о  большой экспедиции в наиболее
отдаленные части  Гималаев. И  вот все  решено. Торнлей брал  с  собой  двух
молодых  друзей  -- капитана Восьмого  гуркхского полка Крейса  и лейтенанта
бенгальских  саперов Ричарда Марча. Вся экспедиция была рассчитана на  год с
лишним; англичане  собирались  изучать хребет  Каракорум, Западный  Тибет  и
район, граничащий с русским Туркестаном. Было от чего забиться сердцу такого
бродяги, как я (не буду говорить, что думала по этому поводу Анг  Ламу); и в
августе 1950  года,  вскоре  после  возвращения  с  Бандар  Пунча,  я  снова
находился в дороге. Кроме меня выехали еще трое шерпов: Анг Темпа,  Аджиба и
Пху Таркай; я был сирдаром.
     Мы  встретились  с  Марчем  в Калькутте и двинулись  дальше, через  всю
Индию. С  самого начала мы столкнулись с трудностями, потому что первая цель
нашего путешествия находилась  в Пакистане, а  получить визы оказалось очень
сложно. В конце концов мы все же добрались  до Равалпинди в  Северо-Западной
Пограничной провинции, где  нас дожидались  уехавшие вперед Торнлей и Крейс.
Из Равалпинди мы проехали в Пешавар, поблизости от перевала Кхетбер, а затем
вылетели на самолете к месту нашего  фактического старта -- в Гилгит. Хотя я
немало поездил, но, как и остальные шерпы, впервые летел на самолете и очень
волновался. Помню, что  мы были недовольны, когда нас  пристегнули  поясами;
при  первой же  возможности  мы  высвободились и стали  бегать  от  окошка к
окошку.
     Воздушное путешествие оказалось  коротким; очень скоро  мы  очутились в
Гилгите, где разбились на две группы, чтобы продолжать путь на север пешком.
Первая группа  выходила десятью днями  раньше второй; она состояла из Марча,
меня и двадцати носилыщиков-читральцев. Так как я владел читральским языком,
отряд выступил своевременно, но зато  в других отношениях нам по-прежнему не
везло.  Мы направились в город  Шимшал  у границы России и Афганистана, путь
шел по  старой караванной тропе в пустынной местности. Здесь  было еще хуже,
чем на  Тибетском нагорье, -- ни деревьев, ни  рек,  никакой  жизни,  кругом
сплошная  каменистая пустыня,  которая действовала  на меня очень угнетающе.
Нам удалось благополучно добраться до Шимшала, но зато тут  мы с  Марчем оба
разом заболели  желудком  и  вынуждены  были  поочередно ухаживать  друг  за
другом.  Еще долго после того, как мы пошли на поправку, нас мучила слабость
и апатия.
     Отряду   предстояло  сначала   исследовать  малоизученную   пограничную
область,  где сходятся Пакистан, Афганистан, Китай и СССР. И  тут оказалось,
что нас  ожидают неприятности похуже расстройства  желудка.  Несколько  дней
спустя  после того, как  мы оставили Шимшал, пакистанские  власти предложили
нам возвращаться; они боялись, что мы столкнемся с русскими пограничниками и
вызовем международный  инцидент. Оставалось  только подчиниться. Вернувшись,
мы узнали, что вторую группу даже не выпустили из Гилгита. Нам сообщили, что
пограничный район, а  также  Каракорум закрыты для нас. Не успела экспедиция
как следует развернуться, как ее пришлось свертывать.
     Я  был очень  разочарован запретом похода в Каракорум. Это была одна из
немногих  областей Гималаев,  в  которой  мне еще  не  приходилось бывать. В
Каракоруме  находится вторая  вершина мира --  Годуин  Остен,  или  К2; -- и
десятки других знаменитых вершин,  и я очень хотел попасть туда если  не для
восхождений (нас было слишком мало), то хотя бы для того, чтобы посмотреть и
познакомиться с  горами.  Однако  ничего нельзя было поделать.  Мы с  Марчем
возвратились  в  Гилгит,  и  там  англичане  договорились выступить на Нанга
Парбат. Гора стоит  на границе  Пакистана и  Кашмира,  который был  тогда  и
остается сейчас яблоком раздора  между Пакистаном и Индией. Наиболее удобная
для восхождения  северная сторона находится в  Пакистане, таким  образом, не
было никаких политических препятствий для  нашего  выхода  к подножию. Иначе
обстояло  дело с  самим  восхождением:  для  штурма  больших  вершин  всегда
требуется специальное  разрешение. Так думал, во всяком случае, я, когда  мы
выступили  из Гилгита.  Впрочем,  это  нас не заботило;  все равно  с  нашим
снаряжением нечего было и мечтать о попытке взять такую вершину.
