му  убеждению,  несовместимо с
руководящей  работой,  на  какую  сейчас  выдвигается  Ян  Мутный.   Я
посоветовала им обратиться в Центральный Комитет, но у меня нет полной
уверенности,  что они это сделают:  некоторые из них, не члены партии,
ложно представляют себе, будто это не их дело и будто партия и без них
знает, что делает, и не нуждается в их советах. Поэтому я считаю своим
долгом  передать  вам  с  их  слов  то,  что я узнала о своем муже Яне
Мутном!"... Дочитав до этого места, Мутный судорожно смял лист. Он уже
знал,  что написано дальше,  знал имена... Прошло, вероятно, несколько
минут,  прежде чем он разжал большой крепкий кулак - кулак грузчика, -
и  удивленно  посмотрел на ком бумаги.  С остервенением швырнул его на
пол и растоптал ногой. Раскидывая в ящиках туалета все, что попадалось
под руку,  он отыскал наконец ключ от дачи.
     Но какова Бела,  какова эта тихоня с ее идеалом "респектабельной"
жизни!  Донос  на  "Яна  Мутного"!  Он стал для нее всего только "Яном
Мутным"!  Ненависть горячей волной залила мозг:  попадись  ему  сейчас
Бела,  она  узнала  бы,  что  такое кулак грузчика,  - одним ударом он
свалит  ее  с  ног,  будет  бить  и  топтать.  Проклятая  баба!..  "Ян
Мутный"!..  Дай  только  время  избавиться  от  Строда,  и  он покажет
доносчице,  чего стоит измена "Яну Мутному"!  Уже  одетый,  собравшись
было  уходить,  он  вдруг  вспомнил  о глухой старухе.  Он прикажет ей
впустить Белу в дом, запереть дверь и убрать ключ, чтобы жена не могла
сбежать до его возвращения из Лиелупе. И уж тогда...
     Ян Петрович быстрыми шагами направился к  каморке  прислуги,  но,
отворив ее дверь,  остановился как вкопанный: на убогой постели лежала
вовсе не старуха,  а на спине,  с беспомощно повисшей  к  полу  рукой,
вытянулась  Бела  Исааковна.  Ее лицо,  каким он никогда его не видел,
было похоже на маску покойницы - бледное,  с заострившимися чертами, с
глубокой складкой страдания вокруг рта.  На комоде, у изголовья, стоял
наполовину опорожненный стакан с водой и валялась стеклянная  трубочка
из-под  лекарства.  Когда  прошло  первое удивление Яна Петровича,  он
сделал было шаг в каморку:  он мог  сейчас  же  расправиться  с  Белой
Исааковной,  сделать все, что собирался сделать по возвращении с дачи.
Стараясь не шуметь,  осторожно замкнул дверь,  вынул ключ из замка  и,
просунув  в  щель под дверью,  ударом ноги толкнул в каморку как можно
дальше.  Несколько времени постоял у двери, опустив голову, тупо глядя
в пол.
     Наконец, входная дверь без шума затворилась за Мутным.  Покинутая
им   квартира  представляла  собою  удивительную  картину:  все  ящики
письменного стола,  шифоньера,  комода были выдвинуты, ил содержимое в
беспорядке раскидано по полу.  В кабинете на газовом камине - гордости
"аристократического" быта Яна Петровича  -  громоздилась  гора  пепла.
Огонь широкой горелки был погашен. В комнате стоял чад горелой бумаги,
все  больше  перебиваемый  запахом  газа,  продолжавшего  выходить  из
незакрытой горелки в камине.

86. ДАЧА В ЛИЕЛУПЕ

     Начинались сумерки,  когда  Мутный  сошел  с  поезда на платформе
Лиелупе.  Накрапывал дождь,  и Ян  Петрович  поднял  воротник  пальто.
