Еще  много  месяцев я продолжал смотреть за коровами Поури  и продавать
молоко. Среди моих покупателей была молодая женщина из племени шерпов -- Анг
Ламу. Она  родилась в Дарджилинге  и  работала там в качестве  айя, домашней
работницы. Я  никогда  не  обращался  к  ней на родном  языке,  а  только на
непальском, и она  даже не  знала,  что я  шерп. Встречаясь,  мы каждый  раз
препирались.
     -- Раз я все время покупаю у тебя, ты  должен наливать мне побольше, --
говорила она.
     -- Не могу, -- отвечал я.
     -- Ты страшно жадный, -- продолжала она.
     -- А ты надоела мне своей торговлей.
     В  этом нет  ничего  примечательного,  и  я, вероятно,  давно успел  бы
позабыть об этом, если бы Анг Ламу не была теперь моей женой.
     Прожив в Дарджилинге  около года, я узнал от людей из Солу Кхумбу,  что
родители считают меня мертвым. Я  решил вернуться  повидать их, но  Поури не
хотел  отпускать меня. Он сказал, что  я должен найти себе замену, если хочу
уйти.  Тогда я  отправился в город, нашел желающего и привел  с собой, после
чего  быстро  двинулся  в  путь,  не  давая  Поури  времени придумать  новое
возражение.
     Придя домой, я убедился, что земляки сказали правду: родители и в самом
деле готовились совершить  по мне обряд как по мертвому.  При виде  меня они
расплакались, потом  ужасно  обрадовались;  на этот раз  дело  обошлось  без
колотушек. За  время моего отсутствия в Солу Кхумбу произошло землетрясение;
часть нашего дома обвалилась, и я  первым делом помог починить  его. А потом
стал делать ту  же работу, что  прежде: пасти  яков.  На  следующее  лето  я
впервые  отправился в Тибет  за солью, которой у  нас в  Солу  Кхумбу всегда
нехватка.  Через  большой  перевал  Нангпа  Ла  ("Ла"  означает  по-тибетски
"перевал") я  пришел в  поселок Тингри Гангар около Ронгбука, по ту  сторону
Эвереста. Я  воспользовался случаем посмотреть знаменитый монастырь Ронгбук.
Он намного больше Тьянгбоче и насчитывает свыше пятисот  монахов и монахинь.
Как раз здесь неподалеку разбивали базовый  лагерь все английские экспедиции
на Эверест, да только в этом, 1934 году восхождений не было. А не то соль не
скоро попала бы в Солу Кхумбу!
     Прошло  несколько месяцев, и отец снова  попросил  меня  отправиться  в
Тибет с тем же поручением. Но к этому времени я уже твердо знал, что никогда
не буду счастлив, живя в Солу Кхумбу. Поэтому вместо Тибета я снова двинулся
в Дарджилинг. Хотя  мой отец  так никогда и  не собрался  туда,  я видел его
дважды  на протяжении следующих пяти лет: он ходил через Нангпа Ла  в 1935 и
1938 годах, чтобы повстречаться с участниками экспедиций на Эверест. Мать же
я  не  видел до  1952  года,  когда  участвовал  в  швейцарской  экспедиции,
пытавшейся взять Эверест с юга.
     Попав снова в Дарджилинг, я не стал возвращаться в Алубари, к коровам и
картофельному полю, а  устроился в самом городе. Шерпы селились в основном в
двух районах  --  в  Тунг  Сунг  Басти  и  Бхутиа  Басти  ("басти"  означает
"деревня").  Я  остановился  в  Тунг  Сунге,  где  и  прожил  большую  часть
последующих лет. Мне посчастливилось стать жильцом у Ангтаркая. Уже тогда он
был  опытным  альпинистом, а в настоящее время Ангтаркай --  один  из  самых
прославленных  шерпов.  Скоро  ко  мне  перестали относиться  как к  чужаку.
Поблизости жил мой  старый друг Дава Тхондуп (ныне тоже  один из ветеранов),
и, куда ни повернись, везде были  другие шерпы, прославившиеся на Эвересте и
в иных местах.
