тар и Пасанг  Кикули. Пасанг Пхутар -- один  из
моих  старейших  друзей,  недавно он помогал мне строить  новый дом.  Пасанг
Кикули уже в  то время был одним из наиболее прославленных  шерпов. Он погиб
четыре года спустя смертью  храбрых, участвуя  в  американской экспедиции на
К2.
     Как самый младший  из носильщиков,  я нес  самый большой груз, тридцать
шесть килограммов  риса,  но все же пришел первым в базовый лагерь.  На этом
мои обязанности закончились, и  я вернулся  в Дарджилинг. Мистер  Кук  и его
друг успешно  штурмовали в ноябре вершину Кабру, только, к сожалению, с ними
не было никого из шерпов.
     В  течение  зимы я, подобно большинству  шерпов,  отдыхал и  работал от
случая к случаю в районе Дарджилинга.  Это позволяло мне находиться вместе с
женой и малышом;  я очень любил  их и был счастлив  с ними. Но я был молод и
непоседлив  и  знал теперь, после первых походов, что не могу жить  без гор.
Ранней весной 1936 года опять  закипели приготовления, и в этом году я снова
участвовал в двух экспедициях.
     Первая экспедиция собиралась на  Эверест, и на этот раз я не столкнулся
ни  с какими  затруднениями,  потому  что  англичане  пригласили почти  всех
прошлогодних участников. Снова с нами был Эрик Шиптон, а также Фрэнк Смайс и
многие  другие  знаменитые  английские  альпинисты.  Руководил  отрядом  Хью
Раттледж,  возглавлявший экспедицию  1933 года.  Возраст не позволял мистеру
Раттледжу самому подниматься на  большую  высоту,  но  он  был замечательный
человек,  приветливый  и  сердечный, и все шерпы  радовались, что работают с
ним.  Никогда  еще  на штурм Эвереста  не  выходило  столько альпинистов.  В
экспедиции участвовали шестьдесят шерпов -- в пять  раз больше, чем  в  1935
году, -- и вместе с погонщиками мулов  нас было так много, что мы напоминали
целый воинский отряд в походе.
     На этот раз  мы выступили не из Дарджилинга, а  из Калимпонга, примерно
пятьюдесятью километрами дальше по караванному пути  в Тибет. Все снаряжение
было доставлено туда  по канатной дороге;  дальше начинался обычный маршрут.
При  таком  количестве участников  приходилось  двигаться  двумя  отрядами с
промежутком в  несколько дней. Если  бы  мы  шли  все  вместе, у  нас полдня
уходило бы  на  сборы  и раскачку, а вторая половина  -- на развьючивание  и
разбивку  ночлега. На время похода  меня назначили помогать  экспедиционному
врачу, и  я  узнал  от него о болезнях, повреждениях и  первой помощи  много
такого, что пригодилось мне впоследствии.
     Англичане возлагали большие надежды на эту экспедицию. Она превосходила
все предыдущие не только по объему, но и по организации и снаряжению, и  все
были уверены, что  мы возьмем  Эверест.  Однако нас преследовала  неудача. С
самого начала и до конца стояла отвратительная  погода; все то время, что мы
находились около горы,  пришлось как раз  на разгар  муссона. Мы разбили  на
ледниках  лагеря 1,  2  и 3,  а снег все  шел и шел,  и когда  мы  принялись
взбираться  по  крутым  склонам  к Северному седлу, то оказались в  снегу по
самую  грудь. Это не  только  чрезвычайно  затрудняло  работу, но  и грозило
опасностями:  в любой момент мы  могли  провалиться в скрытые  под сугробами
трещины.  Однако  больше  всего  нас  беспокоила угроза лавин. Мысли  упорно
возвращались к ужасному несчастью, происшедшему здесь в 1922 году.
     В  конце  концов  некоторые  из нас,  в том  числе  и  я, добрались  до
Северного седла. Но  там  нас  встретила погода, подобной  которой  мне  еще
никогда не приходилось видеть. Половину времени шел снег, такой густой,  что
на  расстоянии  нескольких метров нельзя было различить  человека,  а  когда
кончился  снегопад,  подул такой  ветер,  что  нас  чуть  не снесло.  Только
везением можно объяснить то, что нам удалось спуститься благополучно обратно
к леднику. Мы стали ждать в нижнем лагере улучшения погоды, но  оно так и не
наступило. Шеи снег, потом дул ветер, потом опять шел снег. Мне кажется, что
некоторые все  равно были готовы  выступить на  штурм,  но  Раттледж сказал:
"Нет, мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь пострадал  или  погиб. Эверест
никуда от нас  не денется". В конце концов после ряда безрадостных недель мы
двинулись  назад. Нам не удалось даже взобраться выше разведочной экспедиции
предыдущего года.
