но  и
беспомощен.  Когда  спешиваются с  коней,  тогда  либо  прочный мир,  либо
безграничная покорность. А тебе к лицу больше, как вижу, смелость.
     - Мне смелость ни к чему. Я - лекарь.
     - Лекарь? Не звал лекаря.
     - Не твой.  Князя Изяслава лекарь приближенный. Дулеб мое прозвище. А
это мой товарищ Иваница.
     - Апостол  Петр  странствовал  всегда  со  спутницей.  Ты  только  со
спутником?  Ну  да ладно уж.  Ежели так,  сидите оба верхом.  Справедливее
будет.
     - Ты говоришь о справедливости, княже?
     - Почему бы мне не говорить?  Князь -  тоже человек. А все люди любят
справедливость.
     - Для самих себя. А для других?
     - Это уж кто как.  О  себе не буду говорить.  Хвалиться не привык.  А
слыхать обо мне ты мог мало,  ежели же много, то лишь злое, раз приехал от
врага.
     - Он твой племянник.
     - Потому и враг. Старшего брата уважал бы, терпел бы его старшинство,
как было до сих пор. Изяслав сам выступил войной супротив меня.
     - Я прибыл не от него.
     - От кого же?
     - От собственной совести.
     - Далеко она тебя загнала.
     - Потребность.
     - Будешь говорить здесь, на ветру, или спрячемся в укрытие?
     - Боюсь, не понравятся тебе мои слова. Пусть слышит только ветер.
     - Тогда говори.
     - Про  справедливость поминал  ты,  княже.  А  сам  неправедное  дело
свершил.
     - Назови. Ибо сам не всегда знаешь, что праведное, а что нет.
     - Убил в Киеве князя Игоря.
     - Сидя в Суздале?
     - Не своими руками, так чужими.
     - Не боишься, лекарь, своих слов?
     - Иногда человеку хочется прикусить язык.  Но считаю, лучше умереть с
чистой совестью, чем с прикушенным языком.
     - Говори смело, однако не бездумно. Ибо слышит ветер, но слышит также
и бог святой. О себе молчу. Привык к наветам.
     - Имею доказательства.
     - Покажешь?
     - Не  нашел  еще,  но  приехал сюда,  чтобы  обвинить тебя  и  искать
доказательства.
     - Не  нашел,  а  уже имеешь?  -  Князь как бы  зачерпнул рукой ветер,
разжал пальцы, показал пустую ладонь. - Вот так?
     - Убийцы суть сын дружинника Кузьма Емец и  монах из святого Феодора,
бежали к тебе.  Ведомо об этом в Киеве.  Под твою руку бежали - вот и твоя
вина начинается.
     - Под мою руку?  А сколько бежало?  Двое? А знаешь ли ты, лекарь, что
здесь все люди -  беглые?  И  те,  кого видишь возле меня,  -  вот они,  и
остальные. И я не просто князь Юрий, сын Мономаха, внук Всеволода, правнук
Ярослава,  - я князь над беглыми или вольными. Вольный люд, собравшийся со
всех сторон,  заселил эти земли,  и я,  стало быть,  князь над вольными, а
следовательно, и сам вольный. Вольный князь - слыхал ты о таком?
     - В князьях не разбираюсь.
     - Так  знай.  Не  всегда берешься за  лекарское дело  -  не  помешает
кое-что и знать. Или, может, хотел душу мою полечить? Но нет нужды.
     - Прибыл лишь, чтоб сказать тебе про твою вину. А теперь поеду дальше
- искать убийц.
     - Так сразу и поедешь?
     - Да.
     - Где искать - знаешь?
     - Буду искать.
     - А  поспешность твоя откуда?  Иль боишься,  что затопит меня?  Тогда
взгляни на мою бороду.  Седина скажет тебе о моих летах. Много их миновало
в этой земле, долгие были, нелегкие. А не затопило.
     - Вот уж! - подал наконец голос Иваница, который впервые видел князя,
стоявшего на таком ветру и ведшего беседу с простыми людьми, как с ровней.
Такой  князь не  мог  не  нравиться.  Иваница удивлялся черствости Дулеба.
Уперся с этим убийством и не может увидеть, какой человек стоит перед ним!
     - Оставьте своих коней да пойдемте-ка лучше к столу,  ибо хорошая еда
и  питье создают хорошее настроение,  а  это  как  раз то,  чего всегда не
хватает людям,  - сказал князь и дал знак своим отрокам, чтобы они помогли
гостям,  как это заведено здесь,  быстро,  неназойливо,  но и с надлежащей
настойчивостью.