     Осенью 1934 года все  говорили о состоявшейся летом немецкой экспедиции
на  Нанга Парбат, в далеком Кашмире. Разговор был  невеселый, потому что там
случилось ужасное несчастье.  С этой экспедицией пошло много шерпов,  причем
большинство  впервые оказались так  далеко  от дома, и  вот шестеро  из  них
погибли вместе с четырьмя немцами во время страшной бури на горе. Не в одном
доме в Тунг Сунг Басти  царило горе, но вместе с тем мы гордились стойкостью
и  выдержкой   наших   людей.  Дава  Тхондуп  и  Анг  Церинг,  которые  тоже
участвовали, но остались живы,  рассказали  мне  о подвиге  их друга  Гьяли,
известного  больше под именем Гайлая. В самый  разгар бури  Гайлай находился
высоко на горе  с руководителем  экспедиции Вилли  Мерклем. Шерп  чувствовал
себя  хорошо и смог  бы, наверное, добраться  до  нижнего лагеря. Однако, по
мере того как они спускались, Меркль  все больше ослабевал и в конце  концов
оказался не в состоянии двигаться дальше. Тогда Гай-лай предпочел остаться и
умереть, чем бросить его одного.
     Хотя я еще ни  разу не  участвовал в восхождении, этот рассказ заставил
меня гордиться тем, что я шерп.
     В это время года, конечно, никакие экспедиции не выходили в горы, и мне
пришлось вооружиться терпением. Как и в Солу Кхумбу, в Дарджилинге произошло
землетрясение, я работал одно время на восстановлении часовни при  школе св.
Павла.  Мне  платили  двенадцать анна в  день  --  на  первый  взгляд  очень
незначительная сумма, но тогда это считалось неплохой платой; в такое  время
года мало кто  из шерпов мог рассчитывать на лучшее.  За исключением горстки
купцов и торговцев, мы все  были  очень бедны.  Жили в  деревянных сараях  с
жестяными крышами; обычно в одной комнате ютилась  целая семья. Ели мы рис и
картофель.  Зарабатывали очень  мало,  даже в разгар сезона; и  если тем  не
менее  ухитрялись   сводить  концы  с   концами,  то   только   потому,  что
довольствовались малым.
     В начале  1935 года  я  женился.  Мою  первую  жену звали Дава Пхути, а
"пхути"  означает  "счастливая  жена,  приносящая  детей", что  очень  скоро
оправдалось. Дава Пхути родилась, как и я, в Солу Кхумбу, я встречал ее там,
но ближе узнал уже в Дарджилинге. Мы нашли себе в  Тунг Сунг Басти отдельную
каморку и были очень счастливы, однако пробыли вместе совсем недолго, потому
что теперь наконец  после долгой поры надежд и ожиданий началась моя жизнь в
горах.



ДВАЖДЫ НА ЭВЕРЕСТ

     Говорят, что надо начинать с малого, а затем уже переходить к большому,
но  не  так получилось у меня. Моя первая  экспедиция, в 1935 году,  была на
Эверест. В том году англичане в пятый раз вышли на штурм горы.
     Первый отряд ходил  в 1921 году; он не ставил себе целью взять вершину,
а только  совершил  разведку. Тогда-то и  нашли путь через Тибет к северному
склону Эвереста.  Нам,  шерпам, казалось странным,  что делают  такой  крюк,
чтобы выйти  к  Чомолунгме.  Объяснялось же  это  тем,  что англичане  имели
разрешение  на въезд только в Тибет, тогда как  в  Непал вплоть до недавнего
времени доступ людям с Запада был совершенно закрыт.
     Из района монастыря  Ронгбук, севернее Эвереста,  экспедиция  1921 года
совершила много вылазок на ледники к перевалам в поисках проходов к вершине.
В  конце  концов  решили, что наиболее  удобный путь проходит по  Восточному
Ронгбукскому  леднику,  затем  по крутой снежно-ледовой стене к  перевалу на
высоте  более  6600  метров,  который  назвали  Северным  седлом. Знаменитый
альпинист Джордж  Мэллори  добрался вместе с несколькими товарищами до этого
седла, и хотя сами они не были подготовлены для дальнейшего продвижения,  но
решили, что  нашли  подходящий путь к вершине. Позднее они попытались все же
найти и другие подходы и поднялись к перевалу Лхо Ла, откуда открывается вид
на юго-западный склон Эвереста и почти до Солу Кхумбу. Однако Мэллори решил,
что  эта  сторона вряд ли подходит для восхождения; к тому  же она  лежит  в
Пенале, куда они  не имели доступа.  Только тридцать лет спустя была сделана
первая попытка взять вершину с юго-запада.
     В  1922 году состоялась первая настоящая экспедиция. В ней  участвовало
много англичан и шерпов. Они  разбили лагерь на леднике, на Северном седле и
на крутом гребне выше  седла. Отсюда  наиболее сильные восходители  достигли
высоты 8200  метров.  Это значит, что  им оставалось  всего  около  шестисот
метров до вершины и что они поднялись  выше, чем  кто-либо до них. Но тут по
крутым склонам  ниже Северного седла пронеслась лавина, и  целый океан снега
захлестнул шедших попарно носильщиков. Тогда-то и погибли семеро шерпов. Это
была самая крупная катастрофа за всю историю Эвереста.