Право,  он поднял воротник и надвинул на уши шляпу только из-за дождя,
а вовсе не для того, чтобы его труднее было узнать. Он шел прямо через
лес,  неудобным, но самым коротким путем: лишь бы поскорее перехватить
проклятого Строда! Оскользаясь на корнях сосен, увязая в зыбком песке,
с иглами хвои,  набившимися в ботинки,  Мутный бежал,  задыхаясь. Этот
отвратительный тип, наверное, рыщет вокруг дачи! А может быть, нарушив
приказ Мутного,  разлегся на диване в комнате Яна Петровича, уверенный
в своей безопасности. Ян Петрович приостановился на углу своей улицы и
осмотрелся:  ставни  дачи  затворены,  калитка на запоре.  Нарочито не
спеша подошел к палисаднику на случай,  ежели  его  кто-нибудь  видит.
Стукнула  щеколда,  звякнули стекла балконной двери.  Если "Строд" уже
здесь - он это непременно услышал.
     Ян Петрович  хотел  было  выйти  во двор,  чтобы снаружи оглядеть
чердак:  если что-нибудь подозрительное увидит он, то значит могли сто
раз увидеть и другие.  Но тут же подумал,  что соседи могут заметить и
его самого разглядывающим  чердак.  Все  еще  нерешительно  переступил
порог  столовой.  Тут  ему показалось,  что за его спиной кто-то есть.
Быстро обернулся и в испуге попятился:  он  не  знал  этого  человека.
Строд тут не один? Немедленно, как можно скорей выгнать этих людей!
     - Отдайте ключ и немедленно вон!  - резко проговорил он, как умел
приказывать, когда сердился.
     - Ваш ключ? - спросил незнакомец.
     - Не валяйте дурака,  - прикрикнул Ян Петрович совершенно так же,
как сегодня утром на него самого цыкнул Строд. - Ключ!
     - О  каком  ключе вы говорите?..  - спокойно спросил незнакомец и
вдруг рассмеялся:  - Ах,  вот оно что:  вы отдали ему ключ.  - И сразу
став серьезным, также спокойно и твердо сказал: - Садитесь!
     В третий раз за этот  день  ноги  Яна  Петровича  отказались  его
держать.  Зубы  Яна Петровича еще стучали по краю поданной ему чашки с
водой, когда незнакомец, приготовив бланк, задал первый вопрос:
     - Фамилия? Имя, отчество?
     Ян Петрович будто и не слышал вопроса. Его расширенный взгляд был
устремлен  на  бланк протокола,  и в голове лениво толклась несуразная
мысль: почему он розовый?.. Розовый бланк?!..

     Прервав составление  протокола,  уполномоченный  негромко  сказал
вошедшему из соседней комнаты сотруднику:
     - Проверьте:  снаружи дача должна казаться пустой,  - и  добавил,
поглядев  на  понуро  сидящего Мутного:  - И полная тишина...  Мы даже
прекратим эту беседу.
     Из этого  Ян  Петрович  сделал  вывод,  что  "Строда" еще нет,  и
вздохнул с облегчением.  Не потому,  что он за  него  боялся,  нет!  С
величайшей   готовностью   задушил   бы   он   сейчас  этого  субъекта
собственными руками. А просто Яну Петровичу казалось: не появись Строд
-  и  улик  против  него,  Мутного,  не  будет.  Все окончится простым
испугом.  Если за минуту до того он был готов повиниться, - то сейчас,
когда мелькнула эта надежда, решил молчать.
     - Странное недоразумение,  - начал  было  он,  но  уполномоченный
только  строго  взглянул на него,  и Мутный поспешно закивал головой и
осторожным движением,  будто даже  оно  могло  нарушить  тишину,  отер
вспотевшие от страха ладони о брюки.