     Англичане  обсуждали  случившееся,  взвешивали,  что теперь  делать,  и
понемногу  стали поговаривать,  особенно Торнлей, о  том,  что, может  быть,
стоит все-таки попытаться  штурмовать вершину. Все самым решительным образом
говорило против такого плана -- отсутствие разрешения, малочисленность нашей
группы,  мрачная  репутация горы, а  главное,  был уже  ноябрь,  приближался
разгар зимы. Но  уж раз англичанам взбрела в голову такая мысль,  то она  не
давала им покоя. "А вдруг  выдастся  возможность", --  говорил Торнлей. Или:
"Во всяком случае пойдем, а там будет видно". И мы шли, пока не очутились на
так называемом "Сказочном лугу" на северной  стороне горы,  откуда выступали
на штурм все немецкие экспедиции.
     Нанга Парбат... "Голая гора"... Хотя это имя стало уже знаменитым, оно,
на мой взгляд,  не совсем  подходит,  потому  что вершина  Нанга  Парбата не
голая.  Напротив,  скальное  основание  настолько  покрыто снегом  и  льдом,
карнизами и ледниками, что вряд ли возможно угадать его подлинные очертания.
Скорее ее  следовало  бы  назвать "Великан-гора"; даже для тех, кто, подобно
мне, знаком  с  Эверестом,  она  кажется  огромной. Фактически Нанга  Парбат
занимает всего лишь девятое место -- ее  высота  8125  метров,  -- однако со
стороны равнины, где протекает река Инд, она, как утверждают, первая в  мире
по  относительной высоте, от подножия до вершины. Даже с того места, куда мы
вышли, с высоты более 3600 метров, она казалась больше всех гор, которые мне
приходилось видеть.
     Однако не размеры делают Нанга  Парбат такой грозной, а  случившиеся на
горе катастрофы. Неподалеку от нашего базового  лагеря стоял высокий камень,
на нем были высечены имена немцев и шерпов, погибших в 1934 и 1937 годах.  Я
поглядел наверх: казалось,  я вижу не только лед и снег,  но  также призраки
всех этих отважных  людей.  Даже в самую ясную погоду, когда с голубого неба
сияло  яркое солнце, сверху, с горы, опускалась туча, пронизывая нас холодом
до самых костей. Глаз не видел ее, только воображение. Это была туча страха,
туча смерти.
     Стоял конец ноября  -- зима. Нас было всего  семеро  -- три европейца и
четверо шерпов; с местными носильщиками мы уже давно расстались. Я знал, что
идти  дальше -- безумие,  и все же  мы двинулись вверх по склону. На каждого
приходилась  теперь огромная ноша, по тридцать  пять --  сорок  килограммов,
причем  англичане несли  столько же, сколько мы, и на  шерпский лад -- надев
ремень  на лоб. Ни один из них не  имел опыта высотных восхождений, зато они
были  молоды,   сильны  и  полны  бодрости.  Несмотря  на  все  трудности  и
трагический  конец экспедиции,  ее отличала  одна замечательная черта: между
восходителями и  носильщиками  не было  никакого  различия.  Мы  делали одну
работу и несли одинаковую ношу, готовые в любой момент помочь друг другу. Мы
чувствовали себя не как наемники и наниматели, а как братья.
     Англичане все еще не хотели  говорить прямо, что решили пойти на штурм.
Они занимались научными наблюдениями,  измеряли температуру воздуха, изучали
состояние  снега  и  льда.  Но  одновременно  они  постепенно,  понемножечку
поднимались все выше и выше, и после многодневной тяжелой  работы в глубоких
сугробах  мы  оказались  достаточно высоко,  чтобы  разбить  лагерь  1.  Тем
временем  заметно похолодало.  Один  за другим налетали бураны, выл  сильный
ветер. Я не сомневался, что  дальше идти они не решатся, но нет, им хотелось
забраться еще немного выше. Особенную настойчивость проявлял  Торнлей, очень
решительный человек, который,  казалось, только черпал  новые силы в трудной
работе. Оглядываясь на  свою  жизнь  в  горах,  я  могу сказать, что он был,
пожалуй,   самым  сильным  восходителем,   какого  я  когда-либо  знал.  При
подходящих условиях он взял бы и Нанга Парбат и Эверест.
