допускается.  Желающий расторгнуть брак, будь то  мужчина
или  женщина, должен уплатить  другой стороне  известную сумму  денег, после
чего   считается   свободным.   В  Тибете,   откуда  пришли   наши   предки,
распространено и многоженство и многомужество. Часто у двух  или  нескольких
братьев имеется общая жена. Смысл этого -- сохранить имущество внутри семьи.
Но  уже  в Солу Кхумбу  такие  явления  редки,  а в Дарджилинге их  вовсе не
бывает.  При той свободе и равноправии полов, которые  царят  у нас, дай бог
мужчине или женщине управиться с одним супругом!
     Большая перемена произошла за  последнее  время в жизни наших детей  --
теперь они  наконец-то ходят в школу.  Раньше единственным  путем  для шерпа
научиться  чему-нибудь  было  пойти  в монастырь;  В  Дарджилинге  это  было
сложнее, чем в Солу Кхумбу, потому что  здесь у  нас нет своих монастырей --
только  сиккимские  или  тибетские  --  и очень  мало  лам.  Теперь же  дело
улучшилось.  После  войны многие из нашей молодежи стали посещать непальские
школы, которых  в Дарджилинге  много,  а  в  1951  году открылась  небольшая
шерпская школа. В начале книги  я уже  сказал, что отсутствие образования --
моя главная беда; и для меня очень важно,  что подрастающее  поколение имеет
то, чего  не  хватало  мне. Мои собственные дочери  Пем-Пем  и  Нима  ходили
несколько лет в непальскую  школу,  но теперь я смог отдать их  в школу  при
католическом монастыре Лорето, которая действует в Дарджилинге уже много лет
и  возглавляется  ирландской  монахиней.  Это  не  значит,  что  они  станут
католичками. Они  научатся свободно говорить по-английски, будут встречаться
с различными людьми и получат хорошее современное образование.
     Правда,  сдается мне,  что нет добра,  которое  не влекло бы  за  собой
сколько-либо зла. Я заметил,  что многие  молодые шерпы совершенно не  имеют
представления  о  наших старых  нравах и обычаях.  Они и  по-шерпски-то едва
изъясняются. И я боюсь, что их новые представления в большой мере почерпнуты
не из учебников, а из кинофильмов20. Впрочем, возможно, это неизбежная цена,
которую  приходится платить  народу, переходящему  от старой простой жизни к
совершенно иной, и уж лучше учиться и развиваться, хотя бы и с ошибками, чем
топтаться на месте.
     Я  уже  рассказал  кое-что  о   своей  буддийской  вере.  Подобно  мне,
большинство "новых" шерпов религиозны, но не фанатики. Они хранят образ бога
в своих сердцах, однако  не верят в обряды и ритуалы. Так  как в Дарджилинге
нет шерпского монастыря, то  мы  и не имеем настоящего  религиозного центра.
Зато  почти все  отводят дома угол для молитвы; там находятся свечи,  ладан,
молитвенные колеса и  изображения Будды, важнейший  символ  нашей  веры; Для
меня жизнь  сложилась лучше, чем  для других, поэтому  я смог  в своем новом
доме  отвести  целую  комнату  под  молельню;  В  ней  хранятся  драгоценные
священные предметы, привезенные из Тибета,  в ней мой зять лама Нванг Ла  по
нескольку часов  в день занимается свечами и  курениями, вращает молитвенные
колеса  и  молится  за  всех  нас.  На  дворе, на склоне  холма, я расставил
бамбуковые шесты,  на  которых  развеваются  молитвенные  флажки  в  сторону
далеких снегов Канченджанги.
     Как и у большинства народов, наши важнейшие обряды связаны с рождением,
женитьбой  и  смертью. Мы  сжигаем наших покойников,  кроме маленьких детей,
которых  принято  хоронить.  Исключение  составляют  также умершие  высоко в
горах; их тоже хоронят -- либо люди, либо сама природа.
     Для важных случаев и вообще для всех желающих в Тунг Сунг Басти имеется
небольшой  храм. Внутри него  находится  один-единственный  предмет: большое
молитвенное колесо, почти в два человеческих роста, заполняющее  чуть  ли не
все  помещение.  Оно приводится  в  движение  с помощью веревки, а вращаясь,
звонит  наподобие  гонга.  Часто, проходя  мимо,  можно  услышать его  звон.