     И все-таки в 1924 году англичане и шерпы  пришли снова.  Состоялась  та
самая знаменитая экспедиция, во время которой Мэллори и Эндрью Ирвин пропали
без  вести, пытаясь взять вершину. На этот раз выше  Северного седла был уже
не один, а два лагеря. Снаряжение для второго из них, на высоте 8170 метров,
доставили  трое  шерпов  --  Лакпа  Чеди,  Норбу  Йишай  и  Семчумби. Оттуда
полковник  Нортон  и Т.  Сомервелл совершили еще до  исчезновения  Мэллори и
Ирвина смелую попытку  взять вершину,  причем Нортон побывал на высоте около
8600 метров6. Это достижение оставалось мировым рекордом, пока мы с Раймоном
Ламбером  не  поднялись  еще выше  с другой стороны  горы  во  время  первой
швейцарской экспедиции 1952 года.
     Четвертая  попытка взять Эверест  состоялась лишь  в 1933 году, как раз
когда я безуспешно старался попасть в экспедицию.  Результаты  были примерно
те же, что в 1924 году, с той разницей, что никто не погиб  и  уже несколько
альпинистов --  Харрис  и Уэйджер, а также  Фрэнк Смайс  (его  напарник Эрик
Шиптон  остановился несколько  ниже)  --  достигли почти той  же  точки, что
Нортон.  И  на этот раз снаряжение для наиболее  высокого 6 лагеря доставили
шерпы. Здесь отличились  Ангтаркай, Пасанг, Ринцинг,  Олло, Дава,  Черинг  и
Кипа.  Англичане  называли  их  "тиграми".  Только  с  1938  года это  стало
официальным  почетным  званием, и тем  носильщикам,  которые забирались выше
всех, вручали  медали Тигра 7. Однако неофициально звание Тигра бытовало уже
с 20-х годов, и наши люди носили его с гордостью.
     Но вот пришел 1935 год -- и с ним мой первый шанс.
     С  самого   начала  года  шло  много  разговоров  о  предстоящей  новой
экспедиции,  но, как всегда,  начались  трудности с разрешением  на  въезд в
Тибет,  и  прошло  много  времени,  прежде  чем  Эрик  Шиптон,  руководитель
экспедиции,  прибыл в Дарджилинг. Решено было не ходить на  штурм вершины, а
ограничиться, как в 1921 году,  разведкой. Дело  в  том, что муссон, который
начинает дуть с юга в июне месяце, застиг бы восходителей на Эвересте, а это
означало  почти верную смерть: южный  ветер приносит с собой бури и  лавины.
Вместе с  тем  разведка  не  явилась  бы пустой  тратой  времени;  англичане
надеялись найти лучший путь  для экспедиции следующего года, нежели обычный,
через Северное седло.
     Я чуть было не  остался опять, как в 1933 году. Сирдаром -- начальником
носильщиков -- был в этой экспедиции Карма Наул, делец из Дарджилинга. Он не
знал меня, а я по-прежнему  не мог показать никаких справок. Мистер Шиптон и
тогдашний  секретарь Гималайского клуба  мистер У. Кидд опрашивали  желающих
шерпов,  однако  брали только  тех, кто либо ходил  в  горы раньше, либо был
рекомендован  Карма  Паулом.  Я   ужасно  расстроился.  Но  потом  англичане
объявили,  что  им  нужны  еще  два  носильщика.  Желающих  оказалось  более
двадцати,  и я  встал в шеренгу, надев  новую куртку цвета хаки  и  короткие
штаны. Мне казалось,  что  я выгляжу  опытным  восходителем. Мистер Шиптон и
мистер  Кидд  проверяли  кандидатов  одного  за  другим; когда  подошла  моя
очередь,  они  спросили  справку.  Это  был  страшный  миг.  Я  приготовился
доказывать  и объяснять, но в то время, когда мне было всего двадцать лет, я
еще  не  говорил  ни по-английски,  ни  по-индийски  и смог только  показать
жестами, что справки не имею. Они  поговорили  между собой, потом предложили
мне выйти из шеренги. Я решил, что все кончено.  Однако, когда я повернулся,
чтобы уйти, они окликнули меня: в число двоих избранных вошли я сам и другой
молодой шерп, Анг Церинг, позднее погибший на Нанга Парбате 8.