     - Беру тебя,  лекарь,  с твоим Иваницей в полон,  -  засмеялся князь,
когда,  переодетые в  сухое,  оба расположились за длинным столом напротив
Юрия;  и  снова немало удивлен был Иваница,  потому что не приходилось ему
еще садиться за стол с князьями - дальше бояр и воевод не пробивался.
     - Задобрить нас хочешь? - все еще не поддавался Дулеб.
     - А  зачем?  Жалость меня берет,  когда вижу суетность усилий.  Ты бы
снова утопал в холодных водах,  а там, может, выбрался бы на сухое, и куда
же дальше?
     - Сказал:  искать убийц, укрывшихся в твоей земле. А может, ты сам их
спрятал?
     - Ежели сам спрятал,  лучше ведаю, где искать. Посиди возле меня, а я
найду их и приведу к тебе.
     - Убийц приведешь? - не поверил Дулеб.
     - Ежели они здесь и ежели убийцы. Ты сам вскоре убедишься.
     - А ежели выдадут тебя, твою вину?
     - Почто забегать в такую даль? Прежде чем вепря зажаривать, убей.
     Чашник наполнил всем посудины для питья,  но  не отступил назад,  как
заведено повсюду у князей, а встал за столом, обратился к Юрию:
     - Дозволь, княже, слово молвить?
     - Говори. - Князь отхлебнул пива, буднично заметив: - Сладковатое.
     - Свежее,  - сказал чашник так, будто не просил только что разрешения
говорить нечто торжественное,  а  затем сразу же и  начал:  -  Есть у меня
притча про коня.  Был себе князь,  а у князя конь. Но не об этом коне идет
речь.  Потому что набежали половчане, или же еще какая сила надвинулась на
землю,  князь повел дружину,  а тут под ним убили коня. Взял у воеводы - и
того коня убили, потому как ведомо: кони беззащитнее людей, гибнут чаще.
     - Что-то ты долгое начал,  -  бросил Юрий,  отодвинув ковш.  -  Я вот
попиваю пиво, а все другие ждут, пока ты закончишь речь...
     - Речь моя  скоро закончится,  княже.  Но  будет у  нее  такой конец,
который имеет продолжение,  то  есть  и  не  заканчивается еще.  Начало же
известно:  идет битва,  а  у  князя и  коня уже  нет.  И  нигде нет коней.
Погибли. Или же не вынесли похода, потому как очень жирные да холеные. Что
же  тогда?  Метнулись отроки сюда-туда,  глядь,  а  там ратай скребет свою
нивку сохой, а в соху запряжен коник гнедой, хлипкий, словно бы и не конь,
а лишь голова,  да четыре ноги, да хвост. Делать нечего: оттолкнули ратая,
чтобы не надоедал причитаниями о своей скотинке, забрали его клячу, повели
к князю: садись и веди нас! Сел князь и повел. Долго ли, коротко ли длился
тот  поход,   а  только  враг  был  разбит,   княжеское  войско  захватило
неисчислимую добычу,  были там богатства, были рабы, были и кони, но князь
не  пересел со  своего гнедка,  ибо  тот  стал ему  как  брат.  И  вот так
возвращался князь в  стольный град земли своей,  а там уже готовили пышную
встречу:  жены в  золоте,  в  серебре,  в  паволоках и  цветах выходили на
городские  валы,  боярство  цепляло  к  драгоценным  мехам  золотые  цепи,
священники надевали золотые ризы и  кадили ладаном в  соборах и на улицах,
по которым должен был проезжать князь.  Ну,  все бы оно так и закончилось,
как начиналось,  и притча моя была бы ни к чему, да подползли к княжескому
уху шептуны-сладкопевцы: и купола на церквах киевских, дескать, золотые, и
ворота  в  городе  золотые,  и  улицы  засыпаны  красным  цветом,  и  жены
выглядывают своего князя пригожие,  как розы, так разве же не должен князь
появиться на белом коне,  с красным седлом,  золотой уздой,  и чтобы челка
золотая, и чепрак тоже - красный в золоте.
     И забыл князь обо всем, пересел на княжеского, убранного для золотого
Киева  во  все золотое коня,  а гнедка бросил у дороги,  - его привязали к
обломанному дереву;  никто не подбросил ему сена,  и  грустно  посматривал
конек,  как его князь под напевы серебряных труб въезжает в Золотые ворота
Киева,  а уж что думал этот конек, того никто не знает. Потому-то и прерву
здесь свою речь,  и давайте выпьем за нашего князя Юрия,  чтобы он никогда
не сменил неказистого суздальского конька на  раскормленного,  украшенного
золотом и серебром киевского. Здоров будь, княже Юрий!