     По крайней  мере никто не  погиб  на  Эвересте.  Зато на обратном пути,
около   поселка   Гадонг  Пага,  случилась  беда.  Здесь  протекает  большая
стремительная  река; с  одного  берега  на другой переброшен канат {(пага)}.
Чтобы  переправить человека,  приходится  заворачивать его в большую сетку и
перетягивать  по  канату на  другую  сторону.  Мы все  пересекли  реку  этим
способом. Только один шерп отказался от сетки, заявив, что и так переберется
по канату. Однако на  полпути рука смельчака  сорвалась, и  он  упал в воду.
Несколько  англичан  разделись  и  прыгнули в  реку,  но  сильное течение не
позволило  им  добраться до него. Волосы  шерпа  были заплетены  в  косу  на
старинный манер, и последнее, что мы от него видели, была  светлая  ленточка
на конце косы, мелькнувшая на поверхности в нескольких сотнях метров ниже по
реке.
     Мы  вернулись  в  Калимпонг,  расстроенные   неудачей  экспедиции.  Мне
особенно было  жаль Раттледжа.  Прекрасный человек и  руководитель,  он  уже
начинал стареть и  последний раз ходил на Эверест.  Я увидел его вновь  лишь
много  лет  спустя  в Лондоне, после взятия Эвереста. Он  пожал  мне  руку и
сказал:  "Сын  мой,  вы совершили настоящий подвиг.  Я  стар уже.  Я  сделал
попытку в свое время и потерпел неудачу, но теперь,  после вашей победы, это
ничего  не  значит.  Когда  вернетесь в  Индию,  обнимите за меня всех  моих
сыновей-шерпов".
     Он имел право назвать нас  сыновьями,  потому что относился к нам,  как
настоящий отец.



СТАНОВЛЕНИЕ "ТИГРА"

     После  экспедиции  на  Эверест  в  1936  году  я  недолго  оставался  в
Дарджилинге.  Эрик Шиптон  отправлялся  в  Гархвал, в  Центральных Гималаях,
севернее Дели, и взял меня с собой. Как и четыре года назад, когда я ушел из
Солу Кхумбу,  мне  предстояло  многое пережить  впервые: впервые я  попал на
равнину,  впервые  увидел  настоящие  большие  города -- такие,  как Дели  и
Калькутта, впервые ехал по железной дороге, впервые узнал настоящую жару.
     В  Раникхете  в Гархвале Шиптон  представил меня майору  саперных войск
Осместону, который занимал  руководящую должность  в индийском геодезическом
ведомстве. Он собирался  на съемки в район высокой горы Нанда Деви,  и  было
решено,  что  я  отправлюсь с  ним.  В  результате многолетней  работы майор
Осместон  нанес  на карту чуть ли не  весь горный  район Гархвала; я не  раз
сопровождал его.
     В том же году была взята вершина Нанда Деви, высочайшая из  всех взятых
к  тому времени  вершин  (7816 метров). Этот рекорд держался  до  1950 года,
когда  французы  поднялись на  Аннапурну  в Непале.  "Нанда  Деви"  означает
"Благословенная богиня";  индуисты и буддисты считают ее священной горой. Ее
история  особенно  примечательна: еще за  два года  до  покорения вершины ни
одному человеку  не удалось добраться  даже до ее подножия, и считалось, что
это вообще невозможно. Но вот  в 1934 году  Шиптон и его  друг Тильман, тоже
известный английский альпинист, нашли проход.  Они  поднимались  вдоль  реки
Риши, прокладывая себе путь через глубокие ущелья и вдоль  крутых склонов, и
пришли  наконец  к  укрывшемуся  у самого подножия  Нанда  Деви  удивительно
красивому  водоему, который  назвали Сэнкчюэри ("Святыня" или "Убежище").  У
них  не  было  ни людей,  ни  достаточных  запасов, чтобы  двигаться дальше;
впрочем, они и  так добились немалого.  А в 1936 году,  когда  Шиптон  снова
вышел на Эверест, Тильман отправился во  главе  большой экспедиции  на штурм
Нанда Деви.
