--  "Са  va bien, mes braves!"  Немецкий? -- "Es geht  gut!" Итальянский? --
"Molto  bene!"  Может  быть,  это  даже  к  лучшему,  что  мне  не  пришлось
сопровождать  польские или японские экспедиции,  не то бы я, пожалуй, слегка
помешался.
     Я много путешествовал. Путешествовать, передвигаться, ездить, смотреть,
узнавать -- это у меня словно в крови. Еще мальчишкой, живя в Солу Кхумбу, я
как-то раз удрал из  дому в  Катманду, столицу Непала. Потом удрал снова, на
этот раз в Дарджилинг. А из  Дарджилинга я на протяжении более чем  двадцати
лет  ходил с  экспедициями во  все концы  Гималаев. Чаще  всего -- в лежащий
поблизости Сикким  и обратно в  Непал,  нередко в Гархвал, Пенджаб и Кашмир.
Случалось ходить и  подальше: к афганской и к русской границам, через горы в
Тибет, в Лхасу и за Лхасу. А после взятия Эвереста мне пришлось побывать еще
дальше:  я изъездил почти всю  Индию, и южную и  северную,  летал в  Англию,
дважды  посетил  Швейцарию,  провел несколько дней в Риме.  Правда, я еще не
видел  остальной  части  Европы  и Америку, но надеюсь  скоро получить такую
возможность. Путешествовать, познавать и изучать -- значит жить.  Мир велик,
и его не увидишь сразу весь, даже с вершины Эвереста.
     Я сказал, что я счастливый  человек. Далеко не  всем шерпам так  везло,
как мне, -- многие из них погибли от болезни или во время несчастных случаев
в горах. Конечно, и со  мной бывали несчастные случаи,  но серьезного ничего
не было. Я никогда не падал с обрывов и не обмораживался. Кто сильно потеет,
легко  обмораживается, но  я  никогда  не потею  во время восхождения;  а  в
лагере, когда нам положено отдыхать, тоже стараюсь двигаться. Обмораживается
тот, кто сидит и ничего не делает. Трижды я попадал в лавины, но они были не
опасны. Один раз  потерял очки на снегу и сильно  помучился с глазами  из-за
ослепительного солнца;  с  тех пор  я  всегда  ношу  с собой две пары темных
очков. Другой раз  я сломал четыре ребра и вывихнул коленные суставы, но это
было  во  время  лыжной прогулки,  а  не  в  горах.  Единственное  настоящее
повреждение в горах я  получил, когда пытался задержать падающего товарища и
сломал палец.
     Говорят, что у  меня  "трое легких"  --  так легко  я переношу  большие
высоты. Это, конечно, шутка.  Вместе с  тем  я готов  допустить,  что  лучше
приспособлен  для  высот, чем большинство других людей,  что я действительно
рожден  быть альпинистом.  Во время  восхождения  я  передвигаюсь  в ровном,
естественном для меня  ритме.  Руки у меня обычно  холодные, даже в  жару, и
сердце,  по  словам врачей,  бьется очень медленно.  Большие  высоты  -- моя
стихия, там  я чувствую себя лучше  всего. Когда я недавно ездил в Индию, то
заболел из-за духоты и тесноты так, как никогда не болел в горах.
     Да, горы были добры ко мне. Я был счастлив в гоpax. Посчастливилось мне
и в отношении людей, с которыми я ходил в горы, товарищей, с которыми вместе
боролся  и побеждал, терпел  неудачи и добивался успеха. Среди  них  --  мои
друзья-шерпы, родством с которыми я горжусь. Среди них -- индийцы и непальцы
и другие жители  разных  стран Азии.  Среди  них люди с  Запада:  англичане,
французы,  швейцарцы, немцы,  австрийцы, итальянцы,  канадцы,  американцы, а
также  новозеландцы. Встречи,  знакомство и дружба с ними  занимают  большое
место в  моих воспоминаниях.  Для того чтобы  стать друзьями, не обязательно
быть похожими между собою. Раймон Ламбер, с которым мы чуть не взяли Эверест
в 1952 году, швейцарец и говорит по-французски. Мы могли объясняться лишь  с
помощью немногих  английских слов и  многочисленных жестов, однако  мы с ним
такие друзья, как если бы выросли в одной деревне.