     Некоторые  шерпы постарше  ворчали по  поводу  того,  что  взяли  меня,
новичка.  Но я был так счастлив,  что не обиделся  бы, даже если бы они меня
поколотили. Плата за день  составляла  двенадцать анна, за  каждый день выше
снеговой линии она  повышалась до  рупии,  так что при хорошей работе  я мог
получить больше  денег, чем имел когда-либо. Однако не деньги были для  меня
главным,  а то,  что наконец-то я  восходитель и иду на  Чомолунгму! В  1953
году, встретившись с Шиптоном на  приеме в  Лондоне, я напомнил ему, что это
он восемнадцать лет назад дал мне мой первый шанс.
     Подобно  предыдущим экспедициям, мы вышли  из Дарджилинга на  север  --
сначала  все вверх и вниз, вверх и вниз,  пересекая глубокие долины Сиккима,
затем через высокие  перевалы в Тибет. По прямой  расстояние от  Дарджилинга
составляет  всего около  ста шестидесяти километров,  но нам пришлось пройти
почти пятьсот, двигаясь  по широкой  дуге на север, потом на запад.  Это был
долгий поход по дикой бесплодной  местности; сильный ветер нес  густую пыль.
Но одним из преимуществ старого, северного маршрута было то, что он позволял
везти снаряжение на мулах чуть  ли не до самого подножия горы, между тем как
на  новом пути через Непал столько рек и висячих мостов, что  приходится все
переносить на своих плечах.
     В экспедиции 1935  года  насчитывалось всего  двенадцать  шерпов,  зато
англичане набрали  много  других  носильщиков,  в основном тибетцев. Они  не
участвовали  в восхождении,  а  только присматривали  за  мулами  и помогали
развьючивать их в базовом лагере.
     На   пути   через  Тибет   мы  двигались  медленно,  проводя  различные
исследования. И когда пришли в Ронгбук, то не сразу направились  на Эверест,
а совершили восхождение  на несколько меньших вершин и перевалов неподалеку.
Однако  нам не  удалось найти  лучшего  маршрута, чем старый, через Северное
седло,  и в конце концов мы подошли к Восточному  Ронгбукскому  леднику, где
разбивали лагерь предыдущие  экспедиции. Здесь  меня  порадовал  неожиданный
гость из Солу Кхумбу -- отец. Он услышал про экспедицию и перешел Нангпа Ла,
чтобы навестить нас. Отец не стал участвовать в восхождении, а  только побыл
некоторое время  в лагере; здесь-то он и встретил йети во второй раз в своей
жизни, о чем я расскажу позже.
     Поблизости от лагеря 3, ниже Северного седла, мы сделали интересное, но
печальное открытие. Годом раньше англичанин Морис Уилсон  втайне  отправился
на Эверест всего лишь с тремя тибетцами, собираясь взять вершину в одиночку.
Он не вернулся  с горы.  Теперь  мы  нашли  его тело.  Оно  лежало в  старой
изодранной  палатке  --  один  скелет  с  остатками  сухой промерзшей  кожи,
изогнутый  в странном положении, словно Уилсон умер,  пытаясь снять ботинки.
Один ботинок  был даже снят, и  пальцы  скелета держали  шнурок от  второго.
Очевидно,  Уилсон вернулся к  палатке после  попытки  забраться  на Северное
седло, не нашел никого из своих носильщиков и умер от холода или истощения9.
Мы похоронили его под камнями морены рядом с ледником.
     Носильщики Уилсона были из Дарджилинга,  их звали Теванг Ботиа, Ринцинг
Ботия  и Черинг Ботия. Впоследствии  я встретил  их там и спросил,  как было
дело. Они рассказали, что следовали  по обычному  маршруту  всех экспедиций,
только им приходилось остерегаться встреч с патрулями  и чиновниками, потому
что Уилсон не имел разрешения  на въезд  в  Тибет.  Добравшись до  монастыря
Ронгбук,  они  отдыхали там  пятнадцать  дней, потом принялись  за  разбивку
лагерей  на Ронгбукском  леднике.  После  лагеря 3  тибетцы не захотели идти
дальше,  и завязался спор. В конце концов Уилсон сказал: "Хорошо, я пойду на
Северное седло один.  Ждите меня здесь три дня". И  он пошел. Носильщики, по
их  словам, выждали условленное  время, потом  ушли. Правду ли они говорили,
нет ли  -- одно было  ясно: они ничего  не сделали  для того,  чтобы  помочь
Уилсону. Я возмущался, и  мне было стыдно,  потому что они были обязаны либо
выйти на поиски, либо по меньшей мере ждать еще его возвращения. К тому же я
увидел у них много денег, которые, очевидно, принадлежали Уилсону.