     По  пути в горы наша группа под руководством майора Осместона встретила
возвращавшегося Тильмана, и  он сообщил нам радостную новость. Оделл (в 1924
году  он участвовал  в экспедиции на Эверест и достиг  высоты 8230  метров в
поисках  Мэллори и Ирвина) и Тильман взошли на  вершину.  Третий  альпинист,
молодой  американец Чарлз Хаустон, поднялся почти  до вершины, но  отравился
чем-то  в  верхнем  лагере,  и  ему  пришлось  вернуться вниз.  Когда  мы их
встретили,  он уже поправился  и все они страшно радовались своей выдающейся
победе.
     Вскоре после этого настал мой черед заболеть. Никогда,  ни до, ни после
этого, я  не  болел так сильно в горах. Возможно, сказалась непривычная жара
на  равнине  по  пути из  Дарджилинга.  А может  быть, виной был непрерывный
дождь, или же я еще не отдохнул  после Эвереста. Как бы то ни  было, я очень
ослаб. У меня поднялась такая температура, что  временами майору Осместону и
другим приходилось  тащить  меня  на спине. Майор  Осместон отнесся ко мне с
беспримерной добротой, и  я пообещал себе,  что когда-нибудь сделаю для него
то же, что он для  меня. Англичане определили у меня желтуху. Местные жители
посоветовали  мне  поесть  один   вид  мха,  растущий  на  скалах.  Я  решил
попробовать. Сварил мох и съел  его, потом  меня  рвало  так сильно,  что  я
думал, все внутренности выскочат наружу. Но температура прошла. Слабость еще
оставалась, но болезнь угомонилась, и я смог идти дальше сам.
     Как  и экспедиция Тильмана, мы подошли к Нанда Деви через долину  Риши,
которая называется Риши Ганга, и  разбили лагерь  около  Сэнкчюэри. Это было
действительно очень красивое место; кругом простирались цветущие луга, а над
ними высились снежные вершины. Однако  мы  пришли не  для восхождения, а для
топографической съемки. Наша работа продолжалась несколько недель. Я все еще
был не в  силах делать много и  оставался чаще всего в базовом лагере.  Но я
хоть поправлялся.  Недалеко  от  лагеря находилась могила  одного  шерпа  из
экспедиции Тильмана: он  умер  от  болезни; увидев ее, я  невольно  подумал:
"Как-никак я оказался счастливее его!"
     Наконец  мы  покинули  горы и  вернулись в Раникхет.  Оттуда  я  поехал
обратно  в  Дарджилинг.  К этому  времени я уже совсем поправился, но был не
очень-то доволен  собой,  потому что принес так мало пользы. "Настанет день,
--  думал  я, -- когда я опять  приду на Нанда Деви и  покажу себя  с лучшей
стороны". Этому суждено было сбыться.
     Когда шерп не  занят в экспедиции, он может заработать несколько рупий,
сопровождая туристов по примечательным местам вокруг  Дарджилинга. Этим я  и
занимался  в  течение осени и зимы 1936 года.  Иногда  маршрут ограничивался
подъемом  на Тигровый холм  у самого города. Оттуда на восходе можно увидеть
за  сто шестьдесят километров  вершину Эвереста, возвышающуюся над  хребтами
Непала.  Иногда  туристы  идут  несколько  дальше,  по  северным  тропам  до
Сандакпху  и  Пхалута,  оттуда  в хорошую погоду  Эверест  виден значительно
лучше. Я испытывал радостное чувство,  убеждаясь,  что гора стоит на месте и
ждет меня. Но с другой стороны, я был недоволен -- мне хотелось идти туда, а
не смотреть. В следующем  году экспедиции не было, и мне пришлось ждать 1938
года, чтобы представился новый случай.
     А в 1937 году я отправился снова в Гархвал, на этот раз для восхождения
вместе  с  Гибсоном  и  Мартином, учителями  Дун Скул, известной  английской
мужской  школы  в Дехра  Дун,  в  Индии. Экспедиция  была  маленькая,  в ней
участвовали  двое названных англичан,  я  и еще один  дарджилингский шерп по
имени Ринцинг,  да десятеро носильщиков из Гархвала. Мы собирались взойти на
гору  Бандар  Пунч ("Обезьяний  хвост"); это  был первый  из  трех  походов,
которые я совершил туда  вместе с мистером  Гибсоном. Высота Бандар Пунч  --
6315  метров, совсем  малая в сравнении с  Эверестом  и  даже с  Нанда Деви.
Однако  ее  никто  не пытался  взять до  тех пор.  Условия  восхождения были
сложными, и при  первой попытке нас остановил глубокий снег на высоте  всего
5200 метров.