     Квэп еще    издали,   едва   перейдя   проспект   Булдури,   стал
приглядываться к тому,  что делается вокруг.  Он прошел  мимо  нужного
поворота и непринужденно зашагал к морю.  Только оттуда,  укрываясь за
соснами,  повернул обратно к даче Мутного.  Уже  начав  было  обходить
участок,  заметил в заборе заднюю калитку,  выходившую на дюны.  В нее
можно было  войти,  оставаясь  невидимым  с  улицы.  Калитка  была  не
заперта.  Квэп остановился,  прислушиваясь,  и даже, как волк, понюхал
воздух.  Он не замечал этого движения.  Оно было  инстинктивным  и  со
стороны выглядело странно. Внимательно, не переступая границы участка,
пригляделся к затворенным ставням.  В них  было  что-то,  что  ему  не
нравилось. Силился вспомнить: не был ли вон тот ставень в окне второго
этажа отворен утром,  когда он делал разведку.  Почему же он  затворен
сейчас  так  же,  как  все  ставни первого этажа?  Ведь с утра на даче
никого не должно было быть!..  Квэп  отступил  за  сосну  и  терпеливо
стоял,  не шевелясь.  Малейший звук,  раздайся он на даче,  был бы ему
слышен.  Но там было тихо. Как вдруг Квэпу показалось, что в сердечке,
вырезанном   в  подозрительном  ставне,  что-то  шевельнулось  -  едва
заметно,  на один короткий миг...  Квэп сунул сжатые кулаки в  карманы
пиджака с такою силой, что треснул шов на плече: - Почудилось или?..
     Он продолжал наблюдать.  И вот теперь уже был уверен: в отверстии
сердечком - человеческий глаз. Может быть, наблюдатель просто моргнул.
Но этого было достаточно.  Квэп отделился от укрывавшего его дерева и,
пренебрегая необходимостью скрываться,  - теперь это, очевидно, уже не
имело значения,  - зашагал к главному проспекту. Все ускоряя шаги, он,
незаметно  для  себя,  даже  побежал.  Из-за  забора какой-то дачи его
облаяла овчарка.  Спохватившись,  перешел на шаг. На проспекте Булдури
огляделся;  слева,  от военного санатория медленно двигалось такси;  у
стекла - зеленый огонек. Квэп шагнул на середину улицы и поднял руку.
     - Быстро!.. - приказал он, вскакивая в заднее отделение кабины.
     - Если далеко, придется заправиться, - предупредил шофер.
     - Заправимся двадцать раз.  Нажимайте!  - раздраженно приказал он
сквозь стиснутые от нервного напряжения зубы.
     - Тут  ограниченная  скорость,  - невозмутимо возразил шофер,  не
увеличивая скорости.
     Из-за поворота,  ведущего  к  вокзалу  Лиелупе,  показались  двое
прохожих.  Они были пьяны и,  не обращая внимания на  сигналы  шофера,
остановились посреди дороги.  Один из них поднял руку, желая задержать
машину.
     - Не смейте останавливаться! - приказал Квэп.
     Чтобы не сбить пьяниц,  шоферу пришлось резко затормозить. Пальцы
Квэпа впились в его плечо. Горящими от ненависти глазами он смотрел на
покачивающегося перед стеклом машины  человека.  Тем  временем  второй
пьяный рванул дверцу и без церемоний влез на сиденье рядом с Квэпом.
     - Не снимайте рук со спинки, - проговорил этот человек неожиданно
трезвым  голосом.  В  то  же  мгновение второй пьяный очутился рядом с
шофером.  Не ожидая указаний, шофер дал газ и свернул к вокзалу, но на
первом  же уширении дороги развернулся и полным ходом поехал обратно к
даче Мутного.  Квэп молчал:  он понял все.  Мысли остановились. Только
пальцы  все  крепче  впивались  в  спинку переднего дивана,  пока рука
соседа, быстро обшарив его карманы, овладевала пистолетом.