Значит,  либо  кто-нибудь умер,  либо  родился,  либо  просто в храме кто-то
молится. И  ты  сам произносишь  в уме: "Ом мани падмэ хум... Ом  мани падмэ
хум...",  зная,  что  звук  гонга  касается  не  только  новорожденного  или
умершего, но каждого из нас, медленно вращающегося на колесе своей жизни.
     Я сказал, что прожил  три жизни. Собственно,  обо  всем шерпском народе
можно сказать, что  он  живет три жизни: в своей  религии, в  своем доме и в
своей работе. Раньше мы  все были земледельцами и пастухами, а в Солу Кхумбу
этим и  сейчас занимается большинство.  Теперь появились среди  нас дельцы и
торговцы, а в будущем, я думаю, из  шерпов выйдут врачи и  юристы, учителя и
ученые  -- все, что  угодно.  Но  в мире мы  известны  как  восходители,  и,
наверное,  многие  из  нас  так  и  останутся  восходителями. Больше того, я
надеюсь на это от всего сердца: слишком много мы получили  от гор  и слишком
много отдали им.
     Мальчик-шерп смотрит вверх --  он видит  гору. Потом он  смотрит вниз и
видит груз. Он поднимает  груз  и идет  на гору. Он не видит  в этом  ничего
необычного или  неприятного. Идти с  грузом -- его естественное состояние, и
ноша для  него все равно что часть  тела. Главный вес приходится  на широкий
ремень, который  надевают не на плечи, а на лоб,  потому что длительный опыт
научил нас, что это лучший способ носки. Таким способом взрослый  шерп несет
почти  пятьдесят килограммов по обычной местности и  до тридцати -- тридцати
пяти  на крутых склонах.  Так и я сам носил грузы всю мою жизнь до недавнего
времени; В последних экспедициях  я, как  сирдар или член штурмовой  группы,
исполнял другие обязанности и потому  нес меньше. А на очень больших высотах
я предпочитаю носить груз на плечах, на европейский лад.
     Многие, похоже,  не  понимают, что,  собственно,  делает шерп во  время
экспедиции.  Скажу сразу же, что он ничуть не похож  на проводника в Альпах,
который водит людей по горам, где побывал перед этим много  раз. В  Гималаях
никто не знает гору так хорошо  заранее, а то и  вовсе не поднимался на нее.
Далее,  мы не натренированы учить  людей  альпинизму,  да это  и ни к  чему,
потому что мы работаем с лучшими во всем мире мастерами этого дела. Поначалу
мы немногим отличались от  обычных носильщиков,  которых на Востоке  исстари
называли "кули".  Теперь  это слово стало непопулярным в  Азии. По привычке,
возможно дурной,  мы иногда  говорим "кули" (никогда о себе самих,  конечно,
только о других),  но это прозвище настолько унизительно, от него так сильно
отдает рабством,  что мы очень  обижаемся,  если  слышим его от  европейцев.
Правда,  шерпы с этим не сталкиваются,  потому что о нас давно уже не то что
не говорят  -- не думают как о кули. "Местные  кули были отпущены, -- можете
вы прочитать в книгах, --  а шерпы продолжали идти". Или: "Кули повернули из
базового  лагеря обратно, а шерпы  продолжали восхождение". За много  лет мы
завоевали добрую славу и гордимся этим.
     Это  не  значит,  что  теперь  мы  не  переносим грузов.  Напротив,  мы
гордимся,  в  частности,  именно тем,  что  ходим с тяжелыми ношами дальше и
выше, чем другие люди. В отличие  от многих простых  людей мы не боимся гор,
идем с грузом по ледникам и ледопадам, по гребням и ущельям, сквозь бураны и
заносы,  проявляя  предел  человеческой выдержки.  За  исключением  немногих
последних   восхождений  в  Пакистане,  к  которым  нас   не  привлекали  из
политических соображений, именно  шерпы забрасывали  снаряжение для  верхних
лагерей всех больших экспедиций в  Гималаях за последние  полвека и  нередко
штурмовали вместе с альпинистами вершины.
     Но  это не все. С годами мы узнали многое о  технике восхождений: выбор
маршрута, рубка ступеней, работа с  веревкой, выбор места для лагеря. Далее,
мы считаем своим долгом  заботиться об альпинистах  -- готовим для них пищу,
чай, проверяем снаряжение, стараемся устроить все поудобнее в палатках. И не
потому, что  мы обязаны, а потому,  что хотим так сами;  не как слуги, а как
хорошие товарищи.