     Однако условия, которые  царили в тот момент, никак нельзя было назвать
подходящими, а для  того чтобы победить большую  гору, мало одной физической
силы.  "Мы можем идти дальше", --  сказал  Торнлей; Марч  и Крейс поддержали
его. Но мы,  шерпы, не были так уверены. Лично я готов был  пойти на  штурм,
потому что не  люблю отступать; к тому же, как сирдар, я считал своим долгом
не отставать от восходителей. Но Анг Темпа, Аджиба и Пху Таркай сказали, что
не сделают ни шагу дальше. Они говорили о морозе, о буранах,  о том, сколько
человек  уже  погибло  на  этой  горе,  что  нам  грозит  та  же  участь,  и
беспокоились,  что  будет  с нашими  женами и детьми, если  мы  не вернемся.
"Хорошо,  --  ответил я, --  вы спускайтесь вниз, а  я  пойду с  англичанами
дальше".  Но  шерпы не соглашались,  умоляли  меня,  плакали. Тяжело, ужасно
тяжело  принимать такое  решение  -- ведь речь идет  не только о собственном
убеждении, но о долге  и лояльности.  И все  же в глубине души  я  знал, что
остальные шерпы правы. Я подошел опять к англичанам.
     -- Нет, я не смогу идти с вами, -- сказал я им. --
     Сейчас зима. Слишком опасно.
     Однако они были  так же  полны решимости  продолжать  восхождение,  как
шерпы спускаться, и  мы расстались в лагере 1. Англичане оставили записку, в
которой снимали  с  нас всякую  ответственность за  дальнейшее и  предлагали
выплатить нам  полное жалованье из предназначенных для этого средств. Мы, со
своей стороны, обещали, что прождем их в базовом лагере две недели.
     Мы сошли вниз и стали ждать.  Шесть дней спустя  мы  увидели, к  нашему
облегчению, что кто-то возвращается с горы. Но  спустился один  только Марч;
он  рассказал, что отморозил  ноги  и  не  смог  продолжать восхождение.  Мы
продолжали  ждать и посменно растирали ноги Марчу, чтобы  восстановить в них
кровообращение. День  за днем мы,  всматривались  в  белые  склоны, стараясь
увидеть  Торнлея и  Крейса. И  мы  видели их  несколько  раз в бинокль:  они
поднимались  по немецкому  маршруту -- вверх по  большому леднику  и снежным
склонам к восточному гребню Нанга Парбата. Восходители разбили лагерь, затем
еще  один на высоте  5500 метров. Однажды вечером мы увидели, как они ставят
палатку и принимаются  готовить пищу, потом  стемнело, и  уже  ничего нельзя
было разглядеть. Помню, в ту ночь  мне приснилось, что  Торнлей и Крейс идут
ко мне в новой одежде,  окруженные множеством людей без лиц. Я  уже говорил,
что  обычно не суеверен,  однако у шерпов  такой  сон считается очень плохой
приметой, да  к тому  же  на Нанга  Парбате не нужно быть и суеверным, чтобы
ожидать самого худшего. Всю  остальную  часть ночи я  проворочался с боку на
бок, мучаясь тяжелыми предчувствиями. А утром, выйдя из палатки и поглядев в
бинокль, обнаружил, что палатка исчезла.
     Конечно,  они могли просто  передвинуть ее. Но это было маловероятным в
таком  месте, да еще среди ночи. Я позвал Марча и остальных,  мы смотрели  и
искали,  но  не  видели ни  палатки, ни восходителей. Целый  день мы  тщетно
всматривались  в горный склон и под вечер уже  не сомневались, что случилась
беда.  Спустилась ночь, мы  устроили совещание. Мы знали, что вряд ли  можем
чем-нибудь помочь, но сидеть так, без дела, было невозможно.  В конце концов
решили,  что Марч, Аджиба и я попробуем подняться, а  Анг Темпа и Пху Таркай
подождут  в базовом лагере. Как и  в  предыдущем случае,  мы  договорились с
остающимися, что, если  не вернемся в течение двух недель,  они собираются и
уходят.
     Едва рассвело, мы вышли  в путь. Обмороженные ноги Марча  причиняли ему
страшную боль, но он был мужественный человек и настоял на том, что пойдет и
будет  работать  наравне с другими. Весь день мы  карабкались вверх. Это был
адский труд, потому  что выпал свежий снег,  все следы  замело и приходилось
пробираться сквозь глубокие,  по грудь, сугробы. К тому же  мы несли большой
груз и то и дело вынуждены были снимать его и присаживаться  отдохнуть. "Так
не  пойдет, -- думал я. -- Мы  не можем идти  дальше".  И все-таки мы шли. В
конце  концов  поздно  вечером мы оказались  недалеко от старого  лагеря 1 и
разбили новый.
