мы
приготовились выступить в путь.  Полковник  Хант  заявил, что пойдет впереди
главного отряда. Ему предстояли срочные дела,  в том числе согласование моей
поездки в Англию. Этого я не предвидел. Думая  о будущем, я представлял себе
только, что вернусь  в  Дарджилинг,  отдохну,  а  затем, если хватит  денег,
построю себе  новый  домик. Я все еще не имел  ни  малейшего представления о
том, что меня ожидало.
     Очень  скоро,  однако,  я  обнаружил, что  отныне вся моя жизнь  пойдет
иначе. Уже в Тьянгбоче мне вручили телеграмму от  Уинстона Черчилля, а затем
последовал  целый  поток  посланий.  Мне  и  самому хотелось  отправить одно
послание: передать Анг Ламу, чтобы  она  вместе с дочерьми встречала меня  в
Катманду. Я сказал об этом майору Уайли, добавив, что сам заплачу гонцу. Как
всегда,  он  охотно вызвался  помочь мне:  послание было  отправлено за счет
экспедиции. И в последующие дни нашего долгого путешествия до Катманду Уайли
всячески заботился  обо  мне:  давал  добрые  советы, помогал  объясняться с
иностранцами и отвечать на письма.
     -- Вы видите теперь, какая жизнь вам предстоит, -- говорил он мне.
     А  между  тем это  было только  начало, меня ожидал еще не один горький
урок.
     Мы  шли вверх и вниз по холмам  и долинам Непала.  С каждым днем  толпы
встречающих и  восторги все  возрастали.  Спустя примерно десять дней, когда
нас отделяло от Катманду восемьдесят километров, я получил приятную новость,
что  Анг  Ламу  уже  прибыла туда  с  девочками.  Однако  большинство  людей
приходило к  нам не с новостями, а за  новостями. Вскоре я  шел в  окружении
целого   отряда  журналистов.  Были  здесь  непальцы,  индийцы,   англичане,
американцы, и кроме рассказа о восхождении многие из  них добивались от меня
всякого рода заявлений по национальным и  политическим вопросам. Майор Уайли
заранее предупредил  меня,  что  так  будет, и посоветовал быть  осторожным;
теперь я всячески старался следовать его совету.
     Это было  нелегко. Множество людей вертелось вокруг, засыпая меня целым
градом вопросов, причем на половину вопросов они, сдается мне, тут же сами и
отвечали.  В Хуксе я дал интервью Джеймсу Бэрку из журнала "Лайф", купившему
у  "Тайме"  право на информацию об экспедиции для Америки. Несколько позже я
встретился с корреспондентом "Юнайтед Пресс Ассошиэйшнс"  Джоном Главачеком,
с  которым впоследствии подписал договор на серию статей.  Англичане были  в
этом  отношении связаны: перед началом экспедиции они  подписали соглашение,
что  все  их  рассказы  и  фотографии  будут считаться  собственностью  всей
экспедиции в целом, которая, в свою очередь, имела контракт с "Тайме". Я же,
хотя и считался членом эксцедиции, не был связан таким обязательством и  мог
заключать сделки по своему выбору. В Катманду и позднее  в Нью-Дели по этому
поводу были споры и дискуссии. Полковник Хант убеждал меня присоединиться  к
контракту с "Тайме".  Однако я  отказался.  Впервые  за всю мою жизнь у меня
появилась возможность  заработать крупную сумму денег, и я не видел,  почему
бы мне не воспользоваться этой возможностью.
     Но  это были все  мелочи. Настоящие осложнения начались в  Дхаулагхате,
немного не доходя Катманду, где  навстречу нам вышла целая толпа непальцев и
чуть не увела меня от всей экспедиции. После меня не раз спрашивали, были ли
это коммунисты,  но  я  просто  не  знаю  этого.  Зато я знаю,  что они были
националисты,  притом  фанатики,  что  их  ничуть не  интересовал  Эверест и
действительные обстоятельства его взятия, а только и исключительно политика.
Они добивались  от меня, чтобы, я  назвался непальцем, не индийцем. И еще --
чтобы я заявил, что достиг вершины  раньше  Хиллари.  Я  ответил  им, что не
заинтересован в  политике  и в ссорах  с англичанами, и попросил  оставить в
покое. "До  сих пор,  --  сказал я  им,  -- никому  не  было  дела  до  моей
национальности. С чего вдруг такой" интерес теперь? Индиец, непалец -- какая
разница?" Я пытался  внушить им то  же самое, что сказал в  интервью Джеймсу
Бэрку: "Все мы  члены одной большой семьи --  Хиллари, я, индийцы, непальцы,
все люди на свете!"