     - Здоров будь! - закричали все остальные и опрокинули всяк свой ковш;
вынуждены были  пить  и  гости,  хотя  к  Иванице слово "вынужден" следует
употребить с оговоркой,  потому что ему все как-то сразу пришлось по душе:
и  удивительно вольные молодые дружинники князя,  и их речь,  даже их вид;
Иваница хорошо разбирался в людях, он тотчас же понял, что князь, которого
окружают такие непривычно раскованные люди,  и сам,  наверное,  необычный,
особенный князь,  а  ежели это  так,  то  почему бы  и  не  выпить за  его
здоровье.   Что  же  касается  лекаря,   то  он  держался  с  подчеркнутой
учтивостью, вот и все, что можно сказать.
     Юрий свободной рукой привлек к себе чашника, обнял.
     - Спасибо тебе,  -  промолвил он с  неподдельной искренностью.  -  Не
сменяю, ты правду сказал. Да Киев и не пришлет мне золотого коня. Ждал я -
не  дождался,  наверное,  и  не  дождусь уже.  Теперь вижу и  знаю.  И  не
сладкопевцев присылает,  а  с  речью горькой и  оскорбительно-неправдивой.
Что, лекарь: сказать моим людям, зачем ты прибыл в наши края?
     - Преждевременно,  -  спокойно ответил Дулеб,  хотя трудно было здесь
сохранять спокойствие:  все указывало на то,  что стоит князю лишь повести
бровью,  как обоих киевских пришельцев эти здоровые молодцы растерзают без
колебания и сожаления, - такую безграничную влюбленность в Юрия можно было
прочесть в их глазах,  на их лицах, ощутить в каждом движении плеча, руки.
Игра была смертельная,  началась еще в  тот день,  когда отправился Дулеб,
никем не  посланный,  к  Юрию;  теперь у  него  была  единственная защита:
собственная сдержанность,  мужество и  правда,  ради которой он  жертвовал
даже своей жизнью.  Все остальное зависело от  воли Юрия.  Князь тоже знал
это  очень  хорошо  и  мог  вдоволь  поиграть с  простодушным правдолюбцем
киевским, а игры, как явствовало из молвы, Юрий любил бесконечно.
     - Придется нашего конька вводить в Золотые ворота киевские?  -  то ли
спросил своих,  то ли утверждал Юрий, а затем внезапно обратился к Дулебу:
- Почто не хочешь открыть свои намерения перед всеми?
     - Только  умы  ограниченные надеются  одержать  победу  при  стечении
людей.
     - А  ты  по  апостольскому  примеру  считаешь,   что  врагов  следует
разбивать поодиночке?
     - Не хочу считать тебя, княже, ограниченным умом.
     - Но и себя не забудь.
     - И себя.
     - Хвала  за   откровенность.   Ты  неуступчив  и   жесток,   как  все
правдолюбцы.  - И снова неожиданно, без видимого перехода, ко всем: - Так,
может, песню?
     - А какую,  вацьо?  -  с готовностью обратился к князю растаптыватель
его сапог. - Про седло или про весло?
     - Про князя Иванка.
     И сам сразу же начал, а все подхватили, даже Иваница.

                  Гей, там, на лугах, на лугах широких,
                  Там же горнть-сяэ терновий вогник,
                       Сам молод, гей, сам молод!
                  Сам молоденький на кониченьку,
                       Сам молод!
                       Коло вогню ходить широкий танок,
                  А в танку ходить княгиня Iванка,
                  На голiвоньцi сокола носить,
                  В правiй рученьцi коника водить,
                  В лiвiй рученьцi гусельки носить.
                  Нiхто не бачив, лиш княжi слуги,
                  Скоро ввидiли, князю сказали.
                  "Ой, …дьте, …дьте, Iванка зв'яжiте,
                  Iванка зв'яжiте, сюди приведiте.
                  Соколонька пустiте до сокiльницi,
                  Гусельки шмарте до гусельницi,
                  Коника вставте до кiнничейки".
                  Соколик квилить, головойки хоче,
                  Гусельки грають, Iванка споминають,
                  Коничок гребе, до поля хоче,
                  Iванко плаче, до мило… хоче*.
     _______________
          * Это  подлинный текст песни из XII столетия,  одной из немногих
     дошедших до нас.

     - Вот как,  лекарь,  у меня и князья беглые есть, не только смерды да
рабы.  Не слыхивал еще про князя Ивана Берладника?  Это только в песне его
поймали,  песня всех ловит,  будто сеть.  А  он ускользнул и пришел в нашу
землю,  как ни  далека она,  ибо никогда не далека для человека воля.  Для
князей тоже.