     Мне никогда не приходилось раньше ставить палатку на леднике зимой и не
хотелось бы проделать  это  снова. Хотя  мы  поднялись всего лишь к подножию
Нанга Парбата, я  мерз  сильнее, чем когда-либо прежде в Горах; Марч говорил
потом,  что  было  около  сорока  градусов  ниже  нуля.  Брезент  и  веревки
затвердели, как железо, рукавицы тоже, и работа  шла с большим трудом, а без
рукавиц руки через  несколько  секунд превратились  бы  в  ледяшки. В  конце
концов удалось поставить палатку, и  мы заползли внутрь.  Я достал  чайник и
примус  и стад растапливать снег  для чая,  но едва  снег  растаял, как вода
превратилась в лед, и чайник лопнул!  Поставили другой чайник. На этот раз я
непрерывно помешивал снеговую воду, и в конце концов удалось вскипятить чай.
После  этого  мы  забрались в свои спальные мешки и тесно  прижались друг  к
другу,  чтобы  согреться. Наступила ночь,  с  нарастающей силой завыл ветер.
Палатка  вся сотрясалась,  сквозь щели проникал снег.  Но  хуже  всего  было
слушать  треск и  ворчание  ледника под  нами.  Зимой огромный  массив  льда
смерзается  еще  сильнее, и  от  стяжения появляются  внезапные трещины.  Мы
боялись, что ледник вот-вот разверзнется прямо под нами, тогда конец.
     Да,  плохо  нам приходилось. Однако  мысль о  том,  что испытывают там,
наверху,  Торнлей  и  Крейс,  была  еще  невыносимее.  Если  они  еще  живы,
разумеется... Марч лежал, закрыв  лицо руками и  поджав ноги,  чтобы немного
согреть их.
     -- Вы знаете, какой сегодня день, Тенцинг? -- спросил он вдруг.
     -- Нет, какой?
     -- Рождество, -- ответил Марч.
     Утром было еще холоднее,  если только это возможно. Чтобы  согреть чай,
открыть  пару  консервных банок и зашнуровать обувь,  понадобилось несколько
часов. Дыхание замерзало  в  воздухе,  на щеках  и  носу  повисали сосульки.
Наконец  мы   выбрались  из  палатки  и   продолжили   восхождение.  Сугробы
становились все глубже. Мы уже  не  столько лезли, сколько плыли по снегу. Я
спрашивал себя, как же прошли здесь те двое, пока не вспомнил, что с тех пор
выпало еще много снегу. После часа напряженных усилий мы  продвинулись всего
на полсотни метров. За следующий час  -- еще того меньше.  Ноги Марча были в
ужасном  состоянии. Хотя  он  не  хотел  признать  этого, я  видел,  что  он
совершенно выбился из сил. Мы с Аджибой тоже начали выдыхаться,  и на исходе
третьего  часа стало ясно, что -все наши усилия ни к  чему. Мы остановились.
Посмотрели на  белую холодную громаду Нанга Парбата, возвышавшуюся на тысячи
метров  над нашими головами.  Мне  вдруг  пришла  в  голову  безумная  мысль
покричать,  но звук проник бы  в  этих снегах, самое  большее,  на пятьдесят
метров, к тому же у меня просто не было  сил. Мы медленно повернули кругом и
пошли обратно.
     Нам удалось дойти до базового лагеря вечером  того же дня.  Анг Темпа и
Пху Таркай встретили нас, согрели, накормили. Скоро я чувствовал себя совсем
хорошо. В четыре часа следующего утра мы с  Анг Темной отправились известить
власти. Мы двигались  почти бегом и достигли Гилгита уже к полуночи. Военные
власти любезно согласились помочь с поисками. Отряд  в  составе лейтенанта и
одиннадцати солдат направился в  горы с  максимальной быстротой, продвигаясь
местами на автомашинах.  Однако все было напрасно. В  наше  отсутствие выпал
еще  снег,  и  на  этот  раз, хотя нас  стало гораздо  больше,  мы не смогли
подняться  даже до лагеря 1. Несколько дней  спустя мы окончательно покинули
Нанга  Парбат,  оставив наших  друзей  покоиться в ледяной  могиле  вместе с
другими жертвами горы.
