,  прежде чем он отпустил тормоз,  женщина  громко
сказала:
     - Нет, я раздумала. - С этими словами она распахнула дверцу и, не
спеша,  не  выказывая  намерения  бежать,  вышла из автомобиля.  После
короткого размышления Грачик сказал:
     - Хорошо... Спустимся к парому.
     - Лудзу,  - спокойно ответила она и  первая  сошла  с  берегового
обрыва.  Грачик поднес к губам свисток,  но тут его внимание привлекло
послышавшееся на берегу странное шуршание.  Он быстро оглянулся, и ему
показалось,  что "Победа" движется. Ее мотор неистово взвыл, и светлая
масса машины,  как  сорвавшаяся  скала,  устремилась  вниз,  прямо  на
помост,  где  стояли  Грачик и женщина.  Над рекой разнеслось эхо двух
выстрелов, словно, стреляя в низвергающийся автомобиль, Грачик мог его
остановить.  Еще  миг  - и автомобиль рухнул в реку,  увлекая за собой
сбитого с ног человека.
     ...Был десятый час утра,  когда Кручинин,  удивленный отсутствием
Грачика на работе, приехал в Задвинье. Хозяйка не знала, где ее жилец:
он уехал вчера вечером и с тех пор не появлялся.
     Кручинин решил оставить записку. Подумав, написал:
     "Помнишь пари? За тобою мой выигрыш - твоя голова: одновременно с
исчезновением Силса на бумажном комбинате произошла авария  с  сеткой.
Кстати:  было бы хорошо, если бы ты без моего ведома не брал "Победу".
Я еду на остров, вернусь завтра. Н. Кр."


 * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *

43. ЭРНА КЛИНТ

     На конференции юристов - сторонников мира - в Праге юристы  стран
народной  демократии  и  прогрессивные представители юридической науки
Италии,  Франции,  Австрии и Западной Германии  выработали  конкретный
план  того,  что  они могут сделать для укрепления мира.  Внесли в это
дело свой вклад  и  криминалисты.  Среди  них  выступление  Кручинина,
представлявшего Советский Комитет защиты мира,  привлекло к себе общее
внимание.  Его доклад на тему "Современный империализм  -  питательная
среда  преступности"  оказался очень острым.  Кручинин построил доклад
так,  что проблема "перемещенных лиц" - их юридический статус и судьба
-  переросла  рамки  частного вопроса и обрела общечеловеческий смысл.
Собравшиеся на конференцию юристы лучше других понимали,  что  совесть
человечества  не  имеет  права на покой до тех пор,  пока судьба сотен
тысяч людей  не  перестанет  быть  игрушкой  темных  сил.  Сам  термин
"перемещенные"   под  влиянием  времени  трансформировался  в  старый,
привычный  термин  "эмигранты".  А  ведь  когда-то  это  слово   стало
синонимом  ненависти  к  собственной  родине  и  существующему  в  ней
правопорядку.  "Перемещенные"   стали   субъектами   полного   личного
бесправия,  людьми без отечества,  без подданства и,  чаще всего,  без
практической возможности  добыть  себе  средства  существования.  Если
прибавить  к  этому,  что  "перемещенные" были живыми людьми,  многими
тысячами мужчин и женщин,  обладающих всеми потребностями, страстями и
инстинктами  людей,  то  нетрудно  себе  представить,  какое  значение
приобретал вопрос  об  их  потомстве.  Будущим  поколениям  эмигрантов
угрожала  участь  потомственных  ландскнехтов,  продающих кровь свою и
жизнь монополистическому капиталу.  Дискуссия по выступлению Кручинина
показала  заинтересованность  участников  конференции  в  поставленной
проблеме.  Нил Платонович  получил  приглашение  посетить  ряд  стран.
Москва   рекомендовала  эти  приглашения  принять.  Поэтому  Кручинину
пришлось хотя бы накоротке побывать в Париже,  Риме,  Вене.  Последнее
выступление  Кручинина  в  Западной  Европе состоялось уже на обратном
пути домой.  Официальная части  этой  встречи  протекала  в  атмосфере
дружеского   внимания   левой   части   общества   и  при  неприкрытом
недружелюбии реакционных элементов местной юридической среды. Покончив
с  делами,  Кручинин  решил  использовать свое пребывание в живописной
стране - отдохнуть несколько дней в горах.  С этой целью он  облюбовал
скромный   пансион   на   юге  страны.  Прелесть  отдыха  у  Кручинина
удваивалась возможностью посидеть за этюдами среди своеобразной горной
природы.  Удовольствие  могло быть особенно полным благодаря отличному
качеству пастельных карандашей Шминке,  которые он  купил  по  дороге.