     После этого  мы не стали делать  новых попыток,  а  посвятили несколько
недель изучению края и пережили при этом много  приключений. Однажды, разбив
лагерь на берегу  большой  реки, мы разделились  на  две  группы и пошли  на
рекогносцировку. Мистер Гибсон и Ринцинг шли  по одной стороне  реки, мистер
Мартин и я -- по другой, мы условились встретиться вечером. Но тут спустился
густой  туман,  пошел дождь,  и мы не могли  найти ни друг  друга,  ни  даже
лагерь. У нас с мистером Мартином  не было ни палатки, ни другого снаряжения
и  было очень  мало  продовольствия. Мы  бродили кругом и кричали, но  из-за
тумана  не видели, куда  идем, а сильный дождь заглушал наши голоса. Наконец
мы  набрели на пещеру; пришлось  просидеть в ней два  дня.  На  третий  день
прояснилось, и мы нашли дорогу обратно в лагерь.
     В другой раз  мы  отправились в большой поход в одну деревню на границе
Тибета. На обратном пути попали в густые дебри и заблудились. Продовольствие
подходило  к концу. На наше счастье, в лесу оказалось  много ягод, однако мы
все  равно ходили голодные. И тут мы наткнулись на местных жителей,  которые
устроились перекусить  на краю  дороги. Продуктов у  них  было много,  и  мы
предложили им денег, но они  встретили нас недружелюбно и отказались продать
что-нибудь.  Тогда  мне  пришла  в голову одна идея.  Я  знал,  что  в  этой
местности господствует суеверие, будто пища становится нечистой, если до нее
дотронется чужеземец. И вот я подсказал мистеру Гибсону, чтобы он прикасался
к разным  продуктам и спрашивал:  "Это  что?  А это?"  Он  послушался, и они
страшно всполошились.  А он трогал все так быстро, что крестьяне не успевали
остановить  его, и твердил:  "Что  это? Это что? Что это? Это что?" Как  я и
надеялся,  местные  жители после этого не захотели  дотрагиваться  до еды  и
оставили ее нам.  Англичане все равно думали заплатить и предложили двадцать
рупий,  но они отказались принять деньги  и заспешили  прочь, пригрозив, что
доложат обо всем сельскому старшине. Однако ничего не случилось, потому  что
мы продолжали путь и сумели обойти их деревню. Зато мы наелись до отвала!
     Во  время этой  экспедиции  нам постоянно не везло  с  продовольствием.
Однажды мы три недели подряд питались  одними  консервами. Наконец  пришли в
деревню, купили козу и зарезали  ее.  Мы настолько проголодались, что тут же
съели  всю  козу,  а  на  следующий  день  все мучились  животами.  Пришлось
задержаться  в деревне на  три дня и лечиться аракой10. Не знаю, как отнесся
бы к такому лечению врач, но мы, во всяком случае, поправились.
     Все это происходило после попытки взять  Бандар Пунч. Мы побывали также
в Ганготри и Гомукхи -- знаменитых местах, привлекающих много паломников, --
потом миновали вершины Бадринат  и Камет и  прошли перевал  Бирни на  высоте
5500 метров,  выше,  чем мы забирались на  Бандар Пунч.  Первым этот перевал
форсировал англичанин Бирни, участник  штурма Камета в  1932  году; отсюда и
название перевала. Но он шел с юга на север, а мы первыми  двигались здесь в
обратном направлении. В это время у нас было очень мало местных носильщиков,
так что нам пришлось так  же трудно,  как если бы мы  поднимались на высокую
вершину.
     Итак, за два года я дважды побывал в Гархвале,  и оба похода  оказались
очень интересными. Все же это было не то что Эверест, и я продолжал думать о
Чомолунгме. Вернувшись  в Дарджилинг, я стал  ждать с  большим  нетерпением.
Весной 1938  года англичане  организовали  новую  экспедицию,  и я, конечно,
нанялся к ним. Это была седьмая экспедиция на Эверест, а для меня третья.
     На этот раз руководил Тильман; по своему размаху экспедиция значительно
уступала предыдущей. Кроме Тильмана в нее вошли Эрик Шиптон и Фрэнк Смайс, с
которыми  я уже ходил в  горы, Оделл  --  его я встретил годом  раньше около
Нанда Деви, -- а также Питер Ллойд и капитан Оливер, впервые участвовавшие в
восхождении. Тильман был очень хороший и спокойный человек, все шерпы любили
его. Косматый, с невероятно густыми бровями, он получил у нас  прозвище Балу
-- Медведь. Именно он придумал  порядок, при котором шерпы не несут большого
груза, пока не дойдут  до самой горы, когда остальных носильщиков отпускают.