     Никто из нас не безупречен. Мы не боги, а всего лишь обыкновенные люди,
и случается, что во время  экспедиций возникают осложнения. Такие осложнения
имели место и во время последней английской экспедиции 1953 года, я этого не
отрицаю.  Однако  из-за того, что экспедиция так прославилась, значение этих
недоразумений было сильно преувеличено. Посторонние люди стали преднамеренно
извращать  истину. В своей книге я не буду ни преувеличивать, ни жаловаться,
ни возмущаться, ни  извращать. Слишком велик  Эверест,  слишком  дорога  мне
память  о  нашем  восхождении.  Я  буду  говорить только  правду,  а  правда
заключается  в  том,  что   происходившие   между  англичанами   и  азиатами
недоразумения --  ничто в сравнении с теми узами, которые связывали нас. Это
были  узы общей цели, любви и преданности. Те самые  узы,  которые связывают
всех альпинистов мира, делают их братьями.
     Политика,  национальность  --  как  много  шуму поднимают  вокруг  этих
понятий! Не в горах, разумеется; там для этого жизнь слишком непосредственна
и смерть слишком близка, там человек есть человек, обыкновенный  смертный, и
больше ничего. Зато потом начинается -- политика, споры, раздоры... Не успел
я  спуститься  с Эвереста, как почувствовал это и сам. Тридцать восемь лет я
жил, и никому не  было дела до моей национальности. Индиец, непалец, тибетец
-- какая разница?  Я был шерп, простой горец, житель великих Гималаев. И вот
на тридцать девятом году моей жизни меня вдруг принялись тянуть и  дергать в
разные стороны,  словно я  не человек,  а кукла,  подвешенная на  веревочке.
Первым на вершину обязательно должен был взойти я -- на ярд, на фут, хотя бы
на  дюйм раньше  Хиллари.  Одним  хотелось,  чтобы я  был индиец, другим  --
непалец. Никого  не интересовала истина,  никого не интересовал  Эверест  --
только политика! И  мне стало стыдно. О взятии вершины я расскажу позже. Что
же  касается национальности и политики, могу лишь повторить то, что я сказал
тогда же.
     Одни называют меня непальцем, другие -- индийцем.  Я  родился в Непале,
но теперь  живу в Индии вместе с женой, дочерьми  и матерью. Индиец, непалец
--  я  не  вижу никакой разницы.  Я  шерп,  непалец, но  считаю себя также и
индийцем. Все мы члены одной большой семьи -- Хиллари, я, индийцы, непальцы,
все люди.
     Да,  это был долгий путь... От  подножия Эвереста до вершины. От горных
пастбищ  Солу  Кхумбу  до особняка  Неру  и  Букингемского дворца.  От кули,
простого  носильщика, до кавалера орденов, который путешествует на самолетах
и озабочен  подоходным налогом. Подобно всем путям,  он был  порой  тяжел  и
горек; однако, как правило, все шло хорошо. Потому что это был большой путь,
горный путь.
     И куда бы ни заводил меня мой жизненный путь,  он всегда возвращал меня
в  горы. Горы для меня все. Я знал это, чувствовал всем своим существом в то
голубое  майское утро 1953 года, когда мы с  Хиллари взошли на вершину мира.
Подобно буддийскому  колесу жизни, моя жизнь совершила  свой великий оборот.
Много лет назад маленький пастушонок  смотрел на большую гору и  мечтал... И
вот я снова вместе с Эверестом, с Чомолунгмой из детской мечты.
     Только теперь мечта стала явью.



НИ ОДНА ПТИЦА НЕ МОЖЕТ ПЕРЕЛЕТЕТЬ ЧЕРЕЗ НЕЕ

     Удивительное дело с этим словом "шерп". Многие думают, что оно означает
"носильщик" или "проводник", потому что слышат его только в связи с горами и
экспедициями.  Между тем  это  совсем  не  так.  Шерпы --  название  народа,
племени, обитающего в высокогорной области Восточных Гималаев. Сведущие люди
говорят, что нас насчитывается около ста тысяч.
     Шерп значит  "человек  с востока".  Но  все,  что известно на сегодня о
нашем  прошлом,  -- это  что мы  монгольского происхождения  и  наши  предки
давным-давно переселились из Тибета. Мы и сейчас во многом ближе к тибетцам,
чем к любой другой народности. Наш язык сходен с тибетским (только у нас нет
письменности),  похожи  также  одежда,  пища,  обычаи;  последнее  относится
особенно  к  тем шерпам, которые мало соприкасались с внешним  миром.  Очень
тесно нас связывает религия:  подобно тибетцам, мы  буддисты.  Хотя в Тибете
теперь уже  нет шерпских деревень, часть нашего  племени принадлежит приходу
большого  монастыря  в  Ронгбуке,  по  ту  сторону  Эвереста,  и между  этим
монастырем и нашим собственным в Тьянгбоче поддерживаются сношения.