Одним  словом,  Кручинин  уже  смаковал  предстоящий ему отдых,  когда
произошло нечто,  заставившее его бросить этюды,  со всей доступной  в
данных  обстоятельствах  поспешностью покинуть тихий пансион в горах и
перебраться в  ближайший  большой  город.  Этим  обстоятельством  было
письмо,  доставленное Кручинину неизвестным, скрывшимся тотчас, как он
вручил  конверт   хозяину   пансиона.   Содержание   письма   казалось
незначительным,    не    вязавшимся   с   формой   пересылки,   обычно
подразумевавшей любовную интригу или шантаж.  К сожалению, Кручинин не
сохранил  этого листка в доказательство того,  что у него была причина
прийти  в  замешательство.  Не  удивительно,  что  он  решил  еще  раз
взглянуть на конверт со слабой надеждой на то,  что посланный попросту
ошибся   и   записка   предназначается   кому-либо   другому.    Адрес
соответствовал именно тем координатам,  какие определяли на тот момент
положение Кручинина на земном шаре.  И именно тут, внимательно оглядев
конверт,  Кручинин  не мог не произнести по своему собственному адресу
тех магических слов,  какими русский человек любит  выражать  душевные
эмоции.  Дело в том,  что при первом беглом взгляде на адрес, вскрывая
конверт,  Кручинин не заметил небольшого условного знака, вкрапленного
в  написанное.  Знак  этот  указывал  на то,  что отправитель письма -
участник подпольной организации заключенных, когда-то существовавшей в
нацистском лагере уничтожения "702".  Кручинин понял,  что принятое им
за ошибку или глупую  мистификацию  было  не  чем  иным,  как  шифром,
простым для знающих его и сложным для непосвященных.
     Когда Советская  Армия  отворила  ворота   гитлеровского   лагеря
уничтожения  "Э  702",  расположенного  в  болотах  Восточной Пруссии,
Кручинину  пришлось  провести  расследование  преступлений   варваров,
руководивших  мрачной  "работой" смерти.  В числе других материалов он
изучил деятельность подпольной организации  сопротивления  заключенных
лагеря   Э  702.  Вдохновляемая  и  возглавляемая  советскими  людьми,
организация эта была подлинно интернациональной. Ее структура и методы
работы  заинтересовали  Кручинина.  А  кое-кого из участников движения
Кручинин накрепко  включил  в  список  своих  друзей.  Одним  из  этих
самоотверженных  борцов  была  латышка  по имени Эрна Клинт.  Кручинин
много видел на своем веку и привык анализировать всех и  вся.  Тем  не
менее, Эрна Клинт представлялась ему едва ли не идеалом женщины-борца.
А когда Эрна,  пробыв несколько  месяцев  в  госпитале,  вышла  оттуда
поправившейся,   окрепшей  физически  и  заново  расцветшей,  Кручинин
поспешил сойти с ее жизненного пути:  ему было за пятьдесят,  ей  едва
тридцать.  Сделав  усилие воли,  он попытался вычеркнуть ее физический
облик из своей памяти.  Этот образ он подменил тем "идеалом" патриотки
и бойца в полосатой одежде заключенной,  с космами неприбранных волос,
худой и прозрачно-желтой,  какою впервые увидел Эрну в лагере.  С  тех
пор  прошло  десять  лет.  Мало-помалу  Кручинин сумел освободиться от
этого воспоминания, пока жизнь не вызвала его на поверхность в связи с
делом  Круминьша:  упоминавшаяся  там Вилма Клинт была младшей сестрой
Эрны.  Кручинин был уверен,  что напоминание будет случайным и канет в
прошлое с окончанием расследования. И вдруг вот - снова перед ним Эрна
Клинт!..
     Суть письма,  полученного Кручининым,  была так же проста,  как и
неожиданна:  оно состояло из двух пунктов.  Первый  заключал  обещание
передать Кручинину документ, разоблачающий систему подготовки агентуры
для шпионско-диверсионной работы,  в первую очередь и главным  образом
направленной против лагеря мира,  то есть против СССР и стран народной
демократии.  Вторым пунктом была просьба помочь  выйти  на  свободу  и
вернуться  в СССР человеку,  не желающему выполнять преступное задание
эмигрантской службы диверсий.  Этого человека звали...  Инга Селга.  В
заключение  указывалось  место  и время предлагаемой встречи с автором
письма - пивной зал на окраине города.