     "Вот и все..." - подумалось Квэпу.  Он без сопротивления вышел из
автомобиля  и  пошел  к  даче  по  аккуратно  окаймленной  настурциями
дорожке.  Особенно  хорошо  запомнилось то,  что фасад дачи выкрашен в
желтую краску,  а ставни  обведены  коричневой  и  зеленой  полосой...
Ставни!..  Поднял взгляд ко второму этажу.  Подозрительный ставень был
распахнут настежь.

87. СТАТЬЯ 55 УПК

     Когда защитник, назначенный Квэпу, ознакомился с делом, он понял,
что  Квэп  виноват по всем пунктам предъявленного обвинения и адвокату
придется поломать голову,  чтобы найти доводы  для  защиты.  При  всей
уважительности  роли  защитника  в  состязательном процессе адвокат не
испытывал удовольствия от необходимости доказать право на снисхождение
для заведомого врага народа,  страны, государства и мира. Поступками и
мыслями Квэпа руководил теперь единственный мотив  -  животный  страх.
Страх вытеснил все, вплоть до разумных доводов самосохранения. В таком
состоянии  Квэп  был  меньше  всего  способен  откровенно   рассказать
обстоятельства   дела.   А   только  так  адвокат  мог  разобраться  в
политическом смысле и в психологической обстановке преступления.  Быть
может,  тогда  опытному  адвокату  и  удалось  бы отыскать что-нибудь,
говорящее в пользу обвиняемого. Но Квэп молчал.
     - Хорошо,  - сказал, наконец, адвокат. - Единственное, что я могу
сделать в подобной обстановке,  - найти повод для отсрочки  дела.  Это
даст  вам  время  прийти  в  себя  и  понять,  что  в  ваших интересах
рассказать мне все, а так... - адвокат развел руками.
     Квэп оторвал  взгляд  от  пола и,  исподлобья глядя на защитника,
хмуро процедил сквозь зубы:
     - Конечно! Вам заплатят за то, что выудите из меня признание.
     Адвокат отбросил перо.
     - Я  обязан  вас  защищать.  Понимаете:  обязан!  - с возмущением
проговорил он.  - Наш Уголовно-процессуальный кодекс обеспечивает  вам
защиту.
     - Ну да,  вы обязаны меня защищать. - Повторил Квэп. - Обязаны! -
И понизив голос почти до шепота:  - Вытащите меня отсюда, и вы станете
богатым человеком.  Слышите:  богатым!  Поедете куда хотите, построите
дачу у Черного моря.  Настоящую виллу,  такую,  в которой приятно жить
хоть сто лет.  У вас будет капитал на всю  жизнь.  Вы  оставите  вашим
детям столько, что им, как и вам, никогда не придется работать. - Квэп
говорил  быстро.  Брызги  слетали  с  его   губ.   Адвокат   брезгливо
посторонился,  но не мешал ему говорить. - А если боитесь - мы вытащим
вас отсюда. Выбирайте страны, где хотите жить... Спасите меня, делайте
что-нибудь;  заплатите следователю,  судье - всем,  кому надо, сколько
надо. Не стесняйтесь в деньгах. Только скажите, что вы меня спасете...
Что вы молчите? Боитесь продешевить?..
     Он наклонился вперед так,  что едва не касался подбородком стола.
Его  глазки  впились  в  лицо адвоката,  рот был приоткрыт,  дыхание с
хрипом вырывалось из груди.
     - Боюсь,  мы  не  поймем друг друга,  - ответил адвокат и покачал
головой.  - Если бы это не противоречило правилам советской адвокатуры
- я бы попросил освободить меня от защиты.
     - Трус!  - злобно прошипел Квэп.  - И тот, кто придет вместо вас,
будет  такой  же  трус!..  Хорошо,  что  вам  не удалось поддеть меня.
"Откровенное признание!" Нет,  нет, я ничего не говорил! Я ни в чем не
виновен.  Я  никогда  не  совершал  ничего дурного.  Меня принимают за
другого - я вовсе не Квэп!