     А еще у  нас ходит  много торговых караванов. И  вот что примечательно:
здесь  продолжается  свободная  торговля  и не  требуется  паспортов,  чтобы
переходить границу. Все  прочее меняется,  но  жизнь  на высоких гималайских
перевалах течет по тому же руслу, что и тысячи лет назад.
     Через эти перевалы прошли  когда-то на  юг предки шерпов и поселились в
северо-восточном Непале, там, где  находится наша  нынешняя  родина --  Солу
Кхумбу.  Мы обычно говорим "Солу Кхумбу" так, словно это одно место, на деле
же есть  область Солу  и другая -- Кхумбу. Первая расположена южнее и  ниже,
там земледелие  и образ жизни  ближе к  непальскому. Вторая  находится очень
высоко, у самого подножия великих гор,  и сохраняет много общего  с Тибетом.
Как  и  большинство других  шерпов-восходителей,  я  родился в этой северной
области, Кхумбу.
     Через  Солу  Кхумбу  протекает  Дудх  Коси, или  "Молочная  река";  она
собирает много  притоков  из  снежников  вокруг Эвереста.  Глубокие долины и
ущелья  этой реки  связывают нас  с остальным Непалом. В холодные  зимы и во
время летних  муссонов,  когда  непрерывно  льют  дожди,  путь  этот страшно
труден. Впрочем,  даже  в наиболее  благоприятные времена  года  -- весной и
осенью -- уходит  около  двух недель на  то, чтобы  добраться до  Катманду в
центре  Непала  или оттуда к нам.  А так  как даже Катманду почти отрезан от
остального мира, то легко понять, что наша Солу Кхумбу -- очень глухое место
с примитивными условиями жизни.
     За последние  годы Непал  начал открываться для внешнего  мира, сделано
очень многое для того, чтобы преобразовать страну в современном духе. Сейчас
существует только два  резко различных способа попасть из Индии  в Катманду:
либо пешком, либо на самолете. Но уже через горы прокладывают шоссе, и скоро
впервые  можно  будет  проехать на автомобиле.  Намечается  также  соорудить
большую плотину в южном течении Коси. Правда, она будет расположена в Индии,
но  окажет  большое  влияние на земледелие Непала.  Пришел  черед  и  Непалу
измениться, подобно всему  остальному  миру. Однако  до  Солу Кхумбу все еще
далеко,  и  я думаю,  что  пройдет  много  лет, прежде  чем  туда протянется
автострада.
     Моя родина сурова и камениста, суров  и климат, тем не менее у нас есть
земледелие и  скотоводство. Пшеница  выращивается  до  высоты 2400  --  3000
метров  (главным образом  в Солу),  ячмень  и картофель -- до  4200  метров.
Важнейшая  культура  --  картофель,  он  составляет  основную  часть  нашего
питания,  вроде  как рис у индийцев  и китайцев.  Часть  земли  находится  в
общинном владении, есть и частные  земли. Многие семьи имеют землю в  разных
местах и переезжают по мере смены времен года с одних высот на другие, чтобы
сеять и собирать  урожай. Переезжать приходится  также и за стадами, которые
состоят из овец, коз и яков. Як -- основа существования не только шерпов, но
и всех жителей  Гималайского высокогорья. Он дает почти все необходимое  для
того,  чтобы накормить  человека  и согреть его: шерсть для одежды, кожу для
обуви, навоз для топлива, молоко, масло и  сыр для питания, а иногда даже  и
мясо -- хотя мне, возможно, не следовало  говорить об этом, потому что более
строгие буддисты осудят нас.
     Солу Кхумбу вполне обеспечивает себя продуктами питания  и не нуждается
в большом привозе. К тому же по лесным тропам на юг и через высокие перевалы
на север идут торговые караваны. Самый большой из  этих перевалов  -- Нангпа
Ла,  пересекающий  цепь  Гималаев  на   высоте  5700   метров,   несколькими
километрами западнее Эвереста; по нему проходит знаменитый древний  торговый
путь. И по сей день, как я  уже говорил, здесь вверх и вниз идут караваны. В
Тибет они  везут ткани,  пряности  и  разные промышленные товары из Индии  и
Непала, а из Тибета доставляют соль, шерсть, иногда гонят стада яков. Жители
Солу  Кхумбу покупают  нужные  мелочи  у проходящих купцов  и  странствующих
торговцев. Но постоянных магазинов или рынков в нашем краю нет.