Он  же  ввел  официально  звание  Тигра  и  медаль   Тигра  для  Гималайских
экспедиций.
     Путь  на  Эверест  проходил  все там  же, и в начале  апреля мы разбили
базовый  лагерь выше монастыря Ронгбук.  Здесь  я вторично встретил отца: он
опять  услышал  про  экспедицию и  пришел через перевал Нангпа  Ла проведать
меня.  Это была  наша последняя встреча: он умер в  Солу Кхумбу в 1949 году,
прежде чем я попал туда. Он  всегда  был мне хорошим отцом, и я благословляю
его память.
     С ледника  мы не  сразу пошли на Северное  седло, а, как и в 1935 году,
попробовали  сначала найти  лучший путь. Тильман, я и двое шерпов (Церинг  и
Джингмей)  поднялись к  перевалу Лхо Ла, около которого побывал в свое время
Мэллори. Великий  миг! Наконец-то  я с  одной стороны Эвереста видел другую.
Где-то там, на  юго-западе, находится  Тами, мой родной дом... Далеко-далеко
внизу, на склоне около ледника Кхумбу,  паслись яки, рядом с ними  виднелась
фигура человека. Я спрашивал себя, кто бы это мог быть.
     Тильман надеялся пройти через перевал на другую сторону и разведать ее,
однако мы убедились, что склон страшно крут и весь покрыт льдом. Спуститься,
возможно,  и удалось бы,  но подняться потом опять -- ни за что. Было  очень
пасмурно,  и  мы  не  могли  отчетливо  видеть  большую, заполненную  снегом
котловину, которой  Мэллори  дал уэльское имя Western Сwm  -- Западный цирк.
Поэтому  нельзя было судить об условиях для восхождения  с той стороны, и я,
понятно, не подозревал  тогда, что пятнадцать лет спустя  там пройдет путь к
вершине.
     Возвратившись в базовый лагерь, мы выступили к Северному седлу. На этот
раз  мы  попали туда  с двух  сторон: старым  путем, со  стороны  Восточного
Ронгбукского  ледника,  и  новым,  от   Главного  Ронгбукского  ледника.  Мы
убедились, однако,  что второй  путь очень крут и еще ненадежнее старого. По
снежно-ледовым склонам ниже седла, как я уже говорил, часто проходят лавины,
и вот  я впервые сам попал  в одну  из  них. Мы  поднимались в  этот  момент
вшестером, связками по  трое: впереди капитан Оливер, я и шерп Вангди Норбу,
за нами Тильман и  двое других шерпов. Место было крутое, снег  глубокий, по
самую  грудь, и мы продвигались  медленно, с  большим трудом. Вдруг со  всех
сторон послышался треск, и  снег  тоже начал  двигаться. В  следующий миг мы
заскользили все под гору вместе со снегом. Я упал и закувыркался вниз, потом
зарылся  головой в снег и  очутился  в  темноте. Разумеется, я  помнил,  что
произошло на  этом самом  месте в  1922 году, и  подумал:  "Это то же самое.
Конец".  Тем  не менее  я  продолжал  бороться,  протолкнул  вверх ледоруб и
попытался зацепиться им.  К счастью, лавина остановилась, причем я  оказался
не  очень   глубоко.  Мой  ледоруб  зацепился  за   твердый   снег,  я  стал
подтягиваться. И вот я уже опять выбрался на свет -- живой!
     Нам  повезло.  Снег прекратил  скольжение,  и  все легко  выбрались  на
поверхность. А тремя метрами ниже тянулась большая трещина; попади мы в нее,
ни один бы  не выбрался. Теперь же пропал лишь один  предмет -- вязаный шлем
капитана Оливера.
     Мы разбили лагерь  4 на Северном седле. В третий раз я  оказался здесь.
Но  теперь  мне наконец-то предстояло  пойти  еще  дальше.  Для  дальнейшего
восхождения  мы разделились на  две группы. Я вошел в  первую, возглавляемую
Смайсом и  Шиптоном, вместе с еще  шестью  шерпами  -- Ринцингом, Лобсангом,
Вангди Норбу,  Лакпа Тенцингом, Да Церингом и Олло Ботиа.  Следуя по примеру
предшествующих экспедиций  вдоль северо-восточного гребня, мы подняли  грузы
на высоту  7800  метров и  разбили  лагерь  5.  Впервые я оказался на  такой
высоте,   однако   она  ничуть   не  влияла   на  меня.   Но  погода  стояла
неблагоприятная, и