     Когда Квэп  умолк,  задохнувшись  от душивших его злобы и страха,
адвокат, стараясь скрыть охватывавшее его чувство презрения, повторил:
     - Попробуем затянуть дело. Появилось новое обстоятельство - новый
свидетель.  Возбудим ходатайство  о  доследовании...  -  он  терпеливо
излагал  свои  соображения,  но Квэп даже не смотрел на него.  Заметив
это,  защитник собрал свои бумаги. Только когда стукнул отодвинутый им
стул,  Квэп поднял было голову,  но тотчас же уронил ее,  и взгляд его
остался  тупо  бессмысленным.  Таким  и  только   таким   видели   его
следователь, прокурор, защитник. Несмотря на профессиональную привычку
к типам,  внешне,  может быть,  еще  более  омерзительным,  чем  Квэп,
адвокат   не  мог  заставить  себя  без  отвращения  говорить  с  ним,
советоваться,  отыскивая способы спасения этой никому не нужной жизни.
Чем ближе он знакомился с подзащитным, тем тверже приходил к убеждению
в его неисправимости.  А какой смысл сажать безнадежного нахлебника на
шею народу?  Еще один иждивенец?  Зачем возня с такими, как Квэп?.. Но
тут же сам адвокат восставал против подобного допущения. Он был членом
корпорации,  чья обязанность - состязание с обвинением.  В полную меру
своих знаний и способностей защищая преступника  от  карающей  десницы
закона,  адвокат  способствует  верному  решению  суда  и действует на
пользу обществу. Только проникнувшись подобного рода убеждением, можно
было найти в себе силы защищать Квэпа.

88. ЕСЛИ БЫ ГЛАЗА ГОВОРИЛИ!

     Ходатайство защиты  о  доследовании дела было удовлетворено.  Вся
последующая работа Грачика велась под непосредственным наблюдением Яна
Валдемаровича  Крауша.  Генеральный  прокурор  часто  присутствовал на
допросах, ничем, однако, не нарушая хода мысли Грачика и не вмешиваясь
в его действия.  Взвесив все,  что ему сказал когда-то по поводу этого
дела Спрогис,  Крауш решил сам выступить с  обвинением  в  предстоящем
процессе.  Но и на этой заключительной стадии следствия Квэп, несмотря
на абсурдность такого поведения, продолжал искать спасения в отрицании
даже того,  что он Квэп,  что он Строд,  что он Винд.  В дополнение ко
всему он стал плакать. Слезы без конца и по всякому поводу, а иногда и
без  повода  представлялись  ему  средством защиты.  Он тихо обливался
слезами или громко рыдал,  выжимая из себя  неиссякаемый  запас  слез.
Грачик решил еще раз быстро пройти по всему делу:
     - Проследим ваш путь с момента появления в окрестностях  Риги,  -
сказал он Квэпу. - Вы приехали на остров у озера Бабите...
     Квэп отрицательно качнул головой.
     - Вы пришли на явочную квартиру на старой мызе.
     - Отрицаю.
     - Вы вступили в контакт с Линдой Твардовской, проживавшей на мызе
по документам Эммы Юдас.
     - Отрицаю.
     - Вы наладили связь с уголовником Василием Крапивой и завербовали
его в помощь себе для убийства Круминьша.
     - Отрицаю.
     Грачик молча нажал кнопку звонка и сказал вошедшему сотруднику:
     - Введите Твардовскую,  - и быстро обернувшись к Квэпу: - Вы были
у жены на острове в тот самый вечер,  когда совершили покушение на мою
жизнь,  отправив меня на дно Лиелупе.  -  Грачику  показалось,  что  в
глазах  Квэпа  промелькнуло  что-то  вроде  злобного торжества.  Но он
молчал. - Отвечайте же, Квэп!
     - Я никогда не был на острове... не совершал покушения.