     Однако они  никак не хотели угомониться. Они чуть  не свели меня с ума.
Они сами  подсказывали мне ответы и заставляли подписывать бумаги, которых я
даже не  мог прочесть. И все это время толпа продолжала расти. Меня отделили
от моих товарищей, толкали и вертели, словно куклу. "Чего они хотят от меня?
-- удивлялся я.  -- Знай я, что дело обернется таким образом, я оставался бы
у себя в Солу Кхумбу".
     20  июня наш  отряд  спустился с  предгорий  на  Непальскую  равнину. В
Банепе, где начинается шоссе, меня усадили в "джип" и  заставили переодеться
в  непальскую  одежду. К  этому времени я  до  того устал и  растерялся, что
позволял  делать  с собой все что угодно. В  каждом городе и деревне,  через
которые  мы  проезжали,  происходили  торжественные  встречи.   Толпы  людей
размахивали флажками и вымпелами. "Тенцинг,  зиндабад!" -- кричали  они. "Да
здравствует, Тенцинг!"
     Конечно, мне были  приятны такие горячие приветствия. Однако признаюсь,
что предпочел бы вернуться домой тихо  и мирно, как это бывало всегда до тех
пор.
     В  пяти километрах от Катманду меня  поджидали жена и дочери; мы крепко
обняли друг друга, счастливые завоеванной  победой. Анг Ламу обернула вокруг
моей  шеи  кхада -- священный платок. Пем-Пем  и  Нима повесили мне на плечи
гирлянды,  я рассказал Ниме, что положил ее карандашик там, где она просила.
Оказалось,  что  в течение  последних недель  у  них  была  почти  такая  же
суматошная жизнь,  как  у  меня.  Великую  новость они узнали  в Дарджилинге
только  утром 2 июня, в  дождливый  серый  день, от друзей, услышавших ее по
радио.  С  этой  минуты  жизнь их  совершенно  изменилась.  Важные чиновники
приходили  к  ним  с  визитом, почта приносила множество посланий, строились
всевозможные  планы. По  всему  городу распространялись  мои  фотографии,  а
Рабиндранат  Митра договорился с одним поэтом, и тот сочинил про меня песню,
которую скоро  распевали на всех улицах. Все это очень радовало моих родных,
но больше  всего им хотелось получить весточку от меня; между тем  письмо, в
котором я  просил их приехать  в  Катманду, так и не дошло. Анг  Ламу и сама
собиралась ехать, только боялась, что я рассержусь, если она сделает это, не
договорившись предварительно со мной.
     -- Почему нет телеграммы от моего мужа? -- спрашивала она то и дело, --
Я дам десять рупий тому, кто доставит мне ее с почты.
     Но  телеграмма  все не шла  (я  так  и  не  смог выяснить,  что  с  ней
случилось),  и,  прождав  одиннадцать  дней, Анг Ламу решила ехать, будь что
будет.  У  нее  не было ни  денег, ни подходящей одежды, но Митра дал ей сто
рупий,  заработанных  на  продаже  моих фотографий,  да  потом  раздобыл еще
четыреста рупий  на поездку с помощью миссис Гендерсон и других  друзей. Анг
Ламу выехала из Дарджилинга с дочерьми и прибыла  в Катманду самолетом через
Патну,  опередив  меня  на четыре  дня. С ними  прилетели Пасанг Пхутар (уже
третий),  ветеран-горец,  наш  близкий друг  и родственник, и  Лакпа Черинг,
представлявший нашу ассоциацию.
     Впрочем,  в  тот сумасшедший день, когда я  сам добрался до Катманду, у
нас вовсе не было времени переговорить обо всем этом. Не прошло и нескольких
минут,  как  меня оторвали  от родных  и усадили  вместо  "джипа" в коляску,
запряженную лошадьми; туда же сели  другие восходители, которых  я не  видел
некоторое время, в том числе Хант и Хиллари. И вот мы двинулись через город,
окруженные  еще  невиданной  толпой.  Нас  осыпали  рисом,  цветной  пудрой,
монетами, причем монеты колотили  меня по  черепу так,  что я стал опасаться
головной боли. Спастись от них было невозможно, потому что я не мог смотреть
во  все стороны  одновременно.  Большую часть  времени я  стоял  в  коляске,
улыбаясь и  сложив  ладони  в  традиционном  древнем  индийском  приветствии
намаете.