     Прочитанное заставило   Кручинина  задуматься.  Шифр  был  верен.
Содержание письма сулило осуществление одной  из  задач,  поставленных
участниками международного съезда юристов, разоблачить еще одно гнездо
поджигателей войны и помочь человеку,  насильно задержанному вдали  от
родины.  Однако  кто  поручится,  что  секрет шифра,  которым написано
письмо,  не стал достоянием  врагов?  Где  гарантия,  что  геленовская
разведка  не  знает,  какого  рода  документ  предлагается  Кручинину?
Сколько шансов за то,  что и само письмо не является попыткой  втянуть
советского  человека  в трафаретную ловушку?  На все это было бы много
шансов,  если бы...  не подпись Эрны Клинт. Испытание огнем и железом,
холодом  и  голодом  в застенках гестапо и в лагерных карцерах,  следы
двух фашистских пуль,  полученных при попытке  к  побегу,  -  вот  что
стояло  за ее именем!  Впрочем?..  Несносное "впрочем" так часто и так
некстати встающее на нашем пути!  Сколько яда скрывается в этом слове,
сколько  отравы  оно  внесло в отношения людей,  сколько хороших минут
испорчено им! И тем не менее невозможно изгнать его - это "впрочем"!..
Разве в этом письме Эрны Клинт нет ничего подозрительного?  Почему она
очутилась в том же городе, где находился Кручинин? Откуда пришла она -
ведь   советские  органы  репатриации  считали  ее  мертвой?  Где  она
оставалась столько времени в неизвестности?  Имел  ли  Кручинин  право
подчиниться первому порыву радости встречи? Если Эрна связана с Ингой,
значит, связана и с Силсом, а через него и с Круминьшем и... Дальше не
хотелось думать.
     Кручинин вернулся к записке.  Даже убедившись в том,  что она  не
сфабрикована врагами, Кручинин мог допустить возможность ловушки: Эрна
могла привести за собою  агентов  вражеской  разведки,  не  подозревая
того,  что  выслежена.  В  таком  случае и само письмо Эрны могло быть
умышленно пропущено к Кручинину,  а  может  быть,  даже  и  доставлено
услужливо подосланным Эрне человеком чужой секретной службы...
     Однако нужно было действовать:  ставкой  была  жизнь  человека  -
жизнь  Инги  Селга.  Значит,  не оставалось ничего иного,  как идти на
свидание с Эрной.

44. ЗНАКОМЫЕ ВСП ЛИЦА

     Тактика требует приходить на такого рода свидания  с  опозданием,
чтобы  не  стать  предметом внимания каждого,  кто наблюдает за местом
свидания  -  будь  то  агент  противника  или  случайный   бездельник.
Во-вторых,  - и это важно,  - при известном опыте, приближаясь к месту
свидания и оставаясь  незамеченным,  Кручинин  сумеет  распознать,  не
привел ли его контрагент на хвосте слежку. Однако на этот раз Кручинин
решил быть в кафе не позже,  а раньше назначенного Эрной  времени.  Он
хотел предоставить все преимущества ей. Он пытался уверить себя, будто
такое решение вовсе не являлось результатом личных чувств к Эрне и что
им  руководило  только  правильное  понимание  долга,  подсказывавшего
необходимость оберегать Эрну -  товарища,  держащего  в  руках  судьбу
другого человека - Инги Селга.  Инга Селга представлялась Кручинину не
просто одною из  сотен  тысяч  "перемещенных",  а  своего  рода  живым
документом,  могущим  сыграть  существенную роль в разоблачении врагов
мира.