     Нет в Солу Кхумбу и городов, даже больших сел. Самая большая  деревня в
Кхумбу   --   Намче-Базар,  она  стала  знаменитой  в  связи   с  последними
экспедициями  на  Эверест.   В  окружающих  долинах  лежат  другие  селения:
Кхумжунг, Пангбоче, Дамданг, Шаксум, Шимбунь, Тами. Дома выстроены из камня,
с  драночными крышами. В окнах и дверях деревянные  рамы,  стекол,  конечно,
нет. Большинство  домов двухэтажные. В первом этаже помещаются скот и разные
запасы,  а на втором,  куда попадают по внутренней лестнице, находятся общие
помещения, спальни, кухня,  уборная. Так  живут  шерпы  сегодня. И так было,
когда я был мальчиком и когда все мои предки были мальчиками до меня.
     Часто пишут, что я родился в деревне Тами, но это не  совсем верно. Моя
семья жила в Тами, и я вырос там, но родился я в селении, которое называется
Тсачу и  лежит близ  большой горы Макалу, всего в  одном дневном переходе от
Эвереста.  Тса-чу означает "Горячие источники", это святое  место, о котором
рассказывают много историй  и легенд. Моя мать  ходила туда вместе с другими
паломниками в монастырь Ганг Ла (если  вы помните, наша фамилия, или родовое
имя, тоже  Ганг Ла). Возле монастыря есть высокая  скала, похожая  на голову
Будды, и  говорят, что если праведный человек прикоснется к  скале и прочтет
молитву, то из камня  побежит вода. Но  если это же сделает дурной  человек,
безбожник, скала останется сухой.
     А еще в этих  местах  растут разные  травы, которым приписывают большую
целебную  силу.  Кругом много озер. Самое крупное из них называется  Тсония,
или "Рыбное озеро";  в другом озере, поменьше, вода напоминает по цвету чай.
Говорят, что по его берегам ходил Будда, а когда ему хотелось освежиться, он
останавливался и пил воду из озера -- для него она была .настоящим чаем.
     Много  еще  рассказывают  про  Тса-чу  и  Ганг  Ла.  В  одном  предании
говорится,  что  в  древние времена здесь  произошло большое  сражение между
двумя войсками -- гяльбо  (короля) Ванга и гяльбо Кунга. Согласно  преданию,
мои предки сражались на стороне Кунга и служили ему так хорошо, что он после
победы  даровал им землю  в этой местности.  А так как местность  называлась
Ганг Ла, они взяли себе это имя, и оно сохранялось потом всеми их потомками.
     Как бы то ни было, но  именно здесь я родился. Отец и  мать решили, что
это к счастью;  так  решили  и  ламы.  Родители  рассказали  мне,  что  ламы
советовали им  особенно беречь  меня  первые  три  года: если я останусь жив
после этого возраста, то вырасту и стану великим человеком.
     Но  если  место  моего  рождения  установить  легко,  то  год  рождения
определить гораздо труднее. В Солу Кхумбу пользуются тибетским календарем, а
он не  знает счета годам,  только названия  -- год Лошади, год Тигра,  Быка,
Птицы, Змеи. Таких  названий двенадцать -- по названиям животных, из которых
шесть мужского и шесть женского рода, а когда они кончаются, цикл начинается
снова.  Большую часть  жизни я не знал, сколько  мне лет,  знал только,  что
родился  в  год  Йоа  (Зайца);  но  недавно, сравнив  тибетский  и  западный
календари, я высчитал, что появился на свет  в 1914 году. Конечно,  с учетом
двенадцатилетнего  цикла это событие могло  произойти и в  1902 или  в  1926
году. Но я надеюсь, что я не  так стар, как в первом случае, и боюсь, что не
так молод, как во втором. Все говорит  за  то, что  мне было тридцать девять
лет, когда я взошел на Эверест.
     Время года, когда я родился, оказалось легче установить. Судя по погоде
и состоянию посевов, это был конец  мая. Теперь, оглядываясь назад, я вижу в
этом  хорошее  предзнаменование:  самые  важные  события  моей жизни  всегда
случались в конце мая. Прежде всего мое рождение. Далее,  именно в это время
стоит наиболее благоприятная погода для восхождений. 28  мая я был почти  на
вершине Эвереста вместе с  Ламбером; 29 мая -- год и  один  день спустя -- я
взошел на нее вместе с Хиллари. Поскольку у нас нет точных записей, шерпы не
отмечают день рождения. Но годовщину  взятия Эвереста я готов праздновать до
конца жизни.