     Мы  вознаграждены  за  свою  работу.  Плата  постепенно  растет, к  нам
относятся  с  почетом и уважением. Для тех, кто поднимается особенно высоко,
учреждена  медаль Тигра;  некоторым  из  нас присвоено  звание  сирдара, что
отвечает примерно старшине в армии.  Все это хорошо  и  приятно.  Как  и все
люди,  мы  любим,  чтобы  наш труд  оценивали по  достоинству. Но  подлинное
вознаграждение и  подлинная причина наших усилий и  проще  и глубже.  Дело в
том, что мы выполняем работу, для которой созданы и которая нам по душе.
     Большую  роль сыграл в жизни шерпов  Гималайский  клуб21. Он объединяет
главным  образом   англичан,   но   также  и  несколько  индийцев  и  других
увлекающихся  альпинизмом. Сам клуб не снаряжает экспедиций,  зато оказывает
всевозможную помощь  в  их  организации.  Один из его  секретарей  постоянно
находится в Дарджилинге  и знает  всех  шерпов,  так  что, если какая-нибудь
экспедиция  обращается  за  носильщиками,  он   собирает  нас  и  записывает
желающих22. Он уславливается об оплате  и  порядке работы, устраивает проезд
шерпов  до  места, когда это необходимо,  и вообще выступает  в  роли агента
обеих сторон. Когда  я пришел в Дарджилинг  из Солу Кхумбу и пытался впервые
попасть в экспедицию на Эверест, секретарем был некий  мистер  Кидд; Позднее
этот пост на протяжении многих лет  занимал Людвиг  Кранек, он ввел  систему
записей о работе шерпов. Затем секретарем стала  миссис Джил Гендерсон, жена
англичанина,  владельца  чайной  плантации;  она  участвовала  в  снаряжении
больших послевоенных экспедиций.
     Клуб и его  секретари проделали большую работу; однако шерпы не  всегда
довольны оплатой, и теперь мы создали свою собственную организацию. Она была
учреждена еще  в 20-х  годах и называлась тогда Ассоциация шерпов-буддистов,
занимаясь почти исключительно религиозными вопросами. В 30-е годы и во время
войны  она  почти  ничего не  делала,  но  недавно  была  возрождена,  слово
"буддистов"  из названия выброшено,  и теперь она занимается не  религией, а
всякого  рода практическими проблемами. Для текущей  деятельности выбираются
комиссии;  они  решают,  в частности, вопросы о  материальной помощи.  Если,
например,  работающий  член  семьи  болеет  свыше  двух  недель,  ассоциация
выплачивает ему определенную сумму вплоть до  выздоровления. В случае смерти
члена семьи  дается  двадцать  рупий, чтобы оплатить кремацию.  В  настоящее
время ассоциация начинает посредничать при найме, играя роль  профсоюза  для
шерпов, работающих  в  экспедициях, и добивается  более  высоких ставок, чем
назначенные   Гималайским   клубом,   а  также  более   высокого  возмещения
пострадавшим и семьям  погибших.  Сейчас в ассоциации восемьдесят два члена,
председателем  выбран  я, и  я надеюсь,  что  она  сможет принести пользу не
только своим членам, но и всему нашему народу23.
     Как у  всех людей, у  нас  немало забот. Нам  тоже  нужно  кормить свои
семьи,  растить  детей,  платить  долги,  пытаться  отложить  что-нибудь  на
старость. Тем не менее, как я уже говорил, мы видим в нашей работе отнюдь не
только  источник существования. Разве не ясно, что  подвиги шерпов не  могли
быть совершены людьми, которые думают лишь о вознаграждении?
     Вспоминаются прошедшие годы и большие восхождения.  В начале  нынешнего
столетия наши люди участвовали в  исследованиях многих высоких  гор. В  20-х
годах  на  Эвересте  они  забрасывали грузы  на высоты порядка  8000 метров,
намного перекрыв все прежние рекорды. Никто не станет утверждать, что шерпам
платят за взятие вершин,  а между тем в 30-х годах шерпы  дважды поднимались
вместе с  альпинистами  на высочайшие из  покоренных до тех  пор вершин:  на
Джонсонг, в штурме которого участвовали "тигр"  Лева  и Тсинабо, и на Камет,
на которую взошел тот же  Лева, причем на  отмороженных ногах, так что потом
ему пришлось ампутировать  почти все пальцы;  Наши  люди  побывали  на  всех
величайших горах, на которые  ходили экспедиции, --  К2, Канченджанга, Нанга
Парбат, Нанда Деви, Аннапурна и многие другие, -- и каждый раз участвовали в
разбивке  самых высоких лагерей.  На  К2  в  1939 году Пасанг Дава  Лама был
вместе с американцем Фрицем Висснером всего  в двухстах пятидесяти метрах от
второй  в мире  вершины;  пятнадцать  лет спустя  он  взошел  с  австрийской
экспедицией на вершину седьмой по величине горы -- Чо-Ойю. В  1953  году  на
Эвересте семнадцать  шерпов поднялись до Южного седла  на высоте около  8000
метров, причем трое, включая меня, пошли еще выше.