     И вот, сидя в почти пустом зале пивной на одной из окраинных улиц
и отхлебывая пиво,  Кручинин  делал  вид,  будто  просматривает  пачку
замусоленных  газет.  Одновременно  он  не  упускал  из поля зрения ни
входящих в пивную,  ни проходивших под  ее  окнами.  Посетителей  было
мало.  Его  внимание  привлекли  двое  шахматистов,  с  подозрительной
медлительностью обдумывавших ходы и значительно чаще поглядывавших  по
сторонам,  чем  полагалось  сосредоточенным игрокам.  В этом было мало
хорошего:  может быть,  место  свидания  Кручинина  с  Эрной  кое-кому
известно?  Может  быть,  даже само это свидание организовано для того,
чтобы узнать,  кого хотела встретить Эрна и застать  ее  вместе  с  ее
контрагентом,  то  есть  с  Кручининым?  Такие  мысли  Кручинина  были
законны.  И не следовало ли из них,  что он должен  поскорее  покинуть
подозрительное  место,  прежде чем дверь захлопнется перед ним?  Может
быть,  при иных обстоятельствах именно так он и  поступил  бы.  Но  не
сегодня: он должен был видеть Эрну!
     В зале появились новые посетители.  Один из них,  медленно пройдя
мимо  Кручинина  и  внимательно  в  него  вглядевшись,  занял столик у
витража,  вделанного в заднюю стену зала.  В свою  очередь  исподтишка
оглядев  этого  человека,  Кручинин  решил,  что  посетитель  здесь не
впервые.  Уж слишком уверенно занял тот именно  такое  место,  где  на
верхнюю часть лица падал свет,  прошедший сквозь стекло,  изображающее
алый плащ рыцаря.  Нижняя часть  лица  посетителя  освещалась  лучами,
профильтрованными  синим  чепраком  рыцарского  коня.  Эти яркие блики
искажали черты лица и мешали Кручинину разглядеть  нового  посетителя.
Кручинину  пришлось  очень  внимательно всмотреться,  чтобы,  наконец,
сказать:  он знает этого человека.  Когда-то этот субъект красовался в
черном   мундире  гестаповца  со  знаками  бригаденфюрера.  Теперь  на
воротнике его штатского пиджака не было шитья и  приметой  служили  не
дубовые  листья,  а  знак,  который  нельзя было спороть как шитье или
смыть подобно накладным усам:  под левой скулой у него виднелся шрам в
виде  полумесяца,  словно  бы  след  глубоко  вонзившихся зубов.  Укус
оказался более прочным,  чем все другие знаки,  кичливо выставлявшиеся
напоказ во времена гитлеризма, и уж во всяком случае прочнее шевелюры,
некогда  украшавшей  его  голову,  ныне  представшую  во  всем  блеске
оголенного  черепа.  Теперь  голова  походила  на шар,  отполированный
руками тысяч любителей  кегельбана.  Впечатление  этой  необыкновенной
округлости прочно удерживалось,  хотя лицо бригаденфюрера вовсе нельзя
было назвать  ни  круглым,  ни  гладким.  Напротив,  оно  было  скорее
удлиненным,  словно  бы  оттянутым вниз рукою физиономиста-насмешника.
Как следует понять,  что представляло собою лицо бригаденфюрера, может
тот,  кто  видел  снимки,  сделанные  с летчиков-скоростников в момент
перехода из пике в крутую горку,  когда ускорение переходит за  десять
"g".  Сходство  с  кегельным  шаром  заканчивалось широкой щелью рта с
опущенными краями - ни дать ни взять выточка для руки  игрока  в  шаре
для кеглей. (Латинской буквой "g" обозначается в физике ускорение силы
тяжести.)
     Нет надобности   больше   останавливаться   на   описании   этого
пришельца.  То  и  другое  достаточно  известно  читателю  по  участию
бригаденфюрера  в  убийстве  Шлейхера  и  в  преступлении  на квартире
Палена, а также по случаю с кражей бумаг у генерала фон Бредова. Разве
стоит отметить из числа изменений, происшедших в его наружности за эти
годы,  некоторую  одутловатость  в  лице  и  мешки   под   глазами   -
свидетельство  того,  что  былое здоровье ему несколько изменило и что
отвращение к пиву не было его пороком.
     Что касается  личных качеств бригаденфюрера,  известных Кручинину
по прежнему опыту,  то,  может быть,  стоит напомнить о  его  привычке
произносить прописные истины тоном профессора,  делающего открытия. Из
литературы давно известен и ею достаточно высмеян  классический  образ
филистера.  Но  еще никто не описывал склонность к произнесению истин,
давно известных,  обращенную  в  область  интересов  профессионального
палача.  Кручинин  отлично  помнил впечатление,  произведенное на него
записями Геринга и Гиммлера,  относящимися к их состязанию в собирании
исторических   данных   о   пытках   и   казнях.   Как  известно,  это
патологическое соревнование было вызвано ревностью Геринга,  когда его
вынудили  уступить  Гиммлеру  лавры всегерманского палача - начальника
тайной полиции. Сидя в уютном охотничьем домике Геринга в Кариненхалле
и просматривая этот пыточный альбом Геринга,  Кручинин пытался постичь
психологию существ,  способных к подобным забавам. Геринг любил делать
свои записи в минуты отдыха, покачивая на коленке любимую крошку-дочь.