     Событий было столько, что трудно вспомнить, что происходило раньше, что
позже.
     Прямо  в  нашей  испачканной  экспедиционной  одежде  нас  доставили  в
королевский  дворец.  Здесь  участников   восхождения  приветствовал  король
Трибхувана,  он вручил мне  Непал Тара (Непальскую Звезду) -- высшую награду
страны; Хант  и  Хиллари  получили  другие  награды.  Как  и  многие  другие
обстоятельства этого времени, вопрос о почестях и полученных  знаках отличия
дал повод к осложнениям и недоразумениям. Дело в том, что в то  самое время,
когда мне вручили одну непальскую  награду,  а Ханту и Хиллари -- другую, не
столь  высокую,  из Англии поступило сообщение,  что  королева возвела  их в
дворянское  звание, а в отношении  меня ограничились медалью Георга VI. Шум,
поднятый  вокруг  всего  этого,  был  не  только  нежелательным,  но  просто
бессмысленным.  После  того как  Индия стала независимой, ее  правительство,
подобно  американскому  правительству  ранее,  запретило   своим   гражданам
принимать  иностранные титулы.  Таким образом, если бы  королева и удостоила
меня  такой чести,  то я  сам и  моя страна оказались бы  только в  неловком
положении.  Лично  для  меня это было каи чаи на -- совершенно  безразлично;
дворянское  звание не прибавило бы мне ни ума, ни  красы. Поняв  причину,  я
ничуть не чувствовал себя обиженным или задетым.
     Политика,  политика...  Внезапно со  всех  сторон  начались осложнения.
Непальцы отнеслись  ко мне  замечательно,  они встретили  меня так, что я не
забуду, даже если проживу сто жизней. Однако в своих усилиях сделать из меня
героя   они  зашли  чересчур  далеко:  они  почти   совершенно  пренебрегали
англичанами,  вместо того  чтобы  отнестись к  ним  как к  почетным  гостям.
Слишком  многие  непальцы говорили глупые  вещи, стараясь извратить  факты в
своих политических целях. Каких только диких выдумок не было: и что  я тащил
Хиллари на себе до вершины,  и что он вообще не дошел до верха, и что я чуть
ли  не один  совершил все восхождение.  А  тут  еще  эти  нелепые заявления,
которые  меня  заставили подписать,  воспользовавшись  моей  растерянностью.
Кончилось тем, что полковник Хант вышел из себя и заявил, что я не только не
герой, но с точки зрения техники лазанья вообще второразрядный альпинист.  А
это, разумеется, только подлило масла в огонь.
     Непальские   и   индийские   журналисты   ходили  за   мной  по  пятам.
Руководствуясь  политическими  мотивами,  кое-кто   пытался  заставить  меня
высказаться против англичан, а я, обидевшись на слова Ханта,  и в самом деле
сказал кое-что, о  чем позже сам сожалел.  К  счастью, добрая  воля  в наших
сердцах восторжествовала. Ни англичане,  ни я  сам не хотели, чтобы  великое
событие было превращено в нечто мелкое и жалкое. И  вот мы собрались 22 июня
в  канцелярии  премьер-министра  Непала  и составили  заявление,  призванное
положить  конец  всем  разнотолкам.  Один  экземпляр,   предназначенный  для
Хиллари,  подписал  я,  другой --  для  меня  -- подписал Хиллари.  Вот  что
написано в том экземпляре, который хранится у меня сейчас:
     "29  мая мы  с  шерпом  Тенцингом вышли из нашего  верхнего  лагеря  на
Эвересте на штурм вершины.
     Во время восхождения  на Южную  вершину  то один, то другой из  нас шел
впереди.
     Мы перешли  через Южную вершину и стали подниматься  по  предвершинному
гребню. Мы достигли вершины почти одновременно.
     Мы обняли друг друга, счастливые своей победой; затем я сфотографировал
Тенцинга с  флагами Великобритании,  Непала, Объединенных Наций и Индии.  Э.
П.Хиллари"
     Каждое  слово в этом  заявлении есть истинная правда. Именно  так -- мы
достигли вершины {почти одновременно}. И так оно  и оставалось до настоящего
времени, когда  по причинам, которые я уже  изложил, мне  кажется правильным
рассказать все подробности.