     - Служил я деду Берладника - князю Володарю. Знаю весь род их.
     - Так не откажешься поехать со мною к князю Ивану? Я как раз собрался
к его людям. Люблю вельми его. Ты тоже, наверное, полюбишь?
     - Лекарь должен любить всех людей, не одних лишь князей.
     - А ежели убийца?
     - И больного убийцу на ноги буду ставить.
     - Чтобы отдать под меч здоровым? Гладя щеку, откусить нос? Говорят, у
франков или  же  у  английцев закон  не  дозволяет карать смертью невинную
девушку.  Тогда, чтобы угодить закону, палач насилует девушку, часто и под
виселицей. Не слыхал про такое?
     - Законы пишем не мы, их составляют властители мира, княже.
     - Я таких не писал. Спроси моих людей, которые знают законы.
     - Будет случай - спрошу.
     Иваница во  всем  положился на  Дулеба.  В  землях,  густо заселенных
людьми,  он  каждый раз  чувствовал себя намного увереннее своего старшего
товарища.  Это правда,  что Дулеб превосходил его опытом и  знанием многих
наук,  простому человеку неведомых, даже по названию, зато Иваница побивал
лекаря там,  где речь шла о быстром сближении с людьми, в особенности же с
девчатами.  Взять хотя бы киевскую Ойку,  которая навела их на след,  да и
неведомо еще,  куда завела. Но как бы там ни было, а все это его, Иваницы,
заслуга.
     А  вот  здесь,  в  окружении мужчин,  где  не  было никаких надежд на
женщин, Иваница начисто растерял свою уверенность и равнодушную готовность
принимать как должное все самое лучшее, что может дать жизнь; тут он сразу
был отброшен на обочину, стал серым и неприметным; быть может, его слишком
поспешное  увлечение  князем  и   его  людьми  тоже  родилось  из  чувства
подавленности,  которое человек так  или иначе должен был переживать здесь
из-за своего полнейшего бессилия? И как же гордился теперь, в конце ужина,
Иваница своим старшим товарищем Дулебом, который сумел держаться с высоким
достоинством, так, что сам князь, судя по всему, проникся уважением к нему
и уж вовсе неожиданно пригласил обоих, Дулеба и Иваницу, лечь спать вместе
с ним в той самой баньке, где он днем парился и где теперь пол был застлан
сосновыми ветками и покрыт кожухами.
     Пока  они  укладывались,   Вацьо  присвечивал  факелом.   Раздеваться
пришлось до пояса, потому что в баньке воздух был душным, тяжелым и словно
бы каким-то липким,  хоть ложись и  умирай.  Даже Иванице,  непривычному к
такому спанью, стало малость не по себе, и он снова с завистью взглянул на
Дулеба,  который  сегодня во  что  бы  то  ни  стало  решил  выдержать все
испытания,   предлагаемые  князем,   не   подавая   виду,   со   спокойным
достоинством.  А  сам князь,  у  которого на диво молодым и  здоровым было
тело,  ничего и  не заметил:  ни тесноты,  ни душного воздуха,  ни низкого
потолка, с которого изредка капала вода, возникавшая из охлажденного пара.
     "Вот счастливый человек,  -  думал о нем Дулеб, опытным оком окидывая
фигуру Юрия.  -  У  него тело,  не изменяющееся с  годами,  не обрастающее
жиром,  как  у  большинства людей,  которые имеют возможность сытно есть и
вдоволь пить.  Если и  смерть придет,  то  застанет она  это тело сильным,
гибким,  молодо-прекрасным,  таким,  как  оно  и  жило,  почти таким,  как
родилось! Вот жизнь и счастье!"
     - Чего смотришь,  лекарь?  - спросил князь таким голосом, будто он не
пил  никакого пива  и  не  сидел  несколько часов за  столом.  -  Хворости
какие-нибудь на теле моем видишь?
     - Никаких. Здоров еси, княже.
     - А уже пятьдесят и семь имею! Тебе сколько?
     - Четыре десятка!
     - Ну,  а  твоему отроку,  наверное,  и двух десятков не наберется?  -
засмеялся Юрий.
     - Уже перевалило... - пошевелился на упругих ветках Иваница, ежась от
щекочущих прикосновений кожуха.  -  Я  уже  и  стареть начал  возле  моего
лекаря.  Других разминает да  растирает,  а  мне хотя бы подзатыльник дал.
Говорит, здоров.