     Я вспоминаю тех шерпов,  которые пошли в  горы и не  вернулись. Многие,
очень  многие шерпы  погибли  в  горах; наш  народ принес  в Гималаях больше
жертв, чем все остальные народы, вместе взятые. На Эвересте в 1922 году было
убито семеро, на  Нанга Парбате  в  1934 и 1937  годах --  пятнадцать,  и  в
десятках других восхождений  погибало по одному, два, три человека -- в бурю
или в лавинах, от падений, обмораживаний или истощения.
     Чаще всего  причиной  смерти был несчастный случай.  Но  иногда  гибель
оказывалась следствием отваги и  самопожертвования. Ни один  шерп не забудет
Гай-лая, который остался  с  Вилли  Мерклем  на  Нанга Парбате. И  никто  не
забудет Пасанга Кикули,  ходившего на К2.  Кикули был  одним из наших лучших
восходителей  в  30-е  годы, он  участвовал в большинстве крупных экспедиций
того времени.  В 1939 году он был  сирдаром американской  экспедиции на  К2.
Висснер и Пасанг Дава Лама побывали, как я уже говорил, у самой цели, но при
спуске  стали  возникать  всяческие осложнения.  Один из альпинистов,  Дэдли
Вольф, заболел, и его  пришлось оставить одного высоко в горах, в  то  время
как  почти  все остальные  находились в базовом лагере.  Альпинисты  слишком
устали, чтобы снова подниматься, а погода все ухудшалась. Но Кикули поднялся
вместе с  другим шерпом, Церингом, за один  день на 2100 метров  от  базы до
лагеря  6, --  вероятно,  самое длинное  непрерывное восхождение, когда-либо
совершенное в горах.
     На следующий  день Кикули и еще двое  шерпов  дошли  до  лагеря 7,  где
находился Вольф; Он  был  еще жив,  но слишком ослаб, чтобы передвигаться, а
так как ночевать  оказалось  негде, то шерпы вернулись на ночь в лагерь 6. А
утром  трое шерпов снова пошли  к Вольфу,  решив снести его  вниз  на руках.
Больше их не  видели.  Разыгралась буря, четвертому  шерпу оставалось только
спуститься  из лагеря 6 вниз на  базу.  Великий Кикули и его товарищи отдали
свои жизни, пытаясь спасти жизнь другого.
     Я думаю обо всем  этом и горжусь тем, что я шерп. И  уверен, что любой,
знающий, что  мы  совершили,  не  сможет поверить,  будто  мы ходим  в  горы
исключительно из-за нескольких рупий.



ПО ГОРАМ И ПО РАВНИНАМ

     Удивительно, хотя я не умею  ни читать,  ни писать, я получил  и послал
столько писем,  что и не счесть.  Мне пишут с разных концов Индии  и Европы,
приглашают  участвовать   в   экспедициях,   а   после  экспедиций   делятся
впечатлениями  или новыми  планами; иногда  письма содержат просто выражение
дружеских  чувств.  Я прошу прочитывать мне письма и  всегда отвечаю, диктуя
человеку,  который  записывает  мой  ответ на соответствующем языке  или  же
по-английски, с  которого  обычно  можно  потом перевести. И  хотя  мне мало
приходилось  иметь дело с  ручками и пишущими машинками, все же  именно этим
предметам я обязан многими приключениями.
     Зимой 1948  года  мой  старый друг по Бандар Пунчу мистер Гибсон из Дун
Скул   сообщил,   что   порекомендовал   меня   для   одной   работы  Отделу
экспериментальных исследований  индийской армии. А вслед за тем мне написали
и  из  отдела.  В  итоге  я  в том  и следующем  году ездил  инструктором  в
Северо-Западную Индию  и обучал  солдат технике  восхождений.  Помимо  самих
восхождений  речь  шла  о разбивке  лагеря,  приготовлении  пищи, применении
снаряжения и  уходе  за  ним -- короче,  обо  всем,  что касается жизни  под
открытым небом в диком краю. Работа эта пришлась мне  по душе. В  первый год
занятия происходили в провинции Кулу, на следующий -- в Кашмире, причем база
находилась в курортном  городке  Гульмарг.  А поскольку  в обоих  случаях мы
занимались зимой и на больших высотах, мне представился случай впервые после
Читрала стать на  лыжи.  В  память о занятиях с  солдатами  у  меня осталось
официальное   свидетельство.   А  лыжами  я   занимался  ради   собственного
удовольствия;  от  этих  занятий  остались  лишь  красноречивые  вмятины  на
снегу...