     Наряду с вопросом о том, кто первый достиг вершины, было много толков и
споров относительно  моей  национальности. "Какое  это  имеет  значение?  --
спрашивал я снова и снова. -- При  чем тут национальность и  политика, когда
речь идет о восхождении  па  гору?"  Но разговоры не прекращались, и я решил
обратиться к премьер-министру мистеру Коирала. Я сказал ему:
     --  Я люблю  Непал. Я родился здесь, это  моя страна. Но  теперь я  уже
давно  живу  в  Индии. Мои  дети  выросли  там,  и  мне надо  думать  об  их
образовании, об их будущем.
     Мистер Коирала и  остальные  министры  отнеслись  ко мне  приветливо, с
полным  пониманием.  Они не пытались, подобно  некоторым  другим,  оказывать
давление на меня, а только сказали, что  если я захочу остаться в Непале, то
получу  дом  и  другие  льготы;  далее они  пожелали  мне  успеха  и счастья
независимо от того, каким будет мое решение. Я остаюсь им глубоко благодарен
за готовность помочь,  когда  я оказался  в затруднительном положении. Как я
сказал  тогда для  печати:  "Я рожден из  чрева Непала,  а вырос  на коленях
Индии". Я люблю обе страны, чувствую себя сыном их обеих.
     В Катманду мы оставались около недели, и каждый день устраивались новые
торжества, новые  церемонии,  но происходили также новые осложнения. На этот
раз  мы,  шерпы,  спали  не  в  гараже,  а  в  непальской  правительственной
гостинице, так что в этом отношении все было в порядке. Впрочем, не совсем в
порядке -- приходилось защищать нас от толпы, которая осаждала экспедицию.
     На  один из  вечеров в английском  посольстве  был  назначен  прием.  Я
получил  приглашение, но отказался прийти; как и многое другое, это  вызвало
всевозможные пересуды,  поэтому  я объясню  причину  отказа. Дело в том, что
годом раньше,  находясь в  Катманду  вместе со швейцарцами,  я пережил здесь
неприятность. Из-за какой-то путаницы с  организацией  экспедиции я оказался
однажды  без  ночлега и  обратился  тогда в английское посольство, поскольку
останавливался  там   вместе   с   Тильманом  в  1949  году.  Меня   ожидало
разочарование: полковник Пруд,  первый секретарь  посольства,  указал мне на
дверь.  Меня  это  сильно обидело, а так  как  в  1953  году  полковник Пруд
по-прежнему работал  в  посольстве,  я не  счел  для себя  возможным принять
приглашение. Такова  единственная причина  моего  отказа, он  вовсе  не  был
задуман как недружественный жест в отношении моих товарищей по Эвересту.
     Но вот я оставил Катманду, вылетев в Калькутту в личном самолете короля
Трибхувана. Вместе со мной летели только моя семья и Лакпа  Черинг,  который
стал для меня чем-то вроде советника. Остальные  направились в Индию другими
путями. В Калькутте нас поместили в Доме правительства -- снова празднества,
приемы, приветствия... Среди встретивших нас здесь был мой добрый друг Митра
-- я  вызвал его по  телеграфу из  Дарджилинга. Первым  делом  я  вручил ему
красный шарф  Раймона Ламбера и попросил  переслать в Швейцарию. В Калькутте
же  я  рассказал  о восхождении  для  агентства "Юнайтед Пресс",  с  которым
подписал здесь контракт.
     Несколько дней было  похоже,  что  я не  попаду в  Англию. Мне казалось
неправильным ехать без  Анг Ламу и дочерей, а у  экспедиции не хватало денег
оплатить  проезд всем. Правда, тут  газета  "Дейли Экспресс" предложила  мне
совершить большое турне, обязавшись  покрыть все расходы. Однако, подумав, я
отказался, так как опасался, что этому будет придан политический характер, а
после того,  что случилось в Непале, я всячески избегал  таких вещей. Вместо
этого я, все еще надеясь, что выход будет найден, отправился  из Калькутты в
Нью-Дели, где собрались остальные участники экспедиции.
     В  Дели  происходило  то  же, что в Катманду и Калькутте, только в  еще
больших масштабах.  На  аэродроме  состоялась  грандиозная встреча  -- такой
толпы я  не  видал  за  всю  свою  жизнь. Затем нас  привезли  в  непальское
посольство и устроили там.