     Мою мать  зовут Кинзом, отца звали Ганг  Ла Мингма (как  я уже говорил,
дети шерпов не носят фамилии  родителей). Нас было тринадцать  детей, семеро
мальчиков  и  шесть  девочек,  но так  как жизнь в Солу Кхумбу  всегда  была
тяжела, а смерть близка, в  живых остались только я и три мои сестры. Две из
них живут с мужьями и детьми в Дарджилинге, третья, младшая, в Солу Кхумбу.
     Ни отец, ни мать не видели  никогда по-настоящему  внешнего мира. Самое
дальнее их путешествие было в Катманду и в Тибет, в Ронгбук, где брат матери
был  когда-то  верховным  ламой. Отец умер в 1949 году.  Но  моя мать -- она
теперь очень стара -- еще жива. Во время экспедиций на Эверест в 1952 и 1953
годах я увиделся с  нею в Тами после многих лет разлуки,  а  в 1955 году она
переселилась ко мне.
     Теперь я должен снова  сказать о  своем  имени.  Когда я  родился, меня
назвали не Тенцингом, а Намгьял  Вангди. Но  однажды меня принесли к важному
ламе из Ронгбука.  Он посмотрел в свои священные книги и объявил, что в меня
воплотился  дух одного очень богатого человека, который незадолго перед этим
умер в Солу  Кхумбу,  и что  поэтому мое  имя  нужно  изменить. Он предложил
назвать меня  Tenzing Norgay  (или Norkay, или Norkey, как  часто писали это
имя) и сослался,  как и ламы в  Тсачу,  на то,  что мне предстоит  совершить
великие   дела.  "Норгей"  означает,   как  я  уже  говорил,  "богатый"  или
"счастливый". "Тенцинг"  значит  "приверженец религии" --  так звали  многих
лам, в том числе и  того  ламу, который дал мне это  имя. Как бы то ни было,
родители решили, что "Богатый-Счастливый-Приверженец Религии" --  подходящее
имя на все случаи жизни, и переименовали меня, надеясь, что это принесет мне
счастье.
     Когда я подрос, было решено, что  я должен стать ламой. Меня  послали в
монастырь, обрили мне голову и одели послушником. Но  скоро один из  лам  (а
они  не всегда такие  уж  святые!)  рассердился на меня и ударил  по  голове
дубинкой. Тогда я убежал домой  и  сказал, что  больше  не  пойду  туда. Мои
родители  всегда любили меня -- они не послали меня  обратно в монастырь; но
иногда я задумываюсь, что бы случилось, если бы я  не вернулся.  Кто  знает,
возможно, я был бы сегодня  ламой. Бывает,  когда я рассказываю эту историю,
мои друзья  говорят: "А, вот из-за чего ты помешался на горах -- стукнули по
голове!"
     Единственными в Солу Кхумбу,  кто умел читать и писать, были  несколько
лам.  Однако писали они, разумеется, не на шерпском  языке (ведь у  нас  нет
письменности)  ,  а  на  классическом  тибетском,  который  является  языком
северного буддизма.  Как  бы  то  ни  было, убежав  из монастыря, я  потерял
единственную  надежду  получить  образование.  Теперь  в  Намче-Базаре  есть
небольшая светская школа, не  ахти какая, но все-таки школа, а в  мою юность
никакой не  было, так что я  проводил время  подобно всем  моим сверстникам:
играл  и работал. Конечно,  я  многое  успел  забыть  с тех  пор, но кое-что
запомнилось очень  хорошо. Помню, как  я катался верхом  на  старшем  брате,
которого теперь давно уже нет в  живых... Скот теснился зимой в первом этаже
нашего дома, и  я запомнил запах пара, который  стоял густым  облаком вокруг
животных, когда они  приходили с холода. А сами мы теснились  почти так же в
маленьких каморках на втором этаже -- шум, гам, с кухни проникает дым и чад,
но мы счастливы и довольны, потому что другой жизни не знаем.
     Некоторые отцы обращались  с детьми  сурово и жестоко. Не таков был мой
отец.  Я был  очень привязан  к отцу и любил приносить  ему  что-нибудь  или
делать для  него  что-то  даже тогда, когда  меня об  этом не просили. Еще я
любил сидеть  рядом с моей старшей се