     В Гилгите нам предоставили военный самолет, и  мы облетели вокруг горы,
надеясь  увидеть какие-нибудь  сигналы.  Ничего... Общее мнение сводилось  к
тому,  что  Торнлей и  Крейс,  подобно  немцам в  1937 году,  были погребены
лавиной,  и это вполне  вероятно. Однако я подозреваю, что с ними  случилось
то, чего мы так  боялись  в  ужасную рождественскую ночь в лагере  1: ледник
внезапно разверзся и поглотил их вместе с палаткой.
     Марч  едва мог ходить. Но это было  ничто в сравнении  с  его душевными
переживаниями.  Сколько  ожиданий  было  связано  с  этой   экспедицией,  мы
собирались  побывать  в интересных  местах,  проделать  такую  увлекательную
работу;  но  за что ни брались, все не  ладилось,  ничего  не выходило, а  в
конечном счете погибли его лучшие друзья. В печальном настроении покидали мы
Гилгит, а в Амритсаре, в Пенджабе, настало время расстаться и с Марчем.
     -- Что вы станете делать теперь, Тенцинг? -- спросил он.
     Я силился улыбнуться,  подбодрить его немного и посмотрел на Анг Темпа.
Темпа -- низенький и коренастый, ходит  очень забавно, вразвалку, и в начале
экспедиции мы несколько раз шутливо сравнивали его с гималайским медведем.
     -- Что ж, остается только продеть Анг Темпа кольцо в нос, -- ответил я.
-- Стану водить его напоказ по базарам и заработаю так немного денег.
     Марч улыбнулся в ответ, и все-таки прощание получилось грустным.



СВЯТАЯ ГОРА

     Существует  у  шерпов  поверье,  что  критический  возраст  для  женщин
наступает около тридцати лет, для мужчин  -- около сорока. Именно в эти годы
жизни с человеком случается самое  хорошее  или  самое плохое. И вот подошел
как раз мой критический возраст -- мне исполнилось тридцать шесть лет, когда
я ходил на  Нанга  Парбат, -- и начало  было  нехорошее.  На "Голой  горе" я
впервые участвовал  в  экспедиции,  потребовавшей  человеческих  жертв, а  в
следующем году -- еще в двух, столь же трагических. Три восхождения подряд с
роковым исходом... И  хотя я сам остался  невредим, все приметы сулили беду.
Лишь в 1952 году моя  фортуна совершила неожиданный  крутой поворот.  Но  об
этом позже.
     Я слышал, как англичане говорят "сегодня густо, а завтра пусто", это же
можно сказать о восхождениях в Гималаях. В течение ряда лет во время войны и
после  нее экспедиции почти прекратились, и стало  очень трудно  с  работой.
Зато в начале  50-х годов  в каждом  сезоне  экспедиций было несколько, и, с
какой ни пойди,  все казалось, что  ты упустил другую,  не менее, а может, и
более интересную.  В  1950  году,  когда  я ходил  на Бандар Пунч,  французы
штурмовали Аннапурну, взяв рекордную для того времени высоту.  Разумеется, в
этой  экспедиции участвовало много наших  шерпов; мой старый друг  Ангтаркай
занимал должность  сирдара.  Им  пришлось немало потрудиться, чтобы спустить
восходителей с горы живыми; слушая их рассказы, я жалел, что не участвовал в
великом событии. Далее, в том же году, когда я был на пути к  Нанга Парбату,
Тильман  и американский  альпинист Чарлз Хаустон  впервые  провели небольшой
отряд через  Непал к южной стороне  Эвереста. Правда, они  не были снаряжены
для  настоящего  восхождения,  но  зато отряд  прошел  через  Солу Кхумбу  к
подножию горы и собрал очень много новых  данных для штурма с южной стороны.
А я жалел, что и эта экспедиция состоялась без моего участия.
     В  1951 году на Эверест  выступила  новая большая экспедиция во главе с
Эриком Шиптоном. Они не очень надеялись взять вершину, но намечали подняться
возможно  выше и  разведать  хороший южный маршрут. Я  столько раз  ходил на
Эверест и  так свыкся с ощущением, что это  моя гора, что  страшно переживал
невозможность идти с ними. Однако нельзя быть одновременно  в двух местах, а
я уже  договорился через  Гималайский  клуб  с другой  группой.  Речь  шла о
французской экспедиции на Нанда Деви, где я побывал еще в 1936 году,  правда
не совершив настоящего восхождения.
     Вместе  с  другими  шерпами --  меня  опять  назначили  сирдаром  --  я
встретился весной в Дели с восходителями, и