     - Не ленись, вот и не состаришься, - заметил спокойно князь, а потом,
по своей привычке,  внезапно спросил совсем о  другом:  -  Никто из вас не
храпит?
     - А мы когда спим, не слышим, - опередил Дулеба Иваница.
     - Зато я  чутко сплю,  да  будет ведомо тебе,  хлопче.  Сплю как  бог
святой.  Знаешь,  за что Адама бог изгнал из рая?  За то,  что наш праотец
храпел, как кабан, и не давал спать богу.
     - Вот уж!  - зачмокал Иваница почти так же, как княжий растаптыватель
сапог.
     - Спим!  -  упал  князь  на  кожухи.  Вацьо  убрал факел и  прикрыл с
наружной стороны  дверь;  темнота мгновенно наполнила небольшое помещение,
поглотила трех мужчин,  и  вскоре все они уже спали,  лежа рядом на теплых
кожухах, почти прикасаясь друг к другу голыми плечами, переплетаясь во сне
руками и вздохами,  хотя даже во сне каждый из них оставался,  как и днем,
тот князем, тот лекарем, а тот все-таки слугой и коноводом.
     Дулеб проснулся.  Над ним метались красные языки факелов - один, два,
три...  Множество.  Над факелами,  под темным,  остывшим за  ночь потолком
баньки, возвышались две фигуры в драгоценных мехах, с драгоценным оружием,
видно по всему,  князья, так, будто один князь Юрий сразу же превратился в
двоих;  но Юрий сидел на кожухе и  так же,  как и  Дулеб,  прикрывал рукою
сонные  глаза,  недовольно  ворчал  на  непрошеных гостей,  вторгшихся так
неожиданно,  и  они,  несмотря  на  пышность и  нарядность своих  одеяний,
попятились от него,  показали отрокам,  чтобы убрали факелы, кроме одного;
тогда один из гостей, пониже ростом, сказал:
     - Рассветает, княже. С новым днем тебя, отче.
     - Здоров будь,  князь Андрей,  -  ответил ему Юрий.  -  И  ты,  князь
Ростислав, здоров будь. Не звал вас, почто пожаловали?
     - Тревожные вести,  княже,  -  сказал князь Андрей,  а Ростислав,  не
отвечая на вопрос отца, спросил, не скрывая пренебрежения:
     - А эти - кто такие?
     - Гости мои,  -  сказал,  вставая, Юрий. - Тоже принесли мне вести, и
тоже плохие. Как и вы, сыночки мои. Не ведаю, кто теперь мне дороже...
     Насмешка  отца  не   задела  князя  Андрея,   а   Ростислав  обиженно
отодвинулся к двери,  давая понять,  что он может тотчас же уехать отсюда,
ежели его так принимают,  и достоинства своего он не позволит унизить даже
родному отцу.
     - От Глеба прискакали гонцы. Изяслав захватил и сжег все города. Идет
на Чернигов, - встревоженно молвил Андрей.
     - Имею гонцов от самого Изяслава,  -  кивнул Юрий на Дулеба и сонного
еще Иваницу,  -  их весть куда мрачнее.  Коли охота, услышите. Эй, лекарь,
скажи моим сыновьям, зачем ты прибыл!
     Дулеб сел рядом с князем,  точно так же голый до пояса,  точно так же
по-молодому гибкий и  чистый телом,  хотя за  спиной у  него был  нелегкий
многонедельный путь.  Он  сразу же  смекнул,  что  прибыли сыновья князя -
самый старший Ростислав и  второй за ним Андрей.  Ростислав,  бывший князь
новгородский,  поражал своей осанкой,  был он высоким, пышным, - настоящий
князь  в  каждом движении,  в  сверкании больших темных глаз;  Андрей,  на
голову  ниже  Ростислава,  не  обладал  его  горделивостью,  зато  поражал
крепостью своей фигуры,  - неодолимая сила чувствовалась в его неспокойных
руках,  которыми он стискивал рукоять меча,  в  широких плечах,  в  крутом
повороте шеи, даже в коротких курчавых волосах.
     - Почему же молчишь,  лекарь? - поежился от холода Юрий. - Говори, не
бойся. Мои сыновья привыкли слушать и правду и неправду. На то и князья.
     - А что говорить? - Дулеб улыбнулся, прикоснувшись к плечу Иваницы. -
Сказал тебе, княже, все. Повторяться негоже.
     - Тогда одеваться,  завтракать и айда к князю Ивану,  -  почти весело
промолвил князь Юрий,  взмахом руки выпроваживая сыновей из тесной баньки,
и они вышли, как и над