     В тот же вечер состоялся прием у Неру. Настал великий момент, о котором
давным-давно говорил профессор  Туччи в Тибете и о котором я думал в ту ночь
в палатке высоко на Эвересте. Все произошло  так, как я надеялся и мечтал. С
первого  же мгновения  Пандит-джи40 отнесся  ко мне, как  отец, -- ласково и
дружелюбно,  причем в отличие от многих других думал  не о том, какую выгоду
можно извлечь из меня, а исключительно о том, как  помочь мне и сделать меня
счастливым.  На  следующий день  Неру  пригласил  меня  в свою канцелярию  и
настоятельно  посоветовал мне поехать в Лондон.  Он считал, что  и  так  уже
вокруг  восхождения  было слишком много  осложнений и  споров, что  лучше не
примешивать  к  Эвересту  политику.  Он  надеялся,  что  будет  сделано  все
возможное,  чтобы залечить причиненные раны. Я присоединился к его словам от
всего сердца. И наконец, для  полноты счастья  оставалось только услышать от
него, что моей  жене  и дочерям будет  обеспечен проезд до Лондона вместе со
мной.
     Однако Пандит-джи не ограничился этим.  У меня было плохо с одеждой; он
пригласил меня  к  себе домой, открыл гардероб и поделился своим. Он дал мне
пиджаки, брюки, рубашки -- все необходимое, а так как мы с ним одного роста,
то все отлично подошло. Сверх того Неру подарил мне несколько вещиц, которые
принадлежали  его  отцу и  которыми  он  очень  дорожил.  Анг Ламу  получила
красивую сумочку и плащ, причем Пандит-джи  сказал с улыбкой, что  в Лондоне
часто бывает  хмурая  погода. Наконец,  он вручил  мне  портфель. Я подумал:
"Теперь  я  больше  не  бедный  шерп, а  бизнесмен или  дипломат".  Чуть  не
единственное  из  одежды,   чем   он  со   мной  не  поделился,  были  белые
конгрессистские  шапочки  -- это  имело бы  политический  смысл, а Неру  был
совершенно согласен, что мне следует держаться в стороне от политики.
     В это же  время  возник  вопрос  о  документах:  несмотря  на  все  мои
путешествия, у меня до сих пор не было паспорта. Зато теперь я получил сразу
два, индийский и непальский, что как раз отвечало моим собственным желаниям.
Спустя несколько дней мы вылетели на Запад. Других шерпов с нами не было, за
исключением  Лакпа  Черинга,  который  по-прежнему  был  моим  секретарем  и
советником.  Остальные  шерпы,   участники  восхождения,  не  попали  ни   в
Калькутту, ни в  Дели, а вернулись прямо в Дарджилинг из  Катманду.  Зато  в
самолете  находилось большинство английских членов экспедиции,  а  из женщин
кроме Анг Ламу и моих дочерей  еще и миссис -- вернее, уже леди -- Хант. Она
прилетела встретить  своего мужа, когда мы  были  еще в Непале. Наш самолет,
принадлежавший  британской авиационной корпорации, совершил первую посадку в
Карачи, где мы задержались около часа, приветствуемые огромной толпой. Далее
мы летели через Багдад,  Каир, Рим.  Наконец-то  я видел страны за пределами
Индии и Пакистана, о чем так давно мечтал!
     В Риме нас  встречали  индийский  и  английский послы, там нам пришлось
переночевать  из-за неполадок с  мотором. На следующее утро, когда  мы снова
сели в самолет, полковник Хант выглядел заметно озабоченным, и я очень скоро
узнал, чем именно. Оказывается, газеты как раз напечатали первую часть моего
рассказа для "Юнайтед Пресс", в которой шла, в частности, речь об  известных
недоразумениях во время экспедиции между англичанами и шерпами. Хант подошел
ко  мне  тут  же в самолете, и мы переговорили обо всем начистоту. Я  сказал
ему, как меня задело его заявление  для печати,  будто меня  нельзя  считать
опытным альпинистом, а  он, в свою очередь,  рассказал о своих затруднениях.
Майор Уайли еще раньше обсуждал со мной это дело. Он подчеркивал, как важно,
чтобы  случившиеся недоразумения  не послужили поводом  для  неприязни, и  я
согласился   с  ним.  Теперь  я  повторил  то  же  самое  Ханту.   Известные
недоразумения  {имели} место  во время экспедиции и  после.  Отрицать это не
было никакого смысла, и я  просто рассказал корреспонденту все так,  как оно
мне  представлялось,  стараясь  быть совершенно искренним.  Но это вовсе  не