     Экспедиция 1935 года  была моим  первым походом на большие вершины, и я
пережил много волнующего. Тем более что речь шла не о какой-нибудь горе, а о
самом Эвересте -- о великой Чомолунгме.  Вот мы стоим на леднике выше любого
другого живого существа, а прямо перед нами, прямо над нами высится башня из
камня и льда, вздымаясь  в небо еще на три с лишним, почти четыре километра.
Странно  даже подумать,  что мой  родной  дом находится всего  в  нескольких
километрах отсюда, что  это та самая гора,  под сенью  которой я вырос и пас
яков своего отца, С северной стороны  она выглядит, конечно, совсем иначе, и
мне с трудом верится, что это она.
     Все  же я верил.  И не  только потому,  что так  говорили другие, --  я
чувствовал это всем сердцем, я знал: другой такой огромной и высокой горы не
может быть.
     Работать приходилось трудно. Между нижними лагерями  мы ходили с ношами
от двадцати семи до сорока килограммов,  выше -- около двадцати пяти. И мало
было подняться один раз, мы ходили вверх и вниз, вверх и вниз, день за днем,
неделю за  неделей,  пока не  перенесли  все  палатки,  все продовольствие и
снаряжение.  Меня это нисколько не беспокоило, потому что я,  как все шерпы,
приучен носить  большой груз. Я думал: "Вот первый  случай  осуществить  мою
мечту".
     Впервые попав в экспедицию, я увидел, конечно, много нового. Нам выдали
специальную одежду, обувь, очки. Мы ели странную  пищу из жестяных банок. Мы
пользовались примусами, спальными мешками и всевозможным другим снаряжением,
с которым  мне  еще никогда не приходилось иметь дела. Многое мне предстояло
узнать  и  относительно восхождений. Снег  и лед не составляли сами по  себе
никакой  новости  для  парня,  выросшего  в  Солу Кхумбу, но тут  я  впервые
познакомился  с   настоящей  техникой   альпинизма:  пользование   веревкой,
вырубание ступеней во льду, разбивка и сворачивание лагеря, выбор  маршрута,
не только более быстро проходимого, но и безопасного.  Носильщик-новичок,  я
не  получал ответственных поручений. Но я работал усердно,  старался быть во
всем полезным и думаю, что начальники были мной довольны. Высоту я переносил
легко, хотя никогда еще не поднимался так высоко. Вместе с другими шерпами я
доставил груз к Северному седлу -- на высоту 6985 метров.
     Дальше экспедиция не пошла. Так как она занималась только разведкой, то
не располагала ни необходимым снаряжением, ни достаточным количеством людей,
чтобы  подниматься  выше.  И  именно  тут,  на  седле,  перед  тем  как  нам
возвращаться,  я  впервые обнаружил, что отличаюсь чем-то  от других шерпов.
Остальные были только рады спуститься обратно. Они шли на восхождение как на
работу, ради заработка, их не тянуло выше. Л я был страшно  разочарован. Мне
хотелось продолжать подъем.  Уже  тогда  я испытал то,  что  испытывал потом
каждый раз,  попав на Эверест: меня тянуло все дальше и дальше вверх. Мечта,
потребность,  неудержимое влечение -- назовите это  как хотите. Но в тот раз
я, конечно, ничего не  мог  поделать. Мы  спустились с  седла и  вскоре ушли
совсем.
     "Ну, хорошо, -- сказал я  сам  себе, -- тебе всего только двадцать один
год. Будут еще экспедиции. И скоро ты станешь настоящим Тигром!"
     Вернувшись в Дарджилинг, я оставался  некоторое время дома с женой Дава
Пхути. У нас родился сын, мы назвали его Нима Дордже. Это был очень красивый
мальчик, он даже получил  первый приз на  конкурсе малышей, и для меня  было
тяжелым ударом, когда он умер в 1939 году всего четырех дет.
     Осенью 1935 года я отправился в свою вторую  экспедицию, но мое участие
оказалось очень незначительным. Альпинисты  намеревались взять Кабру  (около
7200 метров)  в Северном Сиккиме, недалеко от Канченджанги. В хорошую погоду
Кабру  видно  из  Дарджилинга.  Восхождение  совершали   инженер  индийского
министерства почты и телеграфа Кук и его друг немец; носильщиками были кроме
меня Анг  Церинг, Пасанг  Пху