     Грачик положил  перед  Квэпом  кусок  картона,   где,   прикрытый
целлофаном, был наклеен окурок.
     - Это  ваш  окурок,  я  взял  его  из  пепельницы  на   столе   у
Твардовской, когда вы убежали через заднюю дверь дома.
     - Это не мой окурок.
     - Нет,  ваш!  Вот  доказательство.  - Грачик выложил перед Квэпом
второй картон с целой коллекцией бережно расклеенных окурков. Концы их
были  искусаны.  - Это вы курили у меня,  на предыдущих допросах.  Все
папиросы носят следы тех же зубов,  которыми был надкушен и кусок мыла
в  доме  некоего  Винда  в Цесисе...  Помните такой случай?..  "Винду"
захотелось для верности намылить сделанную на  веревке  удавку...  Да,
да,   ту  самую  удавку,  которой  вы  намеревались  задушить  Мартына
Залиня... Может быть, вы не помните и этого?
     - Отрицаю...  -  с  механической  монотонностью  пробормотал было
Квэп, но тут вспомнил, что в зубах у него и сейчас зажата папироса. Он
с  испугом  выхватил  ее  изо  рта  и  швырнул  в  пепельницу.  Потом,
спохватившись,  взял окурок размял  его.  Все  это  он,  не  смущаясь,
проделал на глазах у Грачика.
     - Это не мои окурки!  - сказал Квэп.  - Я никогда не курил  ваших
папирос.
     Обескураженный такой наглостью,  Грачик несколько  мгновений  так
смотрел  на  своего  подследственного,  будто  не  понимал,  как может
мыслящее существо,  так или иначе homo sapiens, а не просто животное о
двух  руках  и  двух  ногах  быть  таким  последовательно тупым и тупо
последовательным.  (Буквально "мудрый человек" (лат.),  т. е. мыслящее
существо.)
     - И попытка утопить меня - тоже не ваших рук  дело?  -  негромко,
как будто из последних сил, спросил Грачик.
     - Нет.
     - И  вот  это,  -  Грачик выбросил на стол гребешок с поломанными
зубьями, - не принадлежало вам?
     - Нет.
     - А между тем,  - с новым зарядом терпения продолжал Грачик, - по
застрявшим на этом гребне волоскам эксперты установили,  что он ваш. -
И не обращая внимания на то,  что Квэп равнодушно пожал плечами:  - Вы
выронили  этот  гребень,  когда  лежали под моей машиной и разъединяли
тормозные тяги вот этим ключом.  Вы думали,  что я стану спускаться  с
берега  в "Победе" и вместе с нею нырну на дно реки.  - Грачик положил
перед Квэпом разводной ключ.  - Разъединив тяги,  вы  бросили  ключ  в
кусты...  Не сообразили,  что нужно было забросить в реку и это орудие
преступления.
     - Все, все отрицаю.
     Ввели Линду Твардовскую.
     - Вы не объясните нам,  Твардовская, - обратился к ней Грачик, но
она перебила:
     - Я не Твардовская, а Юдас.
     - Хорошо,  не  спорю:  Юдас-Твардовская,  объясните,  почему   на
заброшенной  и  почти  догола ободранной мызе появилось такое нарядное
зеркало? Золоченая рама и прочее...
     Твардовская посмотрела на Квэпа.
     - Он объяснит.
     - Нет,   Твардовская,  -  твердо  проговорил  Грачик,  -  я  хочу
выслушать это и от вас.
     Она с  пренебрежением  подняла  одно  плечо  и,  затушив  окурок,
сказала:
     - Он купил его в комиссионке,  в Риге. По его мнению, было вполне
естественно, чтобы у меня стояло зеркало. В раму вделали второе стекло
-  словно  бы  заднюю  сторону зеркала.  Это стекло покрасили суриком.
Между стеклами он хранил деньги. - Она вздернула подбородок: -