     Весной 1949 года в Дарджилинге произошло печальное событие.
     Фрэнк Смайс24,  с  которым я  ходил  вместе  на Эверест и  который был,
пожалуй,  наиболее  известным из  всех альпинистов,  участников  гималайских
экспедиций,  приехал опять в наш город и был очень  тепло  встречен. На этот
раз он собирался в поход один -- фотографировать горы и горные цветы (он был
большим специалистом этого дела), и я помогал ему в приготовлениях.
     Однако очень  скоро стало видно, что  Смайс уже не тот, каким его знали
прежде, причем дело было не в возрасте. Однажды он посетил ателье известного
в  Дарджилинге  художника  мистера  Сайна.  Сайн попросил  его, как  обычно,
расписаться перед уходом в  гостевой  книге. Смайс подошел к  столику,  взял
ручку, но, вместо того  чтобы сразу расписаться, почему-то  задумался, глядя
на  страницу.  Затем улыбнулся  слегка  и сказал:  "Странно.  Я вдруг  забыл
собственную фамилию".  После  этого  он  нагнулся над книгой  и  расписался,
тщательно  и  неторопливо. Однако  над  датой  он  снова задумался.  Наконец
написал  "октябрь",  подумал  еще  и зачеркнул.  Потом написал  "декабрь"  и
оставил так... На самом же деле был май.
     Спустя день или два  мы шли с ним по Човраста, и тут я сам был поражен.
Мы  говорили  о  чем-то, не  помню  о чем, как вдруг  Смайс обратился ко мне
совершенно изменившимся голосом:
     -- Тенцинг, дай мне мой ледоруб.
     Я, конечно,  решил, что  он шутит,  и  ответил  сам  шуткой.  Но  Смайс
продолжал  совершенно  серьезно  просить  у  меня  ледоруб.  Он  думал,  что
находится  где-то в горах. Тогда я понял, что его дела плохи.  Вскоре  после
этого его  взяли  в больницу,  а когда я  пришел навестить  его, он не узнал
меня. Лежа  в постели с широко раскрытыми глазами, он говорил о восхождениях
на большие вершины. Врачи нашли у Смайса редкую болезнь, поразившую головной
и спинной мозг, и его срочно направили самолетом в Англию. Но и там ему явно
ничем  не  смогли  помочь,  потому  что  вскоре  он  умер.  Так  печально  и
безвременно кончилась жизнь выдающегося альпиниста.
     Мало-помалу  последствия  войны и  политической ломки  в  Индии  начали
сглаживаться; пришло время, когда экспедиций  стало больше,  чем когда-либо.
Вскоре после  отъезда  Смайса в  Дарджилинг прибыла  швейцарская экспедиция;
Возглавлял ее другой мой старый друг, Рене Диттерт; он собирался исследовать
подходы к  Канченджанге со  стороны  Непал?. Он  приглашал меня, и  я охотно
согласился  бы,  однако успел  уже к тому времени договориться  с Тильманом;
единственное, что  я мог сделать для  швейцарцев, -- набрать для них  других
шерпов и пожелать успеха.
     Тильмана  мы,  шерпы,  разумеется,  тоже  причисляли   к  нашим  старым
друзьям25.  Я  по-настоящему восхищался им на Эвересте в 1938 году и был рад
встретиться  с ним снова, хотя мы оба находились  под впечатлением несчастья
со  Смайсом. Вместе  с другими четырьмя  шерпами я проехал из  Дарджилинга в
Калькутту. Здесь мы  встретили Тильмана  и  двух  его  английских товарищей,
после чего направились  на северо-запад,  к южной  границе  Непала. С каждым
этапом  мы передвигались все  более примитивным  способом. По Индии мы ехали
поездом  до  пограничного  городка  Раксаул.  Затем  пересекли  на  автобусе
покрытые джунглями отроги -- тераи,  закончив этот отрезок пути в непальском
городе Бимпеди.  Дальше  не было ни  железной, ни ав