И в то время, когда ребенок играл его аксельбантами, рука рейхсмаршала
выводила  сентенции  о  предпочтительности  спускания руки пытаемого в
кипящее масло,  сравнительно с простым отсечением ее.  Быть  может,  в
минуты наибольшей нежности к своему отпрыску, Геринг сделал и запись о
том,  что вливание расплавленного свинца в горло пытаемому  неразумно,
ибо  лишает  объект дара речи и судью возможности дальнейшего допроса.
Геринг считал правильным протыкание щек раскаленным  железным  прутом:
"Если  не  повреждать  языка,  то объект может давать показания..." На
одной из последних страниц тетради имелось сообщение о том, что Наци Э
2  раскопал  старинные  китайские  и  индийские  документы  о шедеврах
палаческого искусства;  с их  помощью  он  надеялся  положить  на  обе
лопатки своего соперника "Черного Генриха".
     Садистский бред сочился из каждой капли чернил,  оставивших  след
на  страницах  альбома.  И  все же все это оставалось только бумагой с
мертвыми строками ныне мертвого автора.  Но вот она, картина недавнего
прошлого:    живой,    чисто   выбритый,   надушенный,   затянутый   в
безукоризненный костюм бригаденфюрер тоном учителя мудрости  рассуждал
о  методах  изощренного мучительства подследственных,  доказывая,  что
только  устарелые  понятия  немецкой  публики  мешали  фюреру   ввести
публичное отсечение головы топором на площадях.  "Между тем,  - поучал
бригаденфюрер,  - лишь подобные методы воспитания масс могут  избавить
мир  от  противников войны и жестоких методов правления".  Сидя в углу
элегантного салона, можно было слушать этого знатока палаческого дела.
Если  прибавить  к  этому,  что  назвать словарь бригаденфюрера просто
ограниченным  -  значило  безмерно  ему  польстить,  то   легко   себе
представить,   каких   усилий   стоило   тогда   Кручинину   сохранять
спокойствие... К счастью, все это было в прошлом и вспоминалось теперь
только как неповторимый сон...
     Хотя сегодняшняя встреча с бригаденфюрером не была приятной,  она
имела и положительную сторону - Кручинин мог более не сомневаться, что
в этом кафе геленовская  разведка  устроила  ловушку  Эрне  Клинт:  уж
слишком  подчеркнуто  равнодушно  прошел бригаденфюрер мимо Кручинина,
чересчур нарочитой была самая случайность его появления в  этом  зале.
Итак,  на  карте стояла судьба большой человеческой борьбы за свободу,
за мир,  за жизнь.  Кручинин ни за что не признался бы никому другому,
ни  даже  самому себе,  что одною из ставок в этой игре со смертью ему
представлялась голова Эрны Клинт. Далеко не последняя ставка.

45. ПАРТИЯ ШАХМАТ

     Трудно вытравить из человеческого  сердца  личное  даже  в  самых
ответственных  условиях выполнения долга перед обществом.  Мы привыкли
оценивать борьбу между общественным и личным,  когда они  противостоят
друг  другу.  Но  ничего  не замечаем,  когда противоречия нет и когда
общественное и личное текут в едином русле. А между тем подсознательно
личный   мотив   часто  участвует  в  принятии  решений  общественного
свойства.  К  счастью,  в  данном  случае  личное   не   противостояло
общественному  и  сознание  Кручинина  не  было  ареной  этой  борьбы.
Кручинин благодарил себя за осмотрительность,  толкнувшую его  на  то,
чтобы прийти в пивную заблаговременно.  Он мог предотвратить появление
тут Эрны Клинт,  мог уберечь ее от лап бригаденфюрера.  По  тому,  как
подчеркнуто  незаинтересованно  в  отношении  шахматистов  держал себя
бригаденфюрер,  Кручинин мог с уверенностью сказать,  что они  -  одна
компания.  Кручинин  подошел  к шахматистам и стал таким образом,  что