнцем.  Но  великолепнее
всего  оно  вечером.  Под  косыми  лучами солнца длинные тени деревьев
ложатся поперек камышей и,  ломаясь на легкой озерной ряби,  тянутся и
тянутся  по воде,  как многоглавые и многолапые драконы.  В предночной
час дальний  от  дороги  берег  озера  представляется  путешественнику
сперва светло-желтым,  потом золотым и, наконец, загорается алым. Едва
ли  кто  может  пройти  этот  кусок  дороги,  не  остановившись  и  не
полюбовавшись   открывающимся  видом.  Вдали  путник  увидит  северную
оконечность острова. Там высятся пока еще невидимые с дороги развалины
старинного шведского замка, некогда взятого штурмом молодых петровских
полков.  Кстати говоря,  на этом острове,  как гласит легенда,  жила в
услужении  у  местного  пастора  Глюка  стряпухой  и  прачкой Катарина
Скавронская,  которую Петр Первый сделал  императрицей  всероссийской.
Это обстоятельство,  к удивлению свежего человека,  является предметом
гордости не только каких-нибудь ископаемых старушек,  а  всех  горожан
Алуксне,   до  руководителей  местного  исполкома  включительно.  Если
новичок-маловер вздумает усомниться в основательности этой гордости, а
то  еще,  чего  доброго,  и  в  правдивости  легенды,  он наткнется на
единодушное сопротивление алуксненцев.  Они дружно вступятся  за  свои
достопримечательности:  озеро, остров и развалины замка, приобретающие
в их глазах особую ценность вышеупомянутым  обстоятельством  из  жизни
пасторской стряпухи Катарины.

     Грузный человек  среднего  роста  не  спеша брел по одной из улиц
Алуксне.  Он был погружен в задумчивость: голова его была опущена так,
что широкие черты красного лица казались еще шире, похожий на картошку
нос с сизоватыми прожилками закрывал усы,  а короткая борода лежала на
воротнике брезентовой куртки. Человек этот не глядел по сторонам. Руки
его  были  заложены  за  спину,  и,   казалось,   все   его   внимание
сосредоточено   на   носках  собственных  грязных  сапог,  попеременно
появляющихся в поле его зрения.
     Он миновал   районный  дом  культуры,  не  посмотрев  на  большой
полотняный щит с анонсом предстоящих гастролей. Не меняя позы и тем же
неторопливым  шагом  он  прошел  еще  два квартала и стал спускаться к
старинному строению,  имеющему вид торговых складов,  когда вслед  ему
раздался веселый крик:
     - Товарищ Строд!.. Эгей, товарищ Строд!
     Он вздрогнул.  Или  он  забыл,  что  здесь он не Квэп,  а Строд?!
Придется сделать вид, будто так задумался, что не слышал зова.
     Оглянувшись, он увидел девушку. Она улыбалась и приветливо кивала
головой.  Широкое румяное  лицо,  белокурая  прядь  волос,  выбившаяся
из-под съехавшего на затылок клетчатого платка,  и учащенное дыхание -
все свидетельствовало о том, что она спешила, догоняя Квэпа.
     - Как  хорошо,  что  я  вас  встретила!  -  весело  говорила  она
недоуменно смотревшему на нее  Квэпу.  -  Вы  так  неожиданно  от  нас
уехали, что некоторые документы остались неподписанными.
     Ага, вот теперь он вспоминает: она - бригадир показательной фермы
из  Краславского  района.  Он  действительно  уехал  оттуда  с большой
поспешностью.  Быть может,  и напрасно, но - береженого и бог бережет.
Ему  тогда  показалось,  что  в Краславе с ним повстречался человек из
"Саласпилса".  Этот человек так пристально посмотрел на Квэпа,  в  его
глазах  сквозило такое беспокойство,  что Квэп счел за лучшее поскорее
исчезнуть.  Он кое-как по почте уладил дела с фермой, чтобы отъезд его
не  выглядел  подозрительным,  а  вот каких-то документов,  видно,  не
подписал.
     - ... А я-то старалась составить этот отчет так, чтобы видно было
новаторство нашей фермы!  - весело, и особенно напирая на новаторство,
говорила девушка.
     Квэп смотрел на нее и никак не мог вспомнить, как ее зовут.
     - Неужели  вы  из-за  этого  сюда приехали!  - сказал он девушке,
стараясь придать своему угрюмому лицу приветливое выражение.
     - Разумеется,  -  ответила она.  - Отчет уже подписал сам товарищ
директор.  И вы не беспокойтесь.  Когда Рига выдаст премию, мы пришлем
вам  вашу долю,  непременно пришлем.  Дайте мне ваш точный адрес.  - И
захохотала: - Впрочем, мы вас и так найдем.
     Больше всего  Квэпу  хотелось  отвязаться  от  следов,  ведущих к
прежней работе и к прежнему месту жительства.  И как это  они  там,  в
Краславе,  узнали его нынешний адрес?  Неужели он оставил какие-нибудь
следы,  ведущие сюда?  Ведь между пребыванием в Краславе и приездом  в
Алуксне  лежит  целый  месяц  жизни  без прописки.  Странно это и даже
подозрительно.  Нужно отделаться от этой девицы!  А та,  не  унимаясь,
тараторила:
     - Собственно говоря,  меня послали в колхоз  "Саркана  Звайгзне".
Там  большая молочная ферма.  И свиноферма тоже.  Мы хотим посмотреть,
как они ведут хозяйство.  - Девушка задорно мотнула головой: - А может
быть, и они у нас кое-чему могут поучиться, а? Как вы думаете, товарищ
Строд?
     - Так, так, "Саркана Звайгзне", - машинально повторил он. - Знаю,
знаю.
     "Саркана Звайгзне"  он  действительно знал.  Оттуда его артель по
ремонту   сельскохозяйственного   инвентаря   получала   для   починки
сепараторы и доилки.  Осторожно,  взвешивая каждое слово, он рассказал
девушке то,  что могло удовлетворить  ее  любопытство,  но  ни  словом
больше.
     - Уж я вам признаюсь, товарищ Строд, - она запнулась было, но тут
же,   взглянув  на  него  исподлобья  смеющимися  глазами  проказницы,
продолжала:  - Только вы не должны на меня сердиться... Ладно?.. Это я
сама придумала сюда поехать. Наши хотели посмотреть, что делается там,
поближе к Краславе, а я придумала ехать именно в "Саркана Звайгзне". -
И тут она лукаво подмигнула ему.
     - Что же вас сюда привлекло? - настороженно спросил он, продолжая
думать  о  том,  как  бы  отбить  у  нее  охоту искать его в будущем и
говорить о нем с кем бы то ни было здесь.  Даже если эта дуреха  будет
молчать,  ему все равно следует теперь подумать о бегстве и отсюда.  А
жаль,   очень   жаль!   Положение   технорука   артели   по    ремонту
сельхозинвентаря давало ему возможность жить так, чтобы никто не знал,
где именно он находится в любой данный момент.  Под видом разъездов по
району он мог скрываться надежнее и легче, чем сидя на месте. Стараясь
не обнаруживать овладевавшего  им  все  больше  и  больше  раздражения
против   этой  девицы,  он  с  трудом  удерживал  на  лице  улыбку.  А
бригадирша, понизив голос, продолжала с видом заговорщицы:
     - Я узнала,  что вы здесь.  А раз вы здесь,  то,  наверно,  уж не
сидите сложа руки и в районе есть чему поучиться.  - Она ухватила  его
обеими руками за рукав куртки. - Ведь есть, правда?
     - И вы сами... сами решили ехать именно сюда?
     - Они не хотели, а я настаивала.
     - И сказали им, что хотите видеть меня... что я здесь?
     - Нет,  - она рассмеялась.  - Этого-то я им и не сказала.  Думаю:
поеду,  посмотрю,  все запишу,  посоветуюсь с вами.  А потом приеду  и
скажу им,  что видела вас,  что видела все, что вы тут сделали... Ведь
вы,  наверно, потому и уехали от нас, что вам не давали проявить себя,
что на вас косо глядели, правда?
     - На  меня  косо  глядели?  -  спросил  он,   не   сумев   скрыть
беспокойства.
     - О, даже в райисполком ездили!
     Его лицо пошло красными пятнами.
     - Вот как... ездили в район?
     - Ну да же! Вместо того, чтобы дать вам сначала показать себя.
     Он поспешно спросил еще раз:
     - А вы никому не говорили, что найдете тут меня?.. Никому?
     - Потом, когда вернусь, я им скажу... А пока это мой секрет.
     - Да,  да, понимаю, - не дослушав, перебил Квэп. - Понимаю... - А
мысль его торопливо работала. Эта особа способна наделать ему хлопот!
     Он снял  шапку  и  отер  вспотевший лоб.  При этом он так закинул
голову, что девушка ясно увидела под бородой длинный белый шрам на его
шее,  словно  бы  след  от  пореза.  Этот шрам возбудил в ней жалость:
наверно,  война. Но из скромности она не стала его ни о чем спрашивать
и  вернулась  к  разговору о колхозной ферме "Саркана Звайгзне".  Квэп
едва следил за ее словами.  Случившееся означало,  что  его  следы  из
Краславы  могут  привести  сюда  за этой девицей и кое-кого поопасней.
Пожалуй,  ему не обойтись отступлением в другой район.  Не пришлось бы
перестать  быть  и Стродом.  Он хмуро поглядывал на беспечно болтающую
девушку. Имени ее он так и не вспомнил.
     - Вы  сегодня  поедете  со  мной в "Саркана Звайгзне?" - спросила
она.
     - Смотрите,  как  она  спешит!  - натянуто улыбаясь,  ответил он,
стараясь придать голосу всю вкрадчивость,  какую только мог разыграть.
- Раз уж вы уделили столько внимания моей скромной особе,  позвольте и
мне... стать вашим кавалером или лучше сказать: вашим старым дядюшкой.
     - Ну, ну, какой же вы старый!? - рассмеялась она.
     - Давайте сегодня отдохнем,  хорошенько отдохнем, а завтра поедем
в "Саркана Звайгзне".  Не спеша оглядим все,  что вас интересует. А вы
тут предупредите, чтобы вас не ждали, посидим в "Звайгзне" и два дня и
три  -  сколько нужно.  - План действий уже смутно вырисовывался в его
мозгу.  Он думал,  что надо сделать так,  чтобы она поменьше  мозолила
глаза в Алуксне. И никто не должен видеть их вместе. Поэтому он прежде
всего употребил все подходящие доводы для того,  чтобы уговорить ее не
ходить сегодня в райком комсомола,  куда она собиралась, а отправиться
в гостиницу и хорошенько отдохнуть перед предстоящим путешествием.

23. АНТОН СТРОД И ЛАЙМА ЗВЕДРИС

     Через час,  сидя в столовой над двойной порцией лукового  клопса,
Квэп продолжал размышлять о том,  как очистить оставленный позади себя
фарватер от собственных следов и опасных свидетелей. Мысли одна другой
безотрадней лезли в голову.  Стопка водки и бутылка пива,  которыми он
надеялся подбодрить свое воображение,  не помогли.  Ничего хорошего не
было  в  том,  что  ему  приходится  уже  вторично  менять  фамилию  и
непрестанно кочевать с места на место.  Теперь он сидел на  должности,
предоставленной  по  протекции Мутного.  Правила конспирации требовали
закрепления  на  месте,  врастания  в  местную  среду   и   скромного,
незаметного существования.  А у него это не выходило. Чего уж скромнее
места технорука на ферме,  в глухом районе;  чего незаметнее работы  в
какой-то  артели по ремонту сельскохозяйственного инвентаря?!  Возня с
ломаными колхозными весами, сепараторами и костодробилками - это ли не
маскировка? А между тем все, казалось, работало против него: и то, что
сначала на ферме он сидел на одном месте,  зарывшись в  захолустье;  и
то,  что теперь он постоянно находился в движении, не торчал на глазах
одних и тех же людей.  Неужели же были верны его  давнишние  мысли  об
обреченности тех,  кого посылали в Советский Союз? Неужели он напрасно
вообразил,  будто этой обреченности подвержены только  снаряжаемые  им
люди,  но  она должна миновать его самого?  С какой радостью,  с каким
облегчением он отправился бы в обратный путь. Теперь убогое пристанище
возле лагеря "17" казалось ему раем и покорная Магда - феей,  на груди
которой он мог бы найти покой.  Зачем он здесь? Ведь дело же сделано -
Круминьш наказан при обстоятельствах,  предусмотренных планом:  "арест
советскими властями и самоубийство".  Так что  же  его  держат  здесь,
почему  не  дают разрешения вернуться?  Или Шилде воображает,  будто у
Квэпа две головы:  когда снимут одну, он сможет действовать со второй?
Нет,  уж кто-кто,  а он-то знает,  что на месте снятой головы новая не
вырастает!  Прав,  сто раз прав был он,  увиливая от таких поручений и
подсовывая  вместо  себя  других!  Правда,  на  этот  раз  нельзя было
ускользнуть,  не ставя креста на всей своей карьере.  Круминьш и  Силс
подвели  его.  Но,  может  быть,  умнее  было  пожертвовать карьерой в
Центральном совете, чем рисковать собственной башкой?.. В конце концов
все уладилось бы. Черт же его дернул согласиться на это поручение! Как
будто он по опыту всех тех,  кого сам посылал сюда, не видел, что дело
почти безнадежно.  Прежде он сам втирал очки Шилде, будто посылаемые в
СССР с диверсионными заданиями люди находят тут приют у  сочувствующих
и сотрудничают с несуществующими антисоветскими элементами.  А теперь,
вероятно,  Шилде тоже уверяет Легздиня в  том,  что  он,  Квэп,  может
работать,   опираясь   на   помощь  духовенства  или  жалких  ошметков
разгромленной советскими органами контрреволюции.  А  на  самом  деле?
Несколько жалких монашков,  дрожащих за свою шкуру и только мечтающих,
как бы отделаться  от  незваного  гостя.  А  уж  "подполье"!  Противно
вспомнить этих слюнявых старцев,  которых тошнит от страха, как только
называешь им цель своего появления!  Право, даже смешно, что прежде он
сам  мог